Объект не найден

Стас блаженствовал: вытянулся под одеялом, прижался к Сергею так тесно, как только смог, даже ногу закинул ему на бедро – максимальное соприкосновение. Уткнувшись в плечо, тихонько перебирал пряди волос. И все ему думалось: раньше мир казался враждебным, а теперь словно засиял яркими красками, каждый день открывая ему все новые интересные стороны, даря впечатления, положительные эмоции. Причем по нарастающей, в прогрессии. Но ведь мир тот же самый, даже место не изменилось. Значит, изменения произошли в нем самом? Мир – это то, что внутри. По крайней мере, его собственная вселенная. А значит, он сам может менять реальность. Усилием воли. Интересно получается. Но ведь и Сергей – вселенная. И они соприкоснулись. Ведь и правда, он и Елецкого видел сейчас другим: живым, открытым, естественным в проявлениях, нежным – ни тени скованности или напряжения. И Стас чувствовал свое единение с ним. «Слаженно – значит в ладу друг с другом», – как-то прям осенило. Звягинцев улыбнулся мыслям. Коснулся губ Сергея своими, тронул еле ощутимо. – «А может это та теория стрелок сработала – где реальности как поезда на станции, и рельсы сдвинулись в нужном направлении? Трава фиолетовой не стала, но изменения все же произошли! И какие!» В комнате стояли синие сумерки, тянуло свежестью из приоткрытого окна, а под одеялом сохранялось тепло. Не хотелось даже шевелиться. Где-то вдалеке и впрямь прогудел поезд. Стас нарушил молчание: – Серег... а время – это же материя? – Ну, допустим, – сонно отозвался Елецкий. – А что если у него есть плотность? Я когда с физикой глобалил, то в голову пришло. Но я сформулировать не смог. Слишком сложно. Но смотри, чем быстрее мы движемся, чем больше перерабатываем объемов информации, тем выше концентрация, – Стас замялся, – ну, времени, наверное, не реальности же. Блин... дебри. Я даже пытался формулу зависимости вывести, но стоит задуматься – и суть ускользает. Парень снова умолк, сформулировать мысль не удавалось. Но острое ощущение осязаемости времени и его ценности не оставляло в последнее время. А Сергей был единственным, с кем можно поделиться таким... странным и до конца неосознаваемым. – Мда уж… Жидкое плотное время. Тот еще сюр. Ты прям Дали! А что если времени нет вообще? В том плане, что все это существует для нас, потому что нам есть чем измерить и как осознать, а если бы мы тысячу лет росли где-нибудь в Южной Калифорнии, например, вряд ли была бы необходимость думать о времени, вообще – думать: Сплошной акт существования, – Сергей помолчал немного и вдруг добавил невпопад. – Хорошо, что трава все еще зеленая! Пальцы Елецкого мягко прошлись по стасовой щеке, задержались, едва уловимо поглаживая. Мурашки бежали по плечам и по спине, так сладко было от прикосновений, Стас просто обмирал от удовольствия. – Какого бы цвета ни была трава, – тихо отозвался он. – Да пусть даже вообще без травы – я хочу быть с тобой. Сейчас. Потом... А проблемы решатся по мере поступления. А про себя подумал: «Вроде же не озвучивал про траву и рельсы. Значит, либо думаю вслух, либо он мысли читает... но это ладно». Стас зажмурился, пытаясь осмыслить информацию. Елецкий же продолжал: – Но если время можно измерить как-то иначе, то вполне возможно, что прямая зависимость от информационного наполнения, скорости восприятия или чего-то в этом роде. Еще думаю, если путешествия во времени возможны, то путешествовать можно только в будущее. Во всяком случае, так было бы честно. – Скорость восприятия! Точно! Вот где я сбился. Я думал всегда про обычную скорость движущихся объектов. Время есть. Только оно относительно. Вот смотри: бабочка живет один день, а дерево – тысячу лет. Получается, чем меньше существо, и чем быстрее протекают процессы в его организме, тем плотнее его время. А насчет измерить и осознать... ну, знаешь ли! Двести лет назад нечем было измерить электромагнитные волны и импульсы - но это не значит, что их не существовало! И вообще... может быть, мухам подвластно что-нибудь этакое, на фоне которого мы, люди, просто инфузории. Допустим... мухи открывают порталы в другие измерения или улавливают волны, для которых у нас ни приборов, ни понимания нет. Дельфины вон ультразвук издают! А