***
— Дин, подержишь лапы? Мне хотя бы прямые отработать... Алекс снова занят с парнями, хорошо хоть... Маруся не продолжает — им обеим понятен смысл недосказанного. "Хорошо хоть теперь ты у меня есть". А раньше их было трое. — Я подержу, только помоги мне их натянуть! А то как в прошлый раз получится, — рыжая слегка ухмыляется. В прошлый раз она не закрепила лапы как следует, и Маруся первой же серией соскользнула с них кулаками, больно помяв Динин пышный бюст. Конечно, Дина не претендует на то, чтобы заняться единоборствами профессионально, но Алекс был рад принять её в клуб: для новенькой девчонки это фитнес, а для Маруси — хоть какая-то поддержка. — Давай помогу, — Маруся тянется к рукам подруги. — Соревнования в феврале, а настроения нет... Да ещё доктор этот — выявил гемоглобин какой-то и отправил на дополнительные анализы. Не дай Бог не допустит, глиста очкастая! Ассоциативный ряд неспешно выстраивается у Дины перед глазами. Доктор — глиста — очкастая. Развелось их... Чуть не прозевав первую двоечку, она берёт себя в руки и мужественно выстаивает все три минуты, которые Маруся отвела себе для нон-стопа. — Фух! Ты молодец — быстро учишься! — Маруся сгибается, операясь ладонями о колени, и шумно дышит. — Мар? — Дина несмело пытается вернуться к теме. — А что за доктор-то? — Ну этот, придурок из диспансера. Роксанку нашу замещает. Сначала нормальным показался, но с этими дополнительными анализами... А ещё.. Странно... Ну, забей. Какая разница? — Что странно, Марусь, что странно? Конечно, они подруги, но Динка никогда не интересовалась внутренними спортсменскими делами. Все эти медосмотры, аттестации. Ей бои подавай — движуха, шоу, да и только. А тут вдруг интересуется, будто чует, что личное это. Очень личное. — Слушай, Дин, мы все на взводе, вот и видится всякое. Иногда мне кажется, что я параноик, — спортсменка пытается уйти он неловкой беседы. — И всё же? Понятно, что актрисочка не отвяжется. Поговорить её потянуло — лишь бы не тренироваться. — Ну ладно, скажу. Ты же знаешь, мне везде Юлька мерещится, дело такое... Не забываю о ней ни на миг. И тут стою я на днях у этого врача на приёме, а он вдруг возьми да и ляпни: "Я знаю, Вы потеряли подругу, мы все скорбим вместе с Вами". Я чуть не наорала на него: "Скорбите? Скорбят по мёртвым! А Юлька жива — я чувствую это!". Еле сдержалась, короче. Допуск до соревнований сейчас важнее. — Марусь, — Дина понижает голос до хриплого шёпота и склоняется над её ухом, — а доктора случайно не Лоренц зовут? Спортсменка резко дёргается, выпрямляясь во весь рост и нечаянно врезав подруге головой по подбородку. — Откуда ты знаешь?!***
Кристиан выбегает из клуба, добирается до припаркованной машины, забирается внутрь и пытается отдышаться. В "Карамели" все на ушах — слух об аресте бармена моментально распространился среди постоянных посетителей, и многим из них теперь страшно. Гадают — проболтается Ханц или нет; некоторые даже серьёзно задумались о том, чтобы бежать из города. Он понимает: рано или поздно за ним придут — теперь это только вопрос времени. У него мало времени, и он судорожно пытается придумать, как ему своим временем распорядиться. Бежать — не выход: с полублаженной девочкой на руках далеко не убежишь. Бросить её и бежать самому? Такой вариант он даже не рассматривает — он не для того пестовал свою Юлю, чтобы от неё отказаться. Он растил её для себя. Значит, всё отмерянное ему время они проведут вместе. Да и не может он её обмануть — она ждёт его, ждёт Рождества, ждёт обещенного подарка. Ждёт того сказочного момента, когда станет подарком для него. Нет, он её не обманет. По крайней мере, не во всём. Лоренц заводит мотор и спешит домой. По дороге он останавливается у круглосуточного супермаркета и покупает много-много ёлочных игрушек. А сама ёлка растёт у него в саду — он её спилит для своей Юли. У девочки должен быть праздник, даже если потом не будет ничего.***
Не знаю, сколько сейчас времени — в моей комнате часов нет — но чувствую, что уже поздновато. Кристиан задерживается, и это страшно. А вдруг он ко мне не вернётся? А вдруг я ему разонравилась? Зеркала в комнате тоже нет — как же понять, какой он меня видит? Ощупываю себя, выпрямившись в полный рост — да, я сильно похудела. Из-за болезни совсем не хочется кушать, я заставляю себя есть то, что готовит для меня доктор, чтобы его не обидеть, но всё же через силу. Рёбра отчётливо прощупываются сквозь лёгкую ткань домашнего платья, грудь почти исчезла. Лифчиков у меня нет, есть только трусики. Скольжу руками ниже — впалый живот слегка постанывает. Значит, традиционное для нас время ужина уже