Где-то во дворах...

Где-то во дворах большого города художник рисовал картину. Перед ним стоял мольберт с исписанным полотном. На полотне формировался эскиз грядущего городского пейзажа. Художник казался неуместным, лишним среди малоэтажек, домов-бараков, построенных во времена Великой Отечественной Войны, наверное. Эти дома еще, может быть, помнили страдания сражавшихся народов. На кирпичной кладке зданий отпечатались тени страшного века. Отрешенный от всего мира, художник выглядел забавно и неухоженно: его волосы были непричесанными, а на футболке и штанах пестрили разноцветные разводы от попавшей краски. Он выглядел слегка сюрреалистично, иллюзорно на фоне двора, и контраст с внешним миром был настолько силен, что прохожие его не замечали. К творцу приблизился человек с, прямо скажем, не менее колоритным обликом — в бордовой мантии с широким балахоном. Он зашел со спины, встал напротив мольберта и кивком поприветствовал художника. — Хорошая картина, — сказал он на ломаном русском, едва картавя. — Спасибо, — ответил художник. — Твоему покупателю она понравится. — Она не продается. — Почему? — Я рисую для себя, а не для покупателя. На полотне были изображены дома. Ну, как дома — скорее, наброски. Серыми цветами с примесью коричневых художник делал наметки на жилые здания. Блекло-голубым цветом он выделил небо. Столь же блеклым зеленым — траву. На полотне он также запечатлил одинокую детскую площадку в красных, желтых, зеленых оттенках, и тротуары. Людей не было — творец не замечал их, как и они не замечали его. Художник стремился в точности передать атмосферу двора. Вопреки блеклости, картина получалась яркой и живой. Человек в мантии не торопился. Художник вдруг оторвался от творчества. Он повернулся к страннику и пристально посмотрел ему в глаза. — Подумай об этом: половина деятелей от искусства ничего не смыслят в творчестве! Их деятельность — сплошная коммерция. Они мелочны и продажны. Настоящее искусство бесценно! Художник в порыве страсти стал размахивать своей кистью. Делал он это так бойко, что краска слетела с пера и запачкала мантию собеседника. Оба человека не заметили этого события, как и полагается в приличном обществе. — Художнику, да и любому гражданину должна предписываться получка. Но не больше той суммы, что развратит его творчество. Возьмем к примеру литературу: наши писатели-современники пишут великие книги. Великие они — по объему. Читать эти книги невозможно. Неудивительно, что популярностью у народа пользуются смешные рассказики низшего слога, никем не оплачиваемые, а представителями этого искусства стали неизвестные дилетанты. — Интересное мнение. Ты знаком с творчеством Воннегута? — Да. — Как оно тебе? — Превосходное творчество. Автор мне омерзителен. — Вот как? — Он считал свои книги плохими. Я с ним не согласен. — Говоришь, что автор неприятен тебе, так как не признает себя писателем? — Ага… Мы, люди, вообще необычные, омерзительные существа. Ненормальные. Не веришь — поговори с нами в анонимных чатах. Художник прильнул к мольберту и продолжил рисовать. В его руках плясала кисть. Бежали минуты. — Ни в коем случае не возводи мое мнение в абсолют, — он вывел еще парочку мазков по картине, прежде чем подвести итог. — Огонька не найдется? Человек в мантии щелкнул пальцами. Вверх взметнулся небольшой огненный шар. Художник, не отрываясь от мольберта, зажег сигарету. Странник развеял свой огонек и ушел восвояси.