Могила

Часть 1: Джек или  — Падение — «Кого Бог хочет погубить, того он сначала лишает разума». Джон Драйден

На потолке было две трещины, которые переплетались, как нитки в клубке. Они были похожи на одну длинную нить ДНК, которая всё скручивались и скручивались, и по ослепительно белой штукатурке, которая откалывалась и иногда падала на кровать внизу. Иногда Джек подбирал кусочки штукатурки и перекатывал их между пальцами; иногда штукатурка была достаточно острой, краска достаточно сухой, чтобы один из кусочков воткнулся ему под ноготь и заставил его сожалеть, что он вообще его взял. Но он не жалел, что штукатурка осыпалась. Ему очень нравился узор в виде трещин на потолке. Когда он был моложе, он любил себе представлять, что тысячи маленьких гипсовых муравьёв работали неустанно, жуя крышу его спальни, чтобы сотворить для него эти трещины. Теперь Джек знал правду, но было всё равно приятно смотреть на них. Лучше, чем обычный белый с грязными пятнами от воды, которые составляли остальную часть дома. Джек думал, что если ему придётся провести свою жизнь, глядя на простой белый потолок, как в его спальне, но без этих трещин, он может просто сойти с ума. Что-то тяжёлое и твёрдое ударилось в стену его комнаты, и сверху упал кусок штукатурки, приземлившись на его живот. Пыль пала ему на волосы и попала на лицо, и ему пришлось приложить руку ко рту, чтобы приглушить чихание. Джек ненавидел чихать — он ненавидел любые неконтролируемые функции тела, которые имели раздражающую привычку прерывать его мысли. Больше всего он ненавидел что-либо шумное, что привлекало к себе внимание. В такие моменты лучше всего было слиться со всем окружающим его миром; было лучше, когда живёшь в доме, притворяясь, что не жил вообще. В каком-то смысле никто в доме Джека не был живым — они все уже умирали или умерли. Его родители, они были мертвы. Просто они ещё этого не знали. Его отец, выпивающий до бессознательного состояния ночь за ночью; и его мать, слабый свидетель этого, у которой не было сил разорвать подобный оскорбительный круг. Да, они были мертвы. Для них не было никакой надежды. Джек был одним из умирающих. Его жизнь висела на волоске, на таком же тонком, как те трещины, которые перекрещивались на его потолке. День за днём наблюдая, как штукатурка падает в его комнате, слыша одни и те же крики, одно и тоже, из-за чего начинались сами споры: деньги, деньги, деньги. Выпивка, шлюхи и уклонение от ответственности. И болезнь. Смерть. Так много болезни и смерти. Как будто сами стены кричали, что смерть приближается; словно доказательство того, что один из живущих уходил из этого мира, не вися в воздухе, как гниющее мясо. Но ему постоянно напоминали. Потому что Джек умирал, но он не был единственным. Он не был один. Кто-то более образованный, чем он, сослался бы на произведение какого-нибудь уважаемого автора, говоря о худой, молодой девушке, которая проскользнула в комнату в тот момент. Но Джек не был знатоком английского. Он хорошо говорил и знал, как писать, хотя его почерк был ужасно неряшливым, и это всё, что ему нужно было знать. Книги и стихи ему не были интересны. Еcли бы он читал больше, он мог бы сделать какое-нибудь прекрасное сравнение, чтобы описать то скверное состояние здоровья девушки, выглядещее менее страшным, чем казалось. Возможно, он мог бы сравнить её наголо бритую голову с чем-то блестящим и светящимся. Или, может быть, он мог бы «украсить» философией её бумажно-тонкую кожу, напоминающую ему о бархате или о шёлке, или о какой-нибудь другой роскошной ткани. Джек не был полностью уверен, помнит ли он, что такое бархат или шёлк, так что, возможно, он