давно прошло. А его всё нет. Да и вода у меня закончилась. Одновременно хочется и пить, и в туалет. Что же со мной не так, почему он не идёт? А если с ним что-то случилось? Я же не выживу без него — умру от тоски! Дрожащими пальцами нащупываю выпирающие косточки таза; смыкаю руки посередине, внизу живота. Да, в туалет хочется. Осматриваю руки и ноги — тонкими веточками они торчат из-под платья: коленки и локти заострились, а запястья и щиколотки истончились. Видеть бы своё лицо, но как... Оглядываюсь кругом в поисках хоть какого-нибудь предмета с отражающей поверхностью. Мимоходом взгляд проскальзывает по нераспечатанной пачке прокладок — Кристиан сказал, что они могут мне пригодиться. Но пока не пригодились, даже не помню, зачем они вообще нужны. Вдруг замираю: в глаза бьёт свет потолочной лапмы, отражающийся от большой пластиковой коробки, в которoй я храню свои карандаши. Коробка гладкая, тёмно-синего цвета. Подношу её к лицу и всматриваюсь в гладь: в ней очертания моей головы, можно различить волосы и уши, но черты лица — нет. Продолжаю всматриваться — хочу её загипнотизировать, эту коробку, пусть покажет мне меня! Минута за минутой, и картинка в предмете напротив начинает меняться. Очертания головы стираются, а на их место приходит... море. Я даже слышу его шум! Мягкими волнами море бьётся о сероватый песок. Знаю, что море существует, но ведь я никогда его не видела! Значит, снова лживые видения, порождения проклятого недуга. Мне бы закрыть глаза, но не могу: что-то приковывает взгляд к картинке с морем, такой живой, будто всё это по-настоящему. На берегу возникают две фигуры. Две девочки. Они бегут вдоль линии прибоя, наперебой смеясь, одна из них — со светлыми волосами и тонкая, как берёзка. Вторая бежит следом — чуть пониже, с короткими волосами и крепкой фигуркой. Она нагоняет блондинку, хватает её за руку и разворачивает к себе. А блондинка тем временем достаёт из кармана спортивной куртки телефон и фоткает их обеих. Две фигуры исчезают с импровизированного экрана, уходит и море, но остаётся фото. То фото, что они только что сделали — на них две улыбающиеся девчонки: блондинка и... Кажется, я узнаю себя. Помладше, другую, чужую, но это точно я. Какая нелепая галлюцинация — главное, ничего не говорить Кристиану. Ему не нужна сумасшедшая! Звук хлопнувшей двери заставляет тело содрогнуться, коробку — выпасть из рук, карандаши — рассыпаться по полу. Кристиан. Он пришёл! Он вернулся! Неплевав на созданный бардак, бегу к нему и кидаюсь ему на шею. А вдруг оттолкнёт? Но нет — подхватывает меня под попу, приподнимает над полом и прижимает к себе всем телом. Целует моё лицо, а я — его, не могу остановиться! — Ну что ты, Юлька, соскучилась? Извини, пришлось на работе задержаться. Бережно ставит меня на пол и теребит мои взлохмаченные волосы. Как же хорошо! — Крис, скажи, а я когда-нибудь была на море? — Ну что за глупости — конечно нет! Пойдём скорее, ужинать будем, а потом купаться, а потом... В гостиной тебя ждёт кое что. — Что? Что? Неужели подарки? Новый наряд? — Ёлку наряжать будем!***
— Если я заговорю, они меня найдут и убьют. Вот уже неделю Ландерс пытается расколоть арестанта — тот пока ещё сопротивляется, но видно, что он в полушаге от того, чтобы сдаться. Этот парень не так крепок, как выглядит, и полицейский хочет выудить из него информацию до того, как Ханца приберёт к рукам Европол. На носу рождественские каникулы, и он рассчитывает, что у него в запасе есть несколько дней до того, как умные дяди и тёти из высокой организации отнимут у него единственную надежду. Да, пусть в последнее время натасканная многолетним опытом работы интуиция его и подводила, но сейчас он чувствует, что именно бармен — его зацепка в беспросветном деле. — А если ты не заговоришь, Ханц, то они тебя не найдут и не убьют, потому что ты ближайше годы проведёшь в тюрьме, а за это время мы и без твоей помощи переловим их всех. Арестант с увлечением рассматривает собственные ногти. Развязный мужчина средних лет, на теле которого, кажется, не осталось и места свободного от тату и пирсинга, теряется под нажимом невысокого, скучного полицая. Таких, как Ландерс, в среде Ханца, в среде, в которой он провёл всю жизнь, принято называть конформистами. Такие, как Ландерс, не ходят в заведения вроде "Карамели", они не ищут приключений за гранью, они — напротив, создают грани, водружают границы и охраняют их. — Ладно, но я требую защиты. — Поменьше смотри американских сериалов, защиты он требует. В камере будет тебе защита — надёжнее не придумаешь. Но если будешь сговорчив, и через пять минут я получу список, — Ландерс