Фанатская Книга: Другой Мир (Underworld)

Домой Марш попал только через двое суток. Дошло до того, что его буквально насильно отправил на внеплановый выходной его Шеф. «Да как это так! Посреди рабочей недели, посреди расследования!» — Возмущался Марш. «У тебя уже переработок на год отпуска, и не один, один день погоды не сделает. Отоспись, своди Джолин куда-нибудь, твои парни пока ещë что-нибудь выявят…» — Выявят они, как же… — Пробубнил Марш в стол своего домашнего кабинета, понимая при этом, что слова его старшего по чину, но не по возрасту коллеги не безосновательны, иногда действительно необходимо давать себе отдых ради лучшей дальнейшей работы, но отдыхать Марш не мог. Не сейчас. Мысленно он всë ещё пребывал на Хобокен-стрит раз за разом прокручивая в голове события того злосчастного дня, чему отлично способствовали фотографии дела, пришпилинные к пробковой панели на уровне его глаз. Улики фиксированные на месте происшествия, пронумерованы и помечены лично Маршем. Гильзы. Всего девять штук. Эдвард О’Рэд опустошил обойму своего глока и все пули попали в цель. Пускай три из них были пущены сквозь салон форда и потеряли часть убойной силы и проникающего действия об стёкла, все они кроме одной застряли в теле. Одна же прошла по касательной или сквозь мягкие ткани и позже была найдена в кирпичной стене жилого дома. Рана. Рваная. Повреждена ярëмная вена и артерия разом. Криминалисты подозревают сильно изогнутый нож или крюк. «Бедный Том…» Травма. О’Рэд… Тут-то и начинается откровенная паранормальщина. Эдвард выпустил целую обойму в нападавшего. В упор. По всем правилам ублюдок должен быть мёртв или ранен настолько тяжело, что не смог бы передвигаться. Согласно имеющейся реконструкции событий: после атаки на офицера Никовски, преступник бросился на ирландца, который залил его свинцовым дождëм, а далее… Марш запомнил выражение лица криминалиста, Бена Стронга, как полностью лысый в свои сорок три года худой и низкий смуглый мужичок, сел на корточки перед безжизненным телом, коротко покивал головой и посмотрел на стоящего над ним Марша мелкими тёмными глазами полными недоумения. Он тогда сказал своим низким глубоким голосом, ну никак не вяжущимся с его внешностью: «Я видел подобные случаи. Много раз. В основном на автоавариях и в производственных цехах, когда очередного растяпу наматывает на станок. Марш, человек не может сделать такого.» — Руками одетыми в голубые медицинские перчатки он приспустил воротник бушлата, в который был одет ирландец и чуть толкнул голову по направлению, в котором она была повёрнута, из уголка приоткрытого рта потёк ручеёк чёрной густой крови. — «Шея не просто свёрнута, голова держится буквально на одной коже, чтобы она так поворачивалась недостаточно сломать один лишь позвоночник. Нужно порвать связки и мышцы, надо быть нереально здоровым хером, чтобы такое провернуть…» Марш тогда предположил о воздействие наркотических веществ, а Бен не стал отрицать. От пуль мог спасти бронежилет, даже «скрытник» мог успешно сдержать пули и дать обдолбанному вусмерть маньячиле забрать ещё одну жизнь… Он мог его носить под своей джинсовой курткой, о чём говорили комментарии марша в блокноте и на полях фотографий. «Наркотики?» — Надпись жëлтым маркером обведëнная в кружок. Предположение требует фактических подтверждений. «Бронежилет?» — Подчëркнуто снизу. Предположение на данный момент не может быть подтверждено фактически. «Сила? Рост?» — И то и другое перечëркнуто наискось, хотя бы потому что на видео из авторегистратора, где всего на пару секунд был запечатлëн этот сукин сын, и из последних радиосообщений офицера Никовски и О’Рэда было очевидно, что ни выдающимся ростом ни сильно развитым атлетизмом главный подозреваемый не располагал. Марш снял одну из фотографий со стены и поднëс к самому своему носу, всматриваясь в лицо забравшее уже больше тридцати жизней, лицо сломавшее судьбы не одного десятка семей. Видеорегистратор выхватил его буквально на мгновение, когда он развернулся на пятках и пошëл за угол, где О’Рэд и Никовски встретили свою смерть. Видео снято в