не смог бы сказать что-то подобное, даже если бы он был достаточно утончённым, чтобы думать о таком. Лола всё ещё была в этом мире — в этом царстве живых. Она и Джек — двое детей, просто ожидающих смерти. За исключением того, что Джек был здоров и силён; его волосы, кожа и рост говорили о жизнеспособности и молодости. Даже Нэрроуз не мог забрать этого у него. Он хотел, чтобы это было не так; он хотел, чтобы он мог обменять некоторые из своих могучих частей тела на её дрожащие конечности. Кто заслужил золотисто-каштановые кудри больше, чем она? Но она не та, кто их получил. Это был Джек. Она заползла на кровать рядом с ним, дрожа. Но она всегда дрожала. Тряслась, как осиновый лист. У Лолы не было достаточно сил; не для чего-то банального, как движения, хотя она и пыталась. Большая часть этого, в настоящее время, было вложено в разговоры. Джек вспомнил первый раз, когда она говорила вместо того, чтобы встать и пойти. Она только сидела в своей кровати и тараторила обо всём, не умолкая. Об одежде, о парнях, о машинах, о том, что бы она купила, если не была настолько бедна, что Джек бы, наверное, купил, если не был так беден, о том, как бы выглядел Нэрроуз, если бы те большие шишки в «Уэйн Энтерпрайзис» пришли в их модных деловых костюмах и с портфелями, и реконструировали всю территорию. Она сказала ему, что там, вероятно, будут здания, сделанные полностью из стекла, даже пол. Они бы ходили по стеклянному полу весь день, и, возможно, некоторые будут иметь аквариумы, чтобы почувствовать себя Иисусом, ходящим по воде. Она решила, что бизнесменам это понравится. Чувствовать себя Иисусом. Потому что кто бы ни хотел чувствовать себя Иисусом? Она спросила его, думал ли он когда-нибудь о том, каково это — быть Иисусом. Джек делал свой научный проект, и он был зол на то, что она не перестаёт говорить. Он кричал на неё, он вспомнил это. «Почему бы тебе не заткнуться, Лола? Почему бы тебе не заткнуться? Прекрати говорить». «Что мне ещё делать?» «Я не знаю! Встань, выйди на улицу! Найди своего друга и поиграйте с мелками на тротуаре, который я украл у богатого парня на автобусной остановке». «Я не могу встать. Я-я не могу встать. Не могу пошевелить ногами». В тот день она не могла, но в большинство дней — да. Это иногда случалось, когда она по-настоящему ослабевала, и когда она слишком долго бегала по улице с девушкой, которая жила через несколько домов. Эта девушка всегда приходила и вытаскивала на улицу его сестру, заставляя работать над одеждой, помадой и макияжем для глаз, которые Лола не могла иметь или выглядела с ними глупо. Джек ненавидел, что девушка всегда таскала Лолу и заставляла её чувствовать, что она не отличается от остальных. Словно она не умирала. — Мне страшно, Джек. «Не бойся, Джек. Твоя сестра будет в п-порядке». — Ненавижу, когда мама плачет… Я бы хотела, чтобы она перестала плакать… Джек хотел, чтобы она тоже перестала плакать. Она лгала. Лгала сквозь слёзы, она сказала ему, что Лола больна, но с ней всё будет в порядке. Он знал это. Джек всегда хорошо читал людей, и его мать не очень хорошо скрывала правду. Именно поэтому его отец мог всё время избивать её; она была слишком эмоциональна. Он предположил, что в этот раз она имела право на слёзы. Джек знал, просто глядя на Лолу, что она не будет в порядке. Она умрёт. Она была очень больна, и у них не было денег, поэтому она умрёт. Ещё до того, как Лола заболела, Джек брал её в магазин на углу, чтобы купить конфет. Ему было десять, а ей семь, и они всегда брали огромный мешок конфет и делили его между собой. Джек всю неделю собирал монеты из водостока и иногда даже подкрадывался к бездомному