подвигает Ханцу чистый лист бумаги и шариковую ручку, — я постараюсь сделать так, чтобы судья учёл факт твоего сотрудничества со следствием. Поникший бармен обречённо выдыхает и берётся-таки за ручку. Пять минут — это очень долго; имён много, но он слишком хорошо их помнит, чтобы тратить время на раздумья. Татуированная кисть скользит по листу, пальцы, унизанные серебрянными перстнями в форме черепов, неуверенно сжимают ручку. Тюрьмы, похоже, всё равно не избежать. Он уже прокручивает в мозгу, как будет требовать от судьи перевода в другoй регион, подальше от своих дружков — туда, где об их похождениях никто не слышал. — Вот. Здесь все, с кем я делился доступом к видеохранилищу. — А аукцион? Напуганный до полусмерти неформал выложил информацию об аукционе на самом первом допросе — Ландерсу удалось раскрутить его ещё до того, как арестант пообвыкся с обстановкой, освоился и обрёл способность изворачиваться. — По аукционам имена не разглашаются, никто не знает, кто именно выкупал девушек. Все платежи, насколько я знаю, осуществлялись через зарубежные каналы-посредники, и даже организаторы не знали, кто из мемберов выигрывал аукционы. Торги проводились анонимно. — Так ты знаком с организаторами? — Нет, с ними никто не знаком. — Так уж и никто, — Ландерс забирает исписанный лист, изо всех сил пытаясь произвести впечатление человека, который знает больше, чем он знает на самом деле. Либо Европол до сих пор, спустя столько недель, не докопался до темы с аукционами, либо они скрывают эту информацию от своих коллег в полиции, что тоже не очень хорошо. И, если до сего момента Ландерс искренне надеялся на помощь старших товарищей в деле расследования трёх убийств и одного похищения, то после допроса ему пришлось изменить своим чаяниям. Он докопается до всего сам. Нет, он не разроет мерзкий муравейник, не выйдет на владельцев ресурса — не это его задача. Но девочки из его города... Извините, коллеги, и подвиньтесь. Ландерс больше не намерен тратить время, ожидая помощи из ниоткуда — он отправляется домой, надёжно запрятав полученный список во внутренний карман пиджака. Город небольшой, и что-то подсказывает, что череда имён может таить в себе кое-какие сюрпризы.***
Полицейский ошибся — в списке ни одного знакомого имени. Пользуясь своим персональным доступом к служебной программе с домашнего компьютера, чего делать вообще-то нельзя, он пробивает имя за именем, выписывает на бумажку возраст, род занятий и информацию по предыдущим отношениям с законом — так он коротает ночь. На секунду он отрывается от своего занятия и смотрит в отражение собственного лица в тёмном оконном стекле. Усталый, измученный. Сложнее всего — каждый день принимать звонки от родителей Ани и Юли, а иногда и встречаться с ними лично. Сложно, потому что он не может просто взять и отрезать, сославшись на служебную занятость: они его друзья. Сложно, потому что каждый раз ему нечего им сказать. Он плохо спит, плохо выглядит, переутомление глубоко осело под искристыми некогда глазами припухлыми тёмными кругами. Взять бы и бросить это всё. И оставить город на растерзание шакалам. Нет, он так не поступит. Глоток остывшего кофе, очередная крепкая сигарета и размытый взгляд в свои пометки. Линдеманна в списке нет — ещё бы, у того был собственный доступ, да и с персонажами подобными этому Ханцу он вряд ли дружбу водил. Так, некий Кристиан Лоренц. Спортивный врач. Преподаёт в университете физической культуры и спорта. Стоп. А теперь поподробнее. Покопавшись в открытых источниках вроде сайтов региональных министерств образования и здравоохранения, а затем и в собственных мыслях, он набирает номер судьи. Плевать, что ночь, плевать, что завтра канун Рождества. — Ландерс, все запросы после праздников. Какие ещё подозрения, оставьте это дело Европолу — разберутся! Нет, я сказала, и не смейте мне звонить в ближайшее время. Завтра Вам ещё что-нибудь на ум придёт, и Вы снова запросите ордера на арест и обыск дома первого попавшегося? Угомонитесь уже. Ну не по зубам вам это дело — смиритесь, такое бывает. Счастливого Рождества. Пауль бросает трубку и выходит в гостиную. Пустой дом освещается лишь цветастыми огоньками наряженной ёлки — каждый год он наряжает её в надежде, что бывшая жена отпустит дочку к нему встретить Рождество. И каждый год он встречает его один. В этот раз звонить бывшей он не будет — бывалый полицейский чувствует, что завтрашний Сочельник ему суждено провести за работой. Он снова берёт в руки трубку мобильника и звонит в участок. — Дежурного офицера, пожалуйста. Алло, Шнайдер, подготовь-ка нам на завтра группу. Утром брифинг. Всё под мою ответственность. И, прошу, начальству ни слова. Знаю, что Рождество, и свободных людей нет — значит, сними пару человек с патрулирования улиц. При встрече всё объясню. Сказал же — под мою ответственность!***
