Что ты делаешь, Алла?

— И всё-таки, я тебя не понимаю, — прищурившись больно лукаво, словно девчонка, вопрошала Валентина Филипповна, незаметно подливая внучке душистого чаю. — Зачем всё это? Ведешь себя — как маленькая девочка, у которой отобрали конфету. Мама отобрала конфету. Аня подняла на неё взгляд. Тяжелее гранита. Мрачнее тучи. — Она мне не мама! И никогда ею не была! А теперь пусть понервничает, думая, что и она потеряла дочь, — лицо девушки разрезала усмешка. Жестокая. Едкая. Уродливая. — Ну, тш-тш, Нют, — бабушка осторожно коснулась руки внучки, опускаясь вниз по предплечью. Да, похоже, всё зашло слишком далеко. Откуда уж и не воротишься. — Не горячись. Может, она чего-то недодала тебе. Может, очень многого. Может, она и не была самой лучшей матерью. Моя вина — что уж говорить, — горестно вздохнула Филипповна. — Но отрекаться от неё из-за какой-то… женщины, — осеклась она, застреленная в упор новым взглядом. — Из-за мимолетного романа с ней, который был много лет назад, подробности которого ты даже не знаешь — это более, чем глупо... Молодец, Настька, — дряблые губы скривились в сухой усмешке. — Смотри-ка… Династия. Не думала, что она повторит мою судьбу. И не хотела. Но, видимо, яблоко от яблоньки. — Да уж. Ну, ты-то точно у дочери баб не уводила, — шмыгнула носом девушка, отламывая кусок пирога. Депрессия депрессией, а стряпня любимой бабули — это святое. Или это рядом с ней ей и впрямь становилось лучше и всё казалось простым и решаемым? — Успокойся. Никого она не уводила. И потом, ты сама говоришь, что у них с Жозефом всё хорошо, и они любят друг друга. — Ну да. Хотя не знаю. Уже, — пожала плечами девушка. Чай, регулярно помешиваемый в кружке, остыл. И всё также отчаянно напоминал её глаза. Такие милые, такие искренние. Родные. Аня закрыла лицо руками. Как она сможет это пережить? — Не расстраивайся, — теплая, мягкая, пахнущая детством и хозяйственным мылом ладонь бабушки коснулась светлых волос. — В конце концов, большая часть наших опасений и страхов не имеет под собой никакой реальной подоплеки. Да и главное же не то, что было между ними. И что Настя чувствует к ней. А что твоя Алла чувствует к тебе. Крылова медленно убрала руки от лица. В еще невысохшем взгляде загорелся неяркий огонек надежды. Впрочем, погаснувший в тот же миг. — Я слышала, что Алла говорила там. Маме. И это было сейчас. Пару часов назад! А не тогда, неизвестно когда! — девушка обхватила колени руками. Невидящий взор наполнился пустотой. — Ну, допустим. Говорила. Может и Насте, может не так давно. Но ведь не тебе же! Аня посмотрела на неё более чем недоуменно. Бабушка сошла с ума? Или… наоборот. — Ты хочешь, чтоб Алла рассказала мне о них? — усмехнулась девушка. До истерики оставалось совсем немного. — Нет. Не о них. А о вас. Это дело двоих. Только тебя и Аллы. Ты должна поделиться с ней тем, что у тебя на душе, как переживаешь по поводу сложившейся ситуации. А она, в свою очередь, поведает, что чувствует она. — Спасибо, она уже поведала. Во всех красках. И я всё поняла. И мама тоже. И второй раз я этого не выдержу, — на глаза вновь полезли слезы. — Она сказала, что любит маму. Что тут еще говорить-то? — Она тебе это лично сказала? — с обаятельнейшей улыбкой самого лучшего психолога произнесла она. — С глазу на глаз, без посторонних, без мамы. — Нет, но… — Значит, не стоит паниковать. Вот когда она тебе скажет лично, что любит Настю и между вами больше ничего не может быть, — тогда уже можешь. Ну, в самом деле. Может, разговоры — это банально, но эффективно. Без этого никак. Без этого ни дом не построишь, ни отношения. Причем, не обязательно романтические. — Да, — вздохнула девушка. Остатки заварки в бокале больше не напоминали её глаза. Но легче почему-то не становилось. Но мысли начали потихоньку собираться в более-менее разумную кучу. — Наверное, ты и права. Может, и нужно с ней поговорить. Но страшно. А вдруг она скажет именно так? Алла… она же такая честная. Она не захочет меня обманывать! — ох, лучше бы захотела. Как же больно. И дико. Неужели всё закончится? То, что только-только началось? Мама ведь наверняка не бросит Жозефа и не вернется в Россию. Что же будет с Аллой? Душераздирающая трель звонка предотвратила новую истерику. Через четверть секунды в квартиру бурей, ураганом, торнадо влетели две перепуганные насмерть женщины. — Ты же обещала, — прошипела Аня, наградив бабулю яростным взглядом. — Извини, но я желаю тебе только блага. И своей дочери — тоже, — подняв руки в капитулирующем жесте, Валентина Филипповна поспешила отойти в сторону, открывая место грядущей драме. — Анечка, Господи, — не успев опомниться, девушка оказалась в объятиях матери. Впрочем, ласковые слова очень скоро сменились ругательствами. — Дура! Какого