крайне плохом качестве. А фото получилось и того хуже, но тем не менее, то был большой шаг вперëд в этом деле, потому что до этого ни полиция, ни спецслужбы, ведущие параллельное расследование не имели и того, что они имеют сейчас. Черты размыты, так что границы лица сливаются с кирпичной стеной на заднем фоне. С трудом можно различить серые бакенбарды и длинные зачëсанные назад слабо вьющиеся волосы. Можно понять, что одного глаза у преступника нет, а второй… Марш вспомнил, как однажды он сидел в дозоре на постовой вышке, водил прожектором вдоль рядов кустов из колючей проволоки, по вымешанной колëсами военной техники земле, очищенной от леса на все двести метров от периметра, как вдруг, что-то привлекло его внимание, шорох, в небольшой лощине не далее, чем за пятьдесят метров от вышки на которой он сидел, что-то двигалось. В этот раз это были не «Чарли», а два огромных светящихся ярко жёлтых глаза на фоне переливающихся пятен и полос. Это был всего-лишь долбанный леопард, но вид его заставил сердце Марша сжаться в этот момент сильнее, чем от очередного миномëтного обстрела. Буквально в тот самый миг, когда яркий свет застиг хищника врасплох, он замер. Застыл не шевелясь, обескураженный подобной противоестественностью в своей жизни, а потом за пару секунд и с десяток прыжков оказался в ближайших зарослях. «Видел! Видел!» — Спрашивал тогда его сослуживец, вернув предохранитель в безопасный режим. Марш-то всë видел, только на миг ему померещилось другое… Словно все чудовища из мифов и преданий когда-либо сочиненных людьми были реальными и обитали всë это время во тьме, в мире не освещëнном ярким светом прожекторов аванпоста, глубоко в Джунглях к западу от Хюэ. Все природные страхи вскипели в нëм тогда и что-то подобное он испытывал и сейчас, глядя в единственный светящийся ярким жëлтым светом хищный глаз… Марш вздохнул и убрал фотографию в папку, потом снял со стены другие данные, расфасовал их по файлам и положил в сейф. Рядом с пистолетом, пурпурным сердцем, серебряной звездой и медалью за отвагу. Марш пошёл на кухню, где его жена готовила ужин в итальянском стиле, дети обещали приехать вечером. Они посмотрели друг на друга и Марш улыбнулся человеку с которым провёл двадцать пять лет своей жизни и она ответила ему тем же. Её улыбка придала ему столько сил, что никак не опишешь словами, а они ему понадобятся, ведь завтра будет новый день…

***

В тёмном и сыром подвальном помещении, освещённом тусклым светом туристического фонаря раздалось натужное сдавленное рычание. Любой, кто бы случайно туда забрёл и услышал его - непременной бросился бы оттуда со всех ног. Но попасть сюда было непросто. Подвальное помещение заброшенного старого завода на окраине агломерации когда-то, веке в девятнадцатом, было отведено под склад угля для огромных печей, чьи кирпичные трубы возвышались на тридцать метров над основным сооружением пока не обвалились от изветшалости почти до основания вместе с крышей. В начале века двадцатого, когда человечество вовсю постигало прелести очередной промышленной революции, угольные печи сменились нефтяными/мазутными, а полу ручные станки заменили машинные. В середине века устаревшее предприятие несколько раз переходило из рук в руки пока очередная компания не разорилась, а завод за не ликвидностью не закрыли и не забросили. Некоторое время потом, он служил обителью тусовок различных неформалов, плавно перетёкшую в наркопритон, а потом и вовсе в бомжатник, до тех пор пока само строение не перестало быть пригодным и для подобного рода пользования. Район вокруг обеднел, едва ли каждый десятый дом был обитаем, да и контингент населявший эти дома был в высшей степени сомнительный. А подвал… Подвал был законсервирован одним из собственников, по его приказу все бункера залили бетоном, заварили двери и люки ведущие в подземные помещения, кроме одного, по санитарным и техническим требованиям были заварены или завалены, да и тот, что остался едва ли кто-то нашёл без понимания того, что он искал. Снова раздался рык и из сухого узловатого тела полезли свинцовые розы. Две из