Я иду по протоптанной тропинке вдоль какого-то парка. По правую руку — стена высоченных деревьев, а по левую — улица. Кварталы домов и курсирующие между ними машины. Некий город. Кажется, будто я здесь всё знаю, будто это всё моё, родное, но не может быть — здесь я никогда не бывала. Звонкий голосок окликает меня, оборачиваюсь — а на встречу мне бежит девчонка. Я узнаю её — белые кудри, голубые глаза. Мы уже встречались раньше, в других моих видениях, только сейчас она ещё моложе, чем прежде. Поравнявшись со мной, она впивается в мои глаза своими и хитро при этом улыбается. — Смотри, что нашла, Это тебе. С этими словами она достаёт из школьного портфеля большой спичечный коробок — как для каминных спичек — и кладёт его в мою раскрытую ладонь. Смотрю на неё, на свою ладошку — она такая маленькая, но всё же моя. Хватаю коробок и с нетерпением его открываю. Нет! Внутри чудовище! Кошмарный монстр с длинющими мохнатыми лапами, хищными шевелящимися усами и огромными ветвистыми рогами! Таких монстров не бывает на свете, это всё неправда, но чудовище упорно проталкивает мясистым туловищем себе путь на свободу — и вот оно покидает коробок, переместившись на мою руку. Лапы его, цепкие, словно присоски, впиваются в кожу; зверь поворачивает свою рогатую голову и смотрит прямо на меня. Он хочет меня убить! Зачем ты так, противная девчонка, зачем подсунула мне монстра? Просыпаюсь от собственного крика, в тот же момент Кристиан влетает в комнату и бросается ко мне. — Убери его с меня, убери чудовище! Подскакиваю на кровати, но голова кружится, и я вновь падаю на подушку, продолжая трясти в воздухе ладонью, будто отряхивая её. — Тихо-тихо, всего лишь кошмар. Видишь — нет ничего. Кристиан берёт мою кисть в свою и проводит по ней изящными пальцами. Затем подносит её к своим губам и целует, сантиметр за сантиметром, пальчик за пальчиком. Потихоньку я успокаиваюсь. Тяну его на себя, а его кисть подкладываю под свою щёку. Кристиан обнимает меня сзади, и я чувствую его дыхание на своей шее. Мы лежим так долго, и я лежала бы так вечно. Наверно, это и есть мой рай.***
— Поверить не могу, что я на это подписался, — Алекс сосредоточен на дороге, в то время как пассажиры потрёпанного жизнью и загородными рыбалками внедорожника изо всех сил пытаются его отвлечь. — Далеко же он забрался: мы уже за городской чертой, а навигатор показывает ещё двадцать километров. Дин, ты точно адрес знаешь? — У меня было полторы секунды, но кажется, я всё верно запомнила! — Дина воскрешает в памяти последний перед праздничными каникулами учебный день. Зайти в деканат, наврать секретарше, что её срочно вызывает декан, который, к слову, был тогда на собрании, залезть в её компьютер... Хорошо, что эта курица хранит все рабочие документы прямо в папочках на рабочем столе. Найти в списке преподавателей фамилию Лоренц, открыть файл с данными, записать адрес... Нет, записать не удалось — разъярённая секретарша ворвалась в приёмную декана в тот момент, когда Дина, едва успев нажать на красный крестик в углу папки, бешеным кенгуру отпрыгнула от её письменного стола. "Извините, значит я перепутала". Девушка выскочила в коридор, про себя повторяя мельком увиденный адрес. Да, она его запомнила! Миссия выполнена! — Я из дома еле свалила, родители даже обиделись — семейный праздник, всё такое. Блин, что-то я волнуюсь! — Маруся, сидя на заднем сидении рядом с Диной, уже разодрала ногтями в кровь пару пальцев. — А я рад, что свалил, — откликается Олег, — все эти родственники... да пошли они! — Мне вот проще всего — я приезжая, у меня в городе никого, кроме ребят из театра. Ну и вас, конечно! — Динка прячет волнение за напускным энтузиазмом, — Алекс, а ты? — А что я? Раз уж такое дело... Смотрите — кажется, какой-то посёлок! Прокатанная в снегу дорога приводит автомобиль к населённому пункту, который с трудом можно назвать посёлком. Около десятка больших частных домов хаотично натыканы по обе стороны от просёлочной дороги, нет ни вывесок с названием улицы, ни табличек с номерами построек. Странно, что навигатор вообще вычислил это место! Все дома вместе с прилегающими участками обнесены по периметру высоченными разномастными заборами; над воротами некоторых из которых можно заметить камеры внешнего наблюдения; а сами участки, судя по длине заборов, весьма просторны. Разглядеть дома не представляется возможным — из-за заборов с улицы видны лишь