черта ты нас так напугала. Мы ж думали… У меня чуть инфаркт не случился! — рыдала Анастасия Игоревна. В ход пошли кулаки. — Я рада, — Аня нашла в себе силы холодно оттолкнуть маму. Выскочившаяся, как мышь из дрожжей, бабушка неожиданно поспешила на помощь, — Всё, Настя. Успокойся, успокойся. Пойдем со мной. Мне надо с тобой поговорить, — каким-то чудом Валентине Филипповне удалось обуздать гнев дочери и увести её в другую комнату. И Аня, наконец, поняла зачем. Они остались наедине с Аллой, цвету лица которой позавидовала бы сама смерть. При этом на нём не угадывалось следов слез — в отличии от маминого. Это навевало недобрые подозрения. Неужели ей настолько всё равно? Впрочем, что-то упорно подсказывало, что нет. Странно, но приближаться она не спешила, впрочем, как и поднимать глаз. Боялась? Не хотела? Злая усмешка искривила лицо. Слишком. — Что, маму всё-таки позвать? Со мной-то поговорить не о чем? Горелюк наконец подняла на неё взгляд. В эмоциях, шквалом отразившихся в нём в один миг, впору было задохнуться. Утонуть, захлебнуться, как в море. В этой абсолютной растерянности. В бесконечном раскаянии. И боли… Которой было столько, что, казалось, быть не может. Что с такой не живут. — Аня, я… — несимпатичная, недобрая гримаса исказила любимое лицо. Через миг комнату, как громовые раскаты, сотрясли душераздирающие рыдания. Нет, это было страшно. Дико. Несмотря на все обиды, на то, что всё кончено. На то, что она не любит и никогда не любила её. Всё равно. Как она могла опрометью не броситься к женщине, пытаясь усадить её на табуретку и хоть как-то утешить. — Аллочка, ну чего ты. Прости меня. Всё же хорошо… — напрасно. Ничего не помогало. У женщины началась настоящая истерика. Будто здесь и сейчас из неё выходила боль, скопившаяся за это недолгое нелегкое время. И самое страшное, что причиной этой боли была она. Она довела её окончательно своей смс-кой. Своей глупой выходкой. Лишь сейчас девушка поняла, что ни в коем случае нельзя причинять боль близким. Как бы больно тебе не было. И за эти слезы, водопадом льющиеся из любимых глаз, она была готова убить себя уже по-настоящему. — Как же я устала… — причитала она. Возникла мысль налить ей чего-нибудь крепкого. Только откуда это у бабушки, заслуженного врача педиатра и просто интеллигентного человека? — Прости меня… Это всё из-за меня. Зачем я только написала это… — Да дело не в тебе, — наконец отмахнулась Алла, немного приходя в себя. — Не только в тебе. Просто в последнее время столько всего навалилось. И всё, всё на мне. Я так запуталась. Всё только стало налаживаться — и тут этот приезд Насти, и всё… — в отчаянии развела руками Горелюк. — Я понимаю, — вздохнула девушка. — Старая любовь лучше новых двух. А тут же одна. — Не называй свою мать старой. Всё-таки она старше меня ненамного! Ань, — рука коснулась её руки. — Не начинай. Я понимаю. То, что тебе пришлось услышать — это очень неприятно… — Неприятно! — девушка вскочила с места. Табуретка едва не отскочила к стене. — Да я думала, что моя жизнь кончена! И поверь, мысли сделать то, о чём вы подумали, действительно были! — Сядь! — властный, как никогда, голос намертво приковал девушку к стулу. Как же редко она говорила с ней в таком тоне. Впрочем, условный рефлекс сработал безотказно. — И выслушай меня наконец: эта ситуация, конечно, потрепала всем нам нервов. Но именно она помогла мне понять, кто моё прошлое, а кто — настоящее. И настоящее — это ты. Я люблю тебя, Ань, — голос женщины стал мягким и нежным. Так необычно. Так мило. Как никогда. — Правда? — нет, Аня не могла не поверить этим шоколадным глазам, взирающим на неё с трепетом, теплом и… любовью? Но не верила. Не верила, что это происходит с ней, сейчас. Наяву. Что это говорит ей она — самая любимая и дорогая женщина. Её женщина. Теперь уж точно. Несомненно. Она. Любит. Её. Щеки покрылись пунцом, сдвигаемые в стороны счастливой улыбкой. — Я… Алла. Ты… Я тоже. Если б ты знала. Если б ты знала, как тебя люблю, — сквозь счастливые сладкие слёзы шептала она, будучи в родных нежных объятиях. — Ну вот. Я тебе говорила — сами разберутся, — вещала Валентина Филипповна, вместе с дочерью любуясь идеальной картиной. — А ты рвалась. — Да. Ну что, хэппи-энд, молодежь? — задорно спросила она, отрывая влюблённых друг от друга. — Надеюсь, — неуверенно сказала Алла, вопрошающе переводя взгляд с Ани на Анастасию Игоревну. — Я думаю, теперь, когда мы всё выяснили, злиться на маму больше нет смысла. — Хорошо. Не буду, — неожиданно легко согласилась девушка. — Если она, конечно, будет приезжать почаще. — Постараюсь-постараюсь, — засмеялась женщина. — А уж с Жозефом я как-нибудь договорюсь. Могу даже задержаться. Никто ведь не будет против? — Не будет, — уверенно улыбнулась Аня.