и забирал их из его жестяной кружки. Джек никогда не чувствовал угрызения совести из-за этого. Для него казалось, что если бы бездомный был более осторожным с его мелочью, он не был бы больше бездомным — так что Джек просто преподавал ему урок, чтобы тот понял. Если Джек сидел на улице, умоляя дать ему мелочь весь день, а это всё, что он делал, он уверен, что не был бы достаточно глуп, чтобы позволить какому-нибудь дурному ребёнку подкрасться и взять всю свою мелочь, чтобы купить конфет. Люди, которые имели деньги, но небрежно относились к ним, их не заслуживали. Неважно, бездомные ли они или богатые, как Уэйны — если они были беспечны по отношению к их деньгам, тогда Джек решал, что они больше не хотят их. Поэтому он взял их. Поэтому он брал их. Он использовал их во благо — Лола очень любила эти конфеты. Или, может быть, просто быть с тем, кого любила, с ним. Но в любом случае Джек знал, что использовал эти монеты более продуктивным способом, чем мог тот бездомный. Джек заставлял свою сестру смеяться и улыбаться. Сколько людей бы этот бездомный заставил улыбнуться, если монеты остались бы у него? — Как думаешь, он причинит ей боль сегодня, Джек? — спросила она. Джек ничего не ответил. Ответ был столь же очевидным, как приглушённые рыдания, которые можно было слышать через тонкие картонные стены. Одна худая костлявая рука прошлась по его груди и схватила его за ночную рубашку. Под левой подмышкой была дырка, и засохшая кровь красовалась спереди с того момента, как его старик пришёл к нему с доской. Он должен был использовать её, чтобы починить стену в ванной, где сгнило дерево. Но вместо этого он разломал её пополам об голову Джека и сломал ему нос, пока занимался этим. В ванной всё ещё было зияющее отверстие. Иногда Лола просила Джека проверить, не было ли монстров, скрывающихся в ней, прежде чем она смогла бы войти и сходить по-маленькому. «Просто проверь, Джек!» «Господи, Лола! Сейчас четыре утра!» «Джек, пожалуйста, думаю, я слышала шум. Думаю, я слышала, как что-то царапает стену. Словно в ней было нечто с когтями, и оно царапало трубы. Думаю, это может быть демон. И как только я спущу нижнее бельё, оно выскочит и укусит меня за задницу». «В стене нет демона, Лола. Иди в туалет и оставь меня в покое». «Джек, я не могу! Пожалуйста, мне правда очень хочется. Просто хочу убедиться, что оно не выскочит и не убьёт меня, пока я писаю. Я не хочу умирать, сидя на унитазе, Джек». «Почему бы и нет? Если для Элвиса это было достаточно хорошо, значит и для тебя тоже». «Ты не смешной. Ты не смешной, Джек». Никто не думал, что Джек смешной. Он не думал, что это из-за того, что он безнадёжно скучный или глупый. Он просто решил, что у него нет чувства юмора. Или проблема в его голосе. Обычно он был слишком занят, думая о других вещах, чтобы сосредоточится на том, чтобы рассказать кому-то что-то, и при этом делая это с удовольствием. Он догадался, что вы бы могли сказать, что у него не было сценического обаяния, если это можно было бы так назвать. Если бы он и другой человек рассказывали бы одну и ту же историю, например, та девушка, которая жила внизу по улице, все смеялись бы над этой девушкой, и ни один из них не смеялся бы над Джеком. Эта девушка жестикулировала, и её глаза загорались, она молчала во время драматических частей рассказа и повышала голос во время захватывающих моментов. Голос Джека постоянно оставался прежним. Может, поэтому никто и не думал, что он смешной. Может, всё дело в голосе. Ему нужно будет поработать над этим. Больше жестикулировать и изменять голос, который люди действительно будут помнить; тем, чем люди на самом деле были бы