верхушки крыш, но даже по ним становится ясно, что владения эти далеко не бедняцкие. Однако, судя по отсутствию машин, место здесь не очень-то и жилое. — Похоже на летние коттеджи, усадьбы или типа того, — вслух замечает Олег. — Но дорога-то накатанная... Смотрите! Ребята следуют за направлением его взгляда — в самом конце условной улицы от прокатанной в снегу колеи к последнему участку в ряду ведут следы колёс. Алекс сверяется с навигатором — тот подтверждает догадки, обозначая последний дом как конечный пункт их путешествия. Выскочив из машины за несколько сот метров от предполагаемого жилища Лоренца, дальше ребята следуют пешком, зачем-то, не сговариваясь, стараясь ступать как можно аккуратнее и не скрипеть снегом на всю округу. Как на зимней охоте — будто бы приглушённый белым покровом звук шагов четырёх пар ног способен спугнуть затаившегося зверя. Добравшись до места, где монументальный забор изгибается под прямым углом, они замечают силуэт камеры над показавшимися впереди воротами и останавливаются. — Что делать будем? Как внутрь попасть? — задумалась Динка. — Внутрь попасть? Договаривались же, что мы лишь нагрянем с неожиданным визитом — типа Рождество, он наверняка дома — постучим в дверь и поговорим по душам! Что, не хватило вам приключений? Во второй раз Ландерс таким добреньким не будет! Так что давайте-ка без вламываний в чужое жилище! — Алекс сильно волнуется, он понимает, что в случае очередного казуса отвечать придётся в первую очередь ему. — Я вообще на поруках, ещё раз попадусь — и мне хана, — бурчит Олег, не желающий выглядеть трусом перед девчонками. — Давайте, я для начала обойду участок — кто знает, что там сзади! Не дожидаясь одобрения, он ступает в глубокий снег и скорыми неровными шагами следует вдоль забора. Время от времени ноги его заплетаются — кое-где глубина снега уже по колено. Оставшиеся провожают удаляющийся силуэт нетерпеливыми взглядами, пока тот не возвращается с другой стороны, быстренько проскочив участок возле ворот в надежде не попасть под обзор камеры. — Там ничего нет — забор и всё. Кажется, единственный въезд на территорию — это ворота. — А что, если мы тебя подсадим, а ты перепрыгнешь через забор? — не унимается Дина. Олег смущённо задумывается, но раздумия над спонтанно возникшим планом на корню пресекает Алекс: — Я всё сказал уже по поводу проникновений на частную территорию! Никто никуда не полезет! — Алекс, ну сам посмотри — местечко-то стрёмное, в глуши, вокруг никого и ничего, забор, как в секретном НИИ... — Маруся не теряет надежды убедить тренера в необходимости вторжения. — Ну тогда звоните Ландерсу! За спрос денег не берут — мол, мы заподозрили, а дальше вы уж сами разбирайтесь. По большому счёту, с этим вашим Линдеманном ведь так и получилось? Ландерс не дурак, он прислушается... — Да какой Ландерс, какая полиция? — Дина уже не в шутку нервничает. — У них там ордеры-хренордеры, бюрократия, Европол! Даже если он нам и поверит, то пока провозится со всеми процедурами, Лоренц уже десять раз слинять успеет! Надо действовать сейчас! Кажется, группа товарищей разбилась на два противодействующих лагеря: девочки за вторженческую самодеятельность, мальчики — против. Алекс уже собрался было поднять на чересчур проактивных девчонок голос, как пропитанный солнцем холодный воздух задребезжал неким тихим, но противоестественным и чужеродным для окружающего их мирного великолепия звуком. — Похоже на сирены... Скорая, пожарная? — Дина в момент поутихла и теперь в задумчивости оглядывается по сторонам. — Надеюсь, это не сюда? — А куда ещё — на километры вокруг ни одного населённого пункта, — подмечает очевидное Маруся. — Всё ясно, — отзывается уже по-настоящему испуганный Олег. — Лоренц увидел меня в камеру и полицаев вызвал — пора валить!***
Вот он и настал, мой день! Моё Рождество! Какое красивое платье подарил мне Кристиан, и даже туфли к нему! Как он меня балует! А вот косметику не любит... Он уже ждёт, мне пора. Праздничный обед! Доктор сказал, что обычно люди на Рождество всю ночь не спят, но у меня так не получится — лекарства и режим — поэтому мы начнём отмечать уже сейчас, а ночью я буду спать. Мы, мы будем спать! Натягиваю алое платье с узким топом и пышной юбкой до колен — это нелегко! В последнее время руки совсем перестали меня слушаться. Из последних силёнок дёргаю юбку вниз — и вот, платье на мне. Но как же быть с пуговками, что на груди? Пальцы мелко дрожат, и для того, чтобы зацепить хотя бы одну за петельку, требуется несколько кропотливых попыток. Но Кристиана на помощь я не позову — пускай увидит меня уже готовой, пусть гордится