Я.
ЖИВ. БЛЯДЬ.
Было такое ощущение, что я уже когда-то был в этой комнате. Словно видел её сквозь закрытые веки. Когда я открыл глаза я уже знал, где расположены окна, двери, где стоит стул с низкой спинкой, белый рабочий стол. Тумба. Знал даже цвет стен. Бежевый. Чувствовал электромагнитное излучение окружавшей меня медицинской аппаратуры, к которой от меня тянулись проводоки и трубки. Хотя нет… я вообще ничего не чувствовал. Ощущал. Но не чувствовал. И знал. Знал, что жив. Потому что мог ощущать. Мог думать. Откачали.ПИДОРЫ.
Это был не бред, не сон, не осознаваемые галлюцинации и даже не кома. Я улавливал это каким-то новым для себя чувством. Всё казалось слишком светлым. Словно на обложке гламурного журнала, словно всем объектам во вселенском фоторедакторе задали собственное свечение. Это не был свет помутнённого сознания, объекты не расплывались в дурманящей дымке, наоборот, виделись чрезмерно чётко, видна была каждая, даже самая мелкая деталь. Объём и глубина ощущались физически, пространство визуально не изменялось, но складывалось ощущение, что я могу вытянуть руку и дотронуться до находящегося на другом конце комнаты стола. На высоком потолке спали люминесцентные лампы, казалось, если я приподниму руку на сантиметр она непременно ненароком заденет одну из них. День. Солнце светит на кровать, освещая всё тело, но не лицо. Жалюзи слабо покачиваются. Сквозит общая система климатконтроля. Нестерпимо хочется рыдать. Я дышу. Глубоко. Горло скрипит. Нос свистит. Судя по всему — мне делали трахеостомию. Дышу всё медленнее и размереннее. Грудь и живот под тонкой белой простынёй плавно вздымаются и опускаются, и всё медленнее, всё сильнее… и вот, я перестал дышать, грудь затряслась, ещё чуть-чуть и… но нет… «Говна кусок, даже убить себя не смог! Ты всë просрал. Ни друзей. Ни семьи. Ни отношений. Ни карьеры. Ни бизнеса. Ничего не смог нормально сделать. Вся жизнь через жопу. И мутировал ты хер пойми во что. Ты никому не нужен. Нет, кусок говна — слишком лестная для тебя характеристика, ты ведь и на кусок не тянешь! Жалкий диарейный пук, вот ты кто, Уолтерсон!» — Лицо корчит, живот мелко содрогается, я близок, вот-вот и ешë миллиметр… ни в какую. «Ты отвратителен. Жалок. Ничтожество. Даже разрыдаться не можешь. Ты амёба. Овощ. Тебя выжгло изнутри. Ты даже жопу себе не подотрëшь, тебя теперь санитары будут обмывать!» — Самоуничижение не помогает. «Ты убийца. Подумай, скольких ты лишил жизни? Собственными руками, без задней мысли, не разбираясь? Ведь они дышали, работали, думали, мечтали, любили, а ты?! Думаешь, ты имел право? Потому что из-за НИХ ты стал ТАКИМ? Но ведь и ты ничем не лучше! Ты убил, УБИЛ двадцатерых! А нужно было всего одного, конкретного, но ты до него не добрался… И себя прикончить не сумел, никчëмный ты шлепок поноса…» — Рефлексия тоже не сработала. «Ну же, соберись тогда и окончи начатое, дотянись до горла и уйди. Оставь всë позади. Вернись туда, куда только что заглянул. Там ничего нет. Там спокойствие. Пустота. Небытие. Ведь может быть только так и никак иначе. Никакого «после», никакой реинкарнации, только конец и ничего. Вообще ничего. Ну? Чего ты тянешь, вперëд!» — Попробовал зарыдать от бессилия. Снова нет. Вообще никак. Вопреки всякому смыслу, здравому или нет, я захохотал. Сначала отрывисто и сдавленно, словно подавился и пытался прокашляться, потом вполне обычно, как если бы услышал смешную шутку. Попытался сдержаться, но тщетно, с таким же успехом можно было голыми руками попытаться остановить локомотив на полном ходу. Я мотал головой из стороны в