очарованы. Послышался пронзительный крик и грохот, Лола судорожно ухватилась за тощую грудь Джека. Джек был довольно худым. Однажды Лола сказала ему, что хотела бы, чтобы он был толстым, потому что тогда она могла бы свернуться рядом с ним и представить, что спит на морже. По какой-то странной причине она всегда задумывалась, каково это — спать на морже. Она сказала Джеку, что решила, что это было бы довольно смешно, учитывая раздувающиеся усы, пока он храпел и его лишний жир, покачивающийся, пока он дышит. Для неё было самым большим разочарованием, что её брат не похож на моржа. Иногда это было его самым большим разочарованием. Он пытался отрастить усы, однажды, но они были странными и неравномерными. И были светлыми. Джек не думал, что у моржей были неравномерные светлые усы. Он считал, что их усы чёрные и густые. Та девушка ниже по улице глупо смеялась, когда увидела, что он сбрил их. После того, как он понял, что не собирается отращивать огромные чёрные усы, он сдался и приблизил ржавую старую бритву отца к своей верхней губе. Он порезал себя, по крайней мере, двенадцать раз и вынужден был открыть дверь в то утро с кусочками дешёвой туалетной бумаги, приклеенной к его лицу. Та девушка сказала ему, что он смешной, и он улыбнулся, словно сделал это нарочно, ради её улыбки. Она была единственной, кто считал его забавным. — Я сказал тебе перестать бросать это мне в лицо. Тебе просто нравится заставлять меня чувствовать себя свиньёй, да? Тебе просто нравится чувствовать себя хозя-я-яйкой дома. Но это не так. Ты просто глупая сука. Тупая, никчёмная шлюха! Лола закрыла уши и уткнулась лицом в рубашку Джека. Он чувствовал влагу, когда её лицо прижалось к тонкой ткани, и он задался вопросом, были ли это слёзы или кровь. Иногда, когда она была очень расстроена, как тогда, когда её родители дрались, у неё шла кровь из носа. Однажды она даже начала кашлять кровью, и это заставило Джека хрипло закричать, чтобы родители поняли, что что-то не так. Она кашляла в ведро, прежде чем его отец опустил кулак, и его мать поднялась с пола, чтобы проверить, как там дочь. — У тебя кровь? — спросил Джек потолок. Его потолок не ответил; Лола — да. — Нет. — Её голос был приглушён, и она подняла голову, смотря на Джека, а затем дотронулась до носа. — Возможно. Да, думаю, да. Это кровь или сопли? Она подняла руку к Джеку, чтобы тот проверил — тёмно-красная, скользящая вниз по её пальцам консистенция, немного более жидкая, чем мёд. Когда он был ещё совсем маленьким, ещё до того, как они стали жить в Нэрроуз и до рождения Лолы, он помнил, как его мать делала для него арахисовое масло и медовые сэндвичи, иногда с банановыми ломтиками. И когда он ел сэндвич, мёд из которого тёк вниз по рукам, золотые капельки стекали вниз по его пальцам так же, как кровь по пальцам Лолы. Его отец ненавидел это потому, что когда он приходил домой с работы (это было тогда, когда у его отца была работа), он сидел за столом и клал локоть на поверхность стола, прямо в липкое пятно. Он сказал, что оно испортило все его костюмы. Джек держал пари, что кровь разрушит костюмы точно так же, как когда-то говорил его отец про мёд. — Кровь. Это кровь.  