мы не можем. – Говорят, у дельфинов есть неповторимые собственные имена, которые действительно не находят себе равных. Я где-то читал… – Хм, а если время изменит свое агрегатное состояние, оно же станет нелинейным. Знаешь глючную картину с часами, которые с веток свисают? Будет течь как-нибудь так... заковыристо. Замыкаться само в себя. Или как раз-таки капсулу получится сделать. Фантастика! – Стас тихо рассмеялся. – Столько всего интересного в мире! Необычные места, существа, явления... Жизни не хватит увидеть все. И это вполне тянет на цель или смысл. Наблюдать не вмешиваясь. Елецкий ткнулся носом в его висок. – Ты такой теплый… Я сейчас засну… Стас слегка повернул голову, нос к носу, шутливо потерся. – Ты тоже теплый. Ну, заснем – так заснем. Хорошо так вместе, спокойно, – он привычно взял Сергея за руку, переплетая пальцы. Разговоры вполголоса в прозрачных весенних сумерках на странные темы – атмосфера момента зачаровывала. Почему-то представился дымчатый кристалл горного хрусталя: приглушенные звуки с улицы, размытые очертания. Словно с миром и со временем действительно происходило что-то нестандартное, нелинейное. Кот мягко прыгнул на постель и вальяжно разлегся поверх двоих, принялся мерно месить лапками с громким мурчанием. – Барсик, не сдавай нас! – прошептал Стас, кончиками пальцев проводя по щеке Елецкого, потом по губам, подбородку, исследовал. Даже глаза прикрыл, хоть и было темно, но так лучше удавалось сосредоточиться на тактильных ощущениях. Очертил указательным пальцем надбровные дуги, спинку носа, скулы. Что-то в этом было... очень интимное. Улыбнулся про себя. Целовались медленно и сладко, растягивая удовольствие, Стас постепенно расслаблялся. От ладоней Сергея словно шел жар, расходясь волнами по телу. Звягинцев прижимался теснее; закинул ногу Елецкому на бедро, обнял в ответ. Кот поехал вниз, но быстро сгруппировался и вернулся в прежнее положение. Стас хихикнул: – Упорный! – Говорят, коты нечисть чувствуют. Ну и вообще, всякое нехорошее. Так что если он на нас лежит – значит, мы чисть. Ну, логично. Помылись же. Сергей усмехнулся. – Кто знает, еще говорят, что они наоборот приходят в прОклятые дома и остаются там, или напротив стараются держаться поближе к нехорошим людям, чтобы их очистить, но это неважно. – А еще были случаи, когда коты перед землетрясением или катаклизмами буквально вытягивали хозяев на улицу. Круто. Я же говорил – животные нас превосходят. Было здорово так лежать в обнимку и тихо шептаться в темноте – нос к носу, словно заговорщики. Стас хотел еще что-то сказать, но передумал, просто провел кончиком языка по контуру уха Елецкого. Тот притянул Звягинцева теснее и еще раз поцеловал, поглаживая спину. Он застонал тихонечко, выгибаясь и подставляясь – уж очень чувствительным было место чуть ниже поясницы. Прикусил губу, чтобы не выдать себя. Снова легкая дрожь, отнюдь не от холода, прильнул к Сергею. И так уютно и правильно было ощущать, как теплая ладонь чуть сжимает его сзади. И дыхание Елецкого согревает и щекочет шею. И Барсик урчит. Теперь уже все казалось неважным, отодвинулось на второй план. – Меня кот кусает, – шепнул Сергей, – кажется, решил не делить тебя ни с кем. Третий, как понимаю, не лишний, а запасной. Спасибо, что не за ноги. – Барсик ревнует? – тихий смешок. – Но он же твой кот! Хотя мы подружились, конечно. Двое в постели не считая кота. Реально треугольник! Говорить и смеяться, даже дышать теперь стало трудновато, Сергей зафиксировал его, стиснул, но Стасу нравилось. Тяжесть, объятия, невозможность пошевелиться и защищенность. И хорошо, что в темноте не видно, как вспыхнуло жаром лицо. Елецкий ослабил хватку, но Звягинцева не отпустил, поцеловал в губы, потом быстрыми мелкими поцелуями покрыл лицо. Но когда оба их носа прижала кошачья лапа, Стас понял – Барсик не одобряет. – Кыш, жопа мохнатая, – сквозь сдавленный смех ругнулся Сергей. Стас тихонько хохотнул: – Не то чтобы он против был, просто мы котеньке спать мешаем, улечься не даем! – он шутливо подул в пушистый бок, – раздался недовольный мяв. Стас же устроился поудобнее, и потихоньку начал дремать, улыбаясь даже во сне. Кот потоптался еще немного и улегся у них в головах, урча под нос.