сторону, лицо и затылок пылали, прошиб пот. С целую минуту я угорал со… всего… но ничто не казалось мне смешным. Тумбочка, лакированный светлый ламинат, не то, чтобы ковёр, но чёрный ворсистый коврик, белый рабочий стол на металлических ножках, мягкий матрац подо мной, высокое экваториальное небо за окном, но вот поручни кровати и ремни, которыми я был привязан по рукам и ногам действительно развеселили меня. Хотя бы своей бессмысленностью… Я поднял левую руку — правая сползла под кровать, поднял правою — потянулась левая. Натянул обе руки и едва смог дотянуться до бёдер. В таком положении я едва ли смог бы порвать или развязать ремни даже со всеми своими нечеловеческими силами. Зачесались яйца. Чтобы дотянуться до них пришлось опустить правую руку по локоть и присползти вниз, ибо приподняться не получилось из-за ещё одного ремня под подмышками. «Ну, хоть не отрезали…» — Угораздило меня подумать, пока прочёсывал себя сквозь простыню. Новый прилив смеха. Но не в этот раз! Рыцарем в сияющих доспехах я встал на пути ужасного чудовища и… лицо надулось словно воздушный шар и тут же лопнуло. А из левой ноздри тугой струёй вылетела сопля. Прямо на лицо. — Фу, бля… — Я попытался извернуться и вытереть лицо об подушку. Безрезультатно. — Ааааа! Суки-пидоры-твари! Я изо всех сил пытался дотянуться до лица, но злосчастные ремни не пускали и мне не осталось ничего другого, как облизать губы и проглотить соплю. — Бляя-а-а-а-а-ха-ха-ха… — Я снова засмеялся сквозь переполняющее меня от головы до пят отвращение, но мой смех прервали шаги в коридоре. В дверном окошке показалось лицо мулатки-медсестры или как бы тут не назывался младший медицинский сотрудник. Дверь открылась. Она ожидала увидеть, что угодно, мат, оскорбления, угрозы, потухший взгляд овоща, даже обыденное приветствие «Доброго вам утра-дня-вечера» её бы не удивило, но, видно, не припадочный угар. — Прошу, пожалуйста, вытри мне лицо, я так больше не могу! — Сейчас-сейчас! — Послужило мне ответом, после секундного осмысления. Она достаёт из ящика тумбы две салфетки и осторожно и бережно вытирает мне лицо, словно я могу её укусить в любой момент… а ведь я действительно могу, хотя бы неадекватной шутки ради… но я сдерживаюсь и говорю: «Спасибо», как только она заканчивает. — Пожалуйста, выпейте это. — Она подаёт мне ко рту стакан воды с пузырьками газа. Вкус мне знакомый, я уже пил эту жидкость, «витаминный комплекс», как они его называют, наверное, туда внесены особые «витаминчики» специально для моего случая. Я принимаю их с радостью. Мне не повредит. — Пожалуйста, поспите, вы ещё очень слабы… — Она смотрит мне куда-то ниже лица, видимо на шее ещё остался чудовищный рваный рубец от уха до уха. Но он зарастёт. Затянется. Исчезнет без следа. У вампиров не бывает шрамов. Кроме тех, что они получили до или во время обращения. Они могут даже конечности отращивать. Годами. Декадами. При должных условиях, но могут. От пулевых ранений, которые я получил неделю или две назад уже не осталось и следа, но тем не менее она права — я слаб и мне надо спать. Она уходит. Закрывает за собой дверь. Истерика прекратилась. Сработали внутренние балансиры. Убивать себя расхотелось, да и вообще кого-либо, что это изменит? Ничего. Ничто ничего не изменит. Остаётся только жить с последствиями. Ничего хорошего. Плохо? Да. Плохо. Так плохо, что хочется выть и рвать себя на куски. Какой в этом смысл? Ни рационального, ни иррационального, вообще никакого смысла и желания. Ни жить, ни умереть, ни даже существовать. Чистый интерес. Посмотреть…А что будет дальше?