низа живота, две из верха спины, одна из руки и из груди. Со свинцом было труднее. Серебро твёрже и хуже ломается и дробится в бессмертном теле, его проще извлечь, конечно, если стреляющий не пользуется одним из чудес современных технологий вроде распадающихся на осколки пуль при пенетрации. Неприятно. Но не более того. Тот, кто сейчас силой мышц и остротой когтей выдавливал из себя пули получал в десять крат более серьёзные раны, один раз серебренная пуля из мушкета попала в голову над правым глазом, выбив его и засев в самом мозгу, но он оправился от этой раны, оправлялся долго. Глаз восстановился спустя не один год и даже не два, но постепенно регенерировал и приобретал обычную форму. Отрастил он и руку, отрубленную вампирским серебряным мечом, и выпущенные кишки другим ликаном тоже заживали в наскоро заштопанном животе, и не один раз. Но сейчас… Воспоминание о позорной неудаче полугодовалой давности заставило его заорать вдове громче, чем при извлечении из себя вампирского серебра. Он поднял с пола грязный осколок старого зеркала, найденного им на помойке и всмотрелся в свою пустую глазницу… «От человека! Получить такое от человека, будь я проклят!» — Кто бы знал в который раз подумал он и отрывисто задышал. Раздалось нечто среднее между злым собачьим лаем и матом на ныне мёртвом или изменившимся до неузнаваемости языке, вместе с тем, ликан заметался по подвалу, местами затопленному, местами заполненному всяким мусором. Его охватывала такая ярость, что она просачивалась из его пор и ощущалась в затхлом воздухе, вместе с гнилью, плесенью и его дерьмом и мочёй. Матерный лай прозвучал ещё несколько раз, покуда он не успокоился и не сел на истлевший матрас проржавевшей раскладушки. Если бы он не был сыт, то непременно вылез бы из своего убежища и растерзал бы кого-то невзирая на дневной свет. Но он и так позволил себе слишком многое, поддавшись соблазну проверить на себе силы стражей людского порядка. Они его не впечатлили. Да и этот город ему наскучил. Он напомнил людям, что такое страх, научил целый мегаполис бояться ночи, но этого было достаточно. Если переусердствовать в этом деле, люди станут пытаться пересилить свой страх и у них может даже получиться, как тогда, во Франции, триста лет назад. Да и мясо у иных овец вкуснее, если оно не пропитано горечью страха, и хотя овцами и прочим скотом он уже пересытился за все эти века, людьми он только разбавлял свой рацион, ведь ничто не сравниться со вкусам ещё дёргающийся в отчаянной, но бесполезной борьбе добычи не обделённой разумом схожим с его собственным. Он не понимал и никогда не поймёт его сородичей, которые отказывались от потребления людей, он в открытую называл их травоядными. Овцами. За что не раз был вызван на поединок. В конечном счёте, когда он уже был вожаком своей стаи он вошёл в конфликт с самим Первым. Вожаком Вожаков. Он бросил вызов его методам, его «разумному» подходу в ведении дел, ещё давно, когда людей было меньше, гораздо меньше, когда бессмертные при желании и согласованности их действий могли взять власть над этим миром и править людьми, как пастух правит отарой. Но этот момент был упущен, погрязшими в своей грызне родичами, теми, кто самой природой был порождён, чтобы взымать меру с этого мира. Поздно. Теперь слишком поздно. Теперь смертные владеют этим миром, а бессмертные возятся в их тени, заблудшие, ведомые своими вожаками на убой ради мести и преткновений семисотлетней давности. Он выступил за свои убеждения и проиграл, но в конечном итоге оказался прав. Теперь всем бессмертным скопом никогда не совладать с шестью миллиардами человек даже с использованием их же технологий, ни ликаны ни вампиры вместе ни за что не справятся с людьми. Чего уж там порознь. «Все они овцы… Даже те, кто зовёт себя волками… Но когда волки рядом, овцы держатся вместе… Не было бы волков… Не стало бы и овец, они бы расплодились, сожрали бы всю траву и подохли бы с голоду, лес, в котором есть волки — здоровый лес… Овцы изобретают новые методы борьбы с волками и порой некоторые из них рождаются с клыками…» — Засыпая думал он.