Джек натянул рубашку на голову, и Лола взяла её и прижала к носу. Когда он прижал рубашку к её лицу, её руки были покрыты алой кровью, бледность её кожи выделялись на фоне неистово сильного цвета её жизни, который полыхал на её лице. Её руки дрожали, а капли падали на его простыни, но они уже были запятнаны кровью, так что это не имело значения. Его кровь, её кровь, кровь его матери… ему всё равно, простыни уже были грязными. Та девушка вниз по улице сказала, что скоро купит ему новые простыни, потому что его были такими грязными, что она не хотела, чтобы он лежал на них. Возможно, так и будет. Он надеялся, что она позволит ему воспользоваться ими. Возможно, они окажутся снятыми с её кровати. Возможно, они будут украшены теми крошечными жёлтыми цветами, которые ей так нравились. Возможно, они ещё немного будут пахнуть ею. — Мне нужно их прервать? Тебе нужно в больницу? — спросил Джек. Лола яростно покачала головой. Джеку пришлось потянуться и схватить её за голову по обе стороны руками, чтобы она не трясла ею настолько усердно. — Нет, просто кровь из носа потекла. Сегодня я чувствую себя хорошо.  Лола немного гнусавила и сложила футболку так, что влажная кровавая часть была обращена внутрь. Она вытерла руки. К тому времени она прижала рубашку к лицу, по её губам и подбородку вниз стекали линии алого цвета, попадая на шею. Её кожа была такой ужасно белой. Белый мел. Она едва ли не сияла. Было почти страшно смотреть, как что-то такое тёмное бежит по такой белой, белоснежной коже. Это было похоже, что кто-то взял краску и пытался сделать из неё какое-то ужасное произведение искусства. В некотором роде Джек думал, что это было прекрасно. Эта кровь так текла по её лицу, отчётливо выделяясь на кожи. Он знал, что независимо от того, сколько ему лет, всякий раз, когда он видел свежую кровь на лице человека, он думал о своей сестре. — Я просто хочу спать вместе с тобой. Я не хочу возвращаться в свою комнату. Джек покачал головой. Глаза Лолы были широко открыты, глядя на него поверх окровавленной рубашки, всё ещё находящейся напротив её лица. — Ты знаешь, что не можешь. Ты знаешь, что отец любит временами приходить и избивать меня некоторое время после того, как он закончит с мамой. Возвращайся в кровать. Если будет идти кровь, то нам придётся снова отвезти тебя в больницу. У нас нет денег, чтобы вернуться туда. — Может, он не придёт избивать тебя, если увидит, что я здесь. Он не бьёт меня. Может, если я просто закрою собой твоё тело, тогда он поймёт, какой он монстр, и перестанет пить, и устроится на работу, и больше никогда не ударит ни тебя, ни маму. Джек улыбнулся. Он протянул руку и вытер пятно крови со скулы его сестры. Он размазал его кончиком пальца, как красную краску. Когда Джек был моложе, он любил рисовать пальцами. Красный был его любимым цветом, потому что он любил, когда краска размазывается красивыми пятнами на чистом белом холсте. Он был гораздо драматичнее, чем синий или фиолетовый, или зелёный, или даже чёрный. Красный — яростный и яркий, и Джеку нравилось. Кровь Лолы напоминала ему об этой краске. Её кровь на коже походила на красную краску на свежем белом холсте. — Хорошо, хорошо, я пойду в свою комнату, — проворчала Лола. Дрожа, она встала и сутулилилась, а рубашка по-прежнему была прижата к её лицу. Она обернулась и взглянула на Джека, который сидел на своей кровати с опущенной головой. — Можно мне оставить рубашку? Она напоминает мне о тебе. Она заставит меня чувствовать себя лучше, когда я услышу, как он зайдёт сюда… Джек посмотрел на неё: «Она вся в крови». — И что? Ты тоже всегда в крови. Вот почему она напоминает мне о тебе. «Джек, почему ты весь в крови?» — Не всегда… — пробормотал Джек. — Да, всегда. Ты никогда не возвращаешься домой без царапин. Тебя так избивали, что, думаю, ты больше ничего не чувствуешь. Держу пари, пиранья может схватить тебя за нос, и ты просто посмеёшься, потому что это ничто по сравнению с тем, что тогда папа сделал с той доской. «Что случилось? — спросила его мать с тревогой, поспешив взять кухонное полотенце. Джек держал правую ладонь поверх левой руки и что-то несвязно бормотал. — Скажи это ещё раз. Я не поняла». «Я сказал, что напоролся на гвоздь. — Нет, это не так. Какие-то парни смеялись над ночью, когда его отец вернулся из бара и вышел на середину улицы. Они вступили в драку, и один из них порезал Джека осколком стекла от разбитой бутылки с алкоголем, которую выбросили на улицу. — Я бегал вместе с той девушкой, которая живёт вниз по улице. Подругой Лолы. И гвоздь торчал из одного здания, и я зацепился за него рукой. Мы играли в копов и полицейских. Я был вором». «Ты маленький лжец, Джек Напьер. Кто научил тебя придумывать эти истории?» — Думаю, я мог бы почувствовать, как пиранья жуёт мой нос, — ответил Джек, хотя он и представить себе не мог, что причиняет больше боли, чем причинил ему отец в ту ночь, с помощью той доски. Его нос раньше был гораздо меньше приплюснут, чем сейчас. — Чего ты ждёшь? Иди в свою комнату. Не дай им увидеть тебя. Лола несколько раз шумно вздохнула, словно пыталась выбросить всё это из головы, пока не вышла в коридор и не вернулась обратно в свою комнату. У Джека на самом деле не было комнаты, хотя он всё ещё называл её так. Он спал в маленьком подсобном помещении шкафа-купе, который раньше предназначался для хранения, полотенец и прочего. Горячий водонагреватель был спрятан в углу у подножия его кровати, и всякий раз, когда кто-то хотел принять душ, даже если это было в пять утра, они приходили и кричали на Джека, чтобы тот проснулся и повозился с тупой машиной, чтобы они не принимали холодный душ. Джек знал, как заставить нагреватель горячей воды работать, этого никто другой в доме не знал. Он всегда хорошо разбирался в механических штуках. Отчасти поэтому его заставили жить именно там, но в основном потому, что сказали, что Лоле нужна своя комната. Джек не думал, что Лоле нужна отдельная комната, как и она сама. Она хотела быть рядом с Джеком, и Джек чувствовал себя лучше, зная, что если Лола начнёт кашлять ночью, он мог бы убедиться, что она не собирается подавиться собственной кровью и слюной. Но их родителям не нравилось, когда они вместе. Его мать сказала, что мальчики и девочки не должны находиться в одной комнате в возрасте до десяти лет, неважно, насколько девочка больна. Его отец сказал, что они были неблагодарными маленькими варварами, замышляющими что-то против него, и что он не хотел давать им шанс что-либо спланировать. «Ты и это хилое отродье действуете против меня. Ты пытаешься придумать, как выбросить меня отсюда. Маленькие ублюдки, вы оба! Планируете и планируете… Я зн… я знаю, что это так». «Мы не… мы не…» — Джек истекал кровью так сильно, что был уверен, что умрёт. Он никогда в жизни не истекал так кровью. Словно повсюду она была везде, кровь. Она шла из его носа, рта, лба. Она была в его ноздрях и глазах, и он задыхался от неё. Он мог чувствовать её по рукам и шее, и груди. И он увидел липкую гладкую полоску рядом с ним на полу, которая окрашивала дешёвый жёлтый линолеум. «ЗАМЫШЛЯЕШЬ! — взревел его отец, и снова замахнулся куском дерева, похожей на Луисвилльскую биту. Джек вскинул руки, и она встретилась с его локтём. В его костях вспыхнул пожар. — Я слышу, как ты там ночью что-то шепчешь! Я знаю, что ты что-то планируешь!» «Не правда! НЕ ПЛАНИРУЮ! Я ничего не планирую! — Джек закричал сорвавшимся голосом, и он услышал, как Лола рыдала, кашляла и что-то говорила, захлёбываясь где-то рядом. Может, в соседней комнате. Она наблюдала за всем этим. Джек держал пари, что она считала, что он тоже умрёт. — Я ничего не планирую…» Он ничего не планировал. Джек давно понял, что планирование — огромная трата времени. Какой смысл планировать встречи с той девушкой ниже по улице и своей сестры, когда ты не был уверен, придёт ли твой отец домой пьяный и злым, и решит начать драку? Лучший способ не разочароваться — занизить ожидания и не планировать вещи. Это было то, во что верил Джек. И Лола была прекрасным примером, подтверждающим его философию. Кто лучше, чем смертельно больная девочка может доказать, что ничего в этом мире не планируется? Идея о том, что человек — идея, что он, Джек, мог контролировать вещи… это было смехотворно. Джек мог планировать всё, что он хотел, и это не имело бы значения в конце дня — Лола всё ещё будет больна и будет умирать, и он, Джек, всё так же безвыходно застрял в Нэрроуз. Умирающим, как и его сестра. Но медленно, медленно. Он ненавидел, что процесс умирания происходит так медленно. Он хотел, чтобы момент его смерти был быстрым; он хотел, чтобы это был порыв шумного ветра и, возможно, какой-то восторг. Вот как он хотел бы уйти. Эта девушка ниже по улице, она хотела умереть во сне. Она сказала, что однажды хочет закрыть глаза, пока будет смотреть на ночное небо, на удобной кровати, и так тихо плыть на небеса, что даже и не узнает сама, что она умирает, пока окончательно не уйдёт. Джек молча смотрел на неё, когда она сказала ему это. «Это скучно. Почему ты хочешь умереть таким скучным способом?» «Это не скучно, а приятно! Почему ты не хочешь умереть в постели, глядя на звёзды?» «Как бы ты смотрела на звёзды, когда лежишь в постели? У тебя есть крыша, помнишь? Твоя кровать стоит на улице?» «Нет, моя кровать внутри». «Как же тогда ты увидишь звёзды, когда умрёшь?» «Может, будет световой люк. Кто сказал, что мне придётся умереть в постели сейчас? Я сделаю световой люк и иногда, когда мне скучно, я буду высовывать из него голову и петь птицам на моей крыше. И они споют в ответ и станут моими друзьями, помогут мне одеваться по утрам». «Ты сумасшедшая». Джек действительно думал, что она была сумасшедшая. Эта девушка всегда говорила о вещах, которые не имели смысла — вот где Лола получала все свои идеи, которые противоречили реальности. Он держал пари, что девушка даже вложила в голову Лоле идею о «спать на морже». Она была похожа на другие идеи этой сумасшедшей девушки ниже по улице, которая вполне могла сказать о том, как спать на моржах. Иногда она вводила его в бешенство из-за того, что говорила и делала, и из-за того, как она всегда тянула его сестру на улицу, и одевала её в платья с глубоким вырезом, которые не подходили ей, потому что у неё не было груди, но говорила ей, что она выглядела сексуально в любом случае. И потому что она не понимала химию, как Джек, и думала, что его возня с химикатами — глупости и пустая трата времени. И потому что она всё время смеялась. Она смеялась над чем угодно. Именно поэтому она верила, что Джек смешной — потому что считала всё смешным. Она всегда смеялась. Она иногда сводила Джека с ума, она была такой раздражающей. — Какого хуя ты там делаешь? — Его дверь распахнулась, и отец сердито посмотрел на него из коридора, сжав кулаки. — Боже. Снова весь в блядской крови. Чёртов кусок дерьма… ты, ты хуже этой ШЛЮХИ там. Она бесполезная, но ты… ты-ы-ы-ы. Ты как ебу… Ебучий выродок в помёте щенков. Надо было утопить тебя… надо было избавиться от тебя, когда ты был ещё маленьким, чтобы можно было бы похоронить на заднем дворе. Никто бы не скучал по тебе. Эта девушка ниже по улице иногда сводила Джека с ума. Большую часть времени. — Ты меня слышишь? «ТЫ, БЛЯДЬ, СЛЫШИШЬ МЕНЯ?» Она сводила его с ума, большую часть времени, но Джек всё ещё не мог перестать думать о ней, когда его отец приходил к нему, прямо как сейчас. Он удивлялся, почему это так.