мной! Да, раньше я была чуть... больше. Даже вещи, которые он покупал для меня несколько дней назад — не знаю, сколько именно — сейчас на мне висят. А совсем недавно были в пору. Совсем недавно. Чёртова болезнь. Но он меня вылечит, мой доктор, я верю! Наконец, покончив с платьем, надеваю туфли на невысоком каблучке. Неудобно, зато как красиво! Мелкими шажками крадусь к двери. Он больше не запирает меня в комнате — дверь прикрыта, но я в любой момент могу выйти. Только когда он дома, конечно. Неужели сегодня он будет спать со мной? Все мысли крутятся вокруг этого события. Я так давно его жду! В гостиной сумрачно, но ярко — огромная нарядная ёлка переливается разноцветными огоньками в самом центре. Мы наряжали её вместе: Кристиан накупил несколько огромных коробок с игрушками, мишурой, шарами и гирляндами. Было так весело! Он подавал мне их по одной, а я цепляла их на ветви настоящей ароматной ёлки. Интересно, я когда-нибудь наряжала ёлку раньше? Любила ли я всё это? Скорее всего, нет. Кристиан говорит, что родители меня бросили, значит у меня не было любящей семьи, уютного дома. Зато теперь есть. Мы — настоящая семья. Мы самые счастливые! Окна в комнате завешаны плотными светонепроницаемыми шторами. Кристиан не разрешает мне подходить к ним — говорит, я могу пораниться об оконные стёкла. Застываю на месте, пригвоздив взгляд к этим тёмным шторам. Со мной такое случается — будто в ступор впадаю, и не понимаю, где я, кто я, даже пошевелиться не могу. Но потом всё проходит. Правда, иногда я падаю в обмороки, но это не страшно. Мой доктор всегда меня находит, относит в кровать и обрабатывает ушибленные коленки охлаждающей мазью. Воспоминания о его прикосновениях сбрасывают оковы внезапно нахлынувшего паралича, и тут же, как в награду, чувствую тёплые, родные, любимые ладони на своей талии. — Ты такая красивая сегодня. Необыкновенная. Он обхватывает меня крепче, придерживая одной рукой за втянутый животик, а другой гладит мои плечи, перебирает волосы, скользит по маленькой груди. Ещё плотнее жмусь к нему... — Давай обедать! — он берёт меня за руку и отводит к накрытому возле ёлки столу. Стол такой же нарядный, как и всё вокруг: свечки — не настоящие, а электронные — но всё равно красивые, фарфоровая посуда, даже вино. И много всякой еды. Он сам готовил, я знаю, хотя мне на кухню нельзя — там ножи. А сам Кристиан... Сегодня он даже более красив, чем всегда. На нём лёгкая сорочка, на этот раз не белая, а светло-голубая, узкие чёрные брюки, и ещё он собрал волосы в хвост, хотя обычно так не делает. Кушать я совсем не хочу. Уже вообще никогда. Но приходится — Кристиан говорит, если я не буду есть, то умру. Заставляю себя попробовать всё — лишь бы его не обижать. Он же готовил, старался! — Таблеточки, — принимаю из его рук свою традиционную горсть пилюль. Я уже научилась глотать их сразу по несколько штук — так быстрее. Запиваю яблочным соком — желудок немного скручивает от кислоты, но это мелочи. Желудок теперь часто меня тревожит, ну и что ж с того? Мы долго сидим молча — он смотрит на меня, как на картину, не отрываясь, я смущаюсь, молчу, лишь изредка поднимаю глаза и скромно улыбаюсь ему. — Хочешь вина? — вдруг спрашивает он, беря в руку откупоренную бутылку, и, не дожидаясь ответа, наполняет два объёмных бокала почти доверху. — Вина? А разве можно? — Сегодня всё можно. Наш с тобой день. Последний день. Не понимаю, почему последний, наверно, потому что Рождество — это всегда начало... Вижу, как он достаёт из кармана брюк какой-то стеклянный флакончик и сыпет из него белый порошок прямо в наше вино. Наверное, это лекарство, но почему нам обоим? Ведь болею только я... Перехватывает мой взгляд, видимо, мои нехитрые мысли ясно читаются на лице. — Это чтобы крепче спалось. Сегодня мы уснём, и ничто нам не помешает. — Вместе? Сегодня мы будем спать вместе? — не удержавшись, вскакиваю со стула и чуть не падаю — ноги вдруг онемели. Но я силюсь и подхожу всё-таки к нему, принимая бокал из его изящной ладони. — Конечно. Вместе навсегда. А теперь — в сад? В сад? Он сказал в сад? Как и обещал! Я увижу снег! Придерживая меня под локоть, ведёт к двери. Мои конечности трясутся, и я изо всех сил стараюсь не расплескать содержимое бокала. Наконец, дверь распахивается и на мгновение я слепну. Яркий солнечный свет, отражаясь от белоснежных сугробов, бьёт в глаза, а колючий морозный воздух в одно мгновение окутывает нас ледяным саваном. Кристиан держит меня крепко, не позволяя упасть, и по расчищенной дорожке мы идём вглубь сада. Вокруг высокий непроницаемый забор, но за ним ничего нет — это я уже знаю. В центре заснеженного сада нас ждёт одинокая скамеечка с наваленными поверх неё мягкими подушками. Он подготовил всё это для нас, заранее! Садимся на подушки, я ёжусь. Спасаясь от морозных укусов, жмусь к нему; с ногами забираюсь на скамейку, зарываюсь в подушки. С бокалами обниматься неудобно, но всё же он обхватывает меня свободной рукой и нежно гладит по животику. Приноровившись, устраиваюсь полулёжа, положив голову на его грудь, а он сидит прямо, откинувшись на спинку скамейки и вытянув ноги. Проводит пальцем по моим губам, и я легонько его покусываю. Всё в моём докторе прекрасно — хочу чувствовать его всегда и везде. Держи меня крепче, только не отпускай, не оставляй наедине с этим холодом. Волоски на голых руках стали дыбом, а пальчики на ногах уже ощутимо покалывает — красивые туфли, оказывается, совсем не греют. — Кристиан, а мы не замёрзнем? — Ну что ты, милая, — отвечает, смеясь, — не успеем! Ну что, за нас? Он поднимает бокал и ждёт от меня ответного жеста. С неохотой отрываюсь от него, чтобы ровно сесть, чтобы видеть его лицо. Рука с бокалом дрожит. Вдруг призрачное видение пронзает мой мозг. Ну почему сейчас? Проклятые, лживые, страшные сны наяву, которые я с такой тщательностью скрывала от него — и именно сейчас? Кристиан ведь говорил, что при моей болезни у людей бывают ложные воспоминания. Яркие, правдоподобные, как будто из прошлой жизни, но это всё обман, иллюзия... Вот и сейчас я вижу девушку. У неё светлые волосы и голубые глаза. Она высокая и тонкая, и такая молодая. Опять она! Проклятая, которая является, чтобы меня погубить! Неужели, она хочет всё испортить? Неужели, желает отнять у меня мой день? Смотрит на меня, бессовестная. Она смеётся, а волосы её развиваются на ветру. Вдруг лицо её искривляется, нежные губы окрашиваются кровью, она протягивает ко мне руку, и это уже не рука молодой девушки — это поломанная, уродливая рука мертвеца. Своей страшной лапой она тянется ко мне, ещё ближе... Нет, не ко мне — она тянется к моему бокалу! Отдёргиваюсь, неосторожно проливая несколько багровых капель на алое платье. — Юля, что с тобой? Пей скорее, а то всё прольёшь! — мой доктор с тревогой смотрит на меня, берёт мой локоть в свободную ладонь и медленно ведёт его, поднося бокал к моим губам. Девушка никуда не исчезла. И мне кажется теперь, что я и вправду знаю её. Знала. Обманные воспоминания, которым я уже не могу сопротивляться. Кровавым ртом она силится что-то сказать, но голоса не слышно. Всматриваюсь в её губы и читаю по ним. "Не пей!". Она говорит: "Не пей!". Кто ты, галлюцинация, что тебе нужно? Зачем ты портишь мой праздник? Жмурюсь на солнце, а видение это будто соткано из солнца. Она соткана из солнца... Кажется... её зовут Аня. — Аня? — шепчу я. — Что ты сказала? — суровый голос доктора вырывает меня из объятий видения. — Кристиан, а кто такая Аня? — Пей! Я никогда не видела его таким злым. Красно-синие огни играют на его бледном лице, огни ёлки, но ёлка же в доме, а мы на улице... — Пей! К огням подключаются звуки. Музыкальная гирлянда? Нет, это не музыка, это какие-то противные звуки. Будто электронные собаки воют. Уиу-уиу-уиу. Нет, это не ёлка — звук, как и свет, доносится откуда-то извне. Из-за забора. Звук и свет просачиваются в наш дивный сад через забор, как бесплотные воры. Но ведь там же ничего нет? Всё это призраки, всё неправда! — Пей! — в третий раз кричит доктор и с силой вжимает хрустальные края бокала в мои плотно сжатые от страха и непонимания губы. Видение возвращается — девушка оказывается ещё ближе ко мне. Будто бы хочет выкрасть меня у моего доктора! Она несётся на меня, оседлав солнечный свет, и, боясь быть сбитой ею, подхваченной, похищенной, я уворачиваюсь, выдернувшись из хватки возлюбленного и опрокинув уже всё содержимое бокала на свою грудь. Видение проносится мимо и исчезает в небесах. С небес я слышу: "Юля!", и шепчу в ответ: — Аня... Громкий удар по воротам оглушает пространство. В недоумении гляжу на своего Кристиана: его лицо меняется. От неистовой злобы оно озаряется растерянностью, но вдруг я снова ловлю на нём такие знакомые, родные, обожаемые черты. Мягкость... Нежность. Не могу совладать с собой, обхватываю его тело руками и жмусь к его груди. — Жаль, — слышу милый голос. — Мы многое не успели. Вдруг он отталкивает меня, так, что я падаю со скамейки прямо в снег, и залпом осушает свой бокал. — Жаль, что не вместе. Его глаза стекленеют за стёклами очков, сливаясь с ними в единую субстанцию, блестящую и безжизненную. Он хватается за сердце и падает рядом. Вопль ужаса раздирает моё горло. Заваливаюсь сверху, погружая колени в снег, а лицо — в расстёгнутый ворот голубой рубашки. Что с тобой, Кристиан, тебе плохо? Ответь! Что с тобой? Любимый!!! Ворота падают за моей спиной, но я даже не оборачиваюсь. Я цепляюсь за своего доктора, за своё всё, а он не отвечает. Он меня бросил. Что я сделала не так? Чьи-то грубые лапы отрывают меня от любимого и тащат прочь.***
Закрываю свой лэптоп. Просмотрела новостные ленты всех сообществ моего родного города с фейкового аккаунта, и на душе стало и легко, и тяжело одновременно. Свою личную страничку я давно удалила, и вряд ли когда-нибудь заведу её снова. Лёгкие, невесомые лучи сентябрьского солнца проникают в нашу тесную, но уютную комнатку на четвёртом этаже, рассеиваясь об осевшую на оконных стёклах пыль. Нужно будет обязательно вымыть окно до холодов. Ведь окно — это так важно. Звук хлопнувшей за спиной двери отдаётся нервной дрожью в кистях рук, и я чуть не роняю лэптоп, в очередной раз напоминая себе, что всё, что тяжелее стакана воды, следует ставить на устойчивую поверхность — рукам моим доверия нет. — Юль, ты уже дома? Мне Динка звонила, говорит, повязали Анькиного убийцу! Какой-то старик из соседнего региона, теперь его проверяют на предмет участия ещё в двух убийствах! — Запыхавшаяся Маруся бросает в угол спортивную сумку и чмокает меня в щёку. — Знаю — интернет только об этом и трещит. Нашли всё-таки. Почти в годовщину... А что, Динка вернулась в город? — Да, попутешествовала с гастролями всё лето, и решила вернуться, продолжить учёбу. Хорошие новости. — Чёрт, запястье потянула сегодня, где бинты? Подаю подруге эластичный бинт, и оттенок невольной зависти в моих глазах не ускользает от её внимательного взгляда. Мы все сильно изменились. И она тоже. Она стала такой... внимательной. — Не грусти, Юль! Ты же всё равно всегда мечтала стать тренером, и станешь им — для успешной тренерской карьеры успешная спортивная не нужна! Закончив с бинтованием, она легонько меня приобнимает. Вот уже две недели мы делим комнату в студенческом кампусе столичной Академии спортивной педагогики. Моя реабилитация ещё не закончена, да и невролог честно сказал, что полностью здоровой мне уже не быть. Но психиатр дал добро, Алекс в третий уже раз поговорил с руководством столичной Академии, а родители, сомневаясь, колеблясь, мешкаясь, но отпустили-таки меня учиться в другой город. Ещё в марте Маруся успешно сдала на разряд и подала запрос на спортивную стипендию в этом же учреждении — и её запрос подтвердили. Теперь мы здесь. Вместе. Приоткрываю окно, позволяя свежему воздуху проникнуть в комнатушку, сама забираюсь на широкий пыльный подоконник и продолжаю наблюдать за шумихой просторного внутреннего дворика, виднеющегося из нашего корпуса. Группы студентов снуют туда-сюда с ноутбуками и тетрадками, книжками и сигаретами, шумно общаясь, создавая ощущение жизни. Я никому не скажу, как тяжело мне даётся каждый учебный день, даже Марусе. Натерпелась жалости, хватит. Не схватываю на лету, как прежде, не поспеваю конспектировать, а элементарные по содержанию лекции выветриваются из памяти мгновенно — приходится по три-четыре раза перечитывать учебный материал, порцию за порцией, а на следующий день повторять снова. Главное — не пропускать визиты к неврологу и психиатру, вовремя принимать лекарства, хорошо питаться и потихоньку наращивать физические нагрузки. В Академии от любых занятий, связанных с физической активностью, я пока освобождена, но учиться ещё долго — надеюсь наверстать. Совсем недавно, в июне, родители боялись даже отпустить меня одну в магазин — я вечно где-то терялась, падала, забывала самые простые вещи. А теперь учусь в столице, и пока, кажется, никто даже не догадывается о моих трудностях. Новое место лечит. Лекарства... Одни калечат, другие — исцеляют. И моя подруга... Любит пересказывать, как они забурились в тот посёлок, как встретились там с Ландерсом, как таранили ворота полицейским автомобилем. Как двое офицеров схватили меня под руки, буквально отдирая от бездыханного тела, а я кричала... Как не узнавала никого, а Ландерс с Алексом, закутав в форменную полицейскую куртку, силой удерживали моё беснующееся тело на заднем сидении, пока машина несла нас в город. Как мама плакала у больничной койки, а отец молился... Словно кино смотрю — сложно поверить, что такое было на самом деле... Становится прохладно — соскальзываю на пол и тянусь к раме, чтобы закрыть окно. Снова эта слабость в ногах, они подкашиваются, и я чуть не ударяюсь подбородком о подоконник, но подруга вовремя меня подхватывает. — Садись на кровать, я бургеров притащила, сейчас кушать будем. Лекарства после еды, ты не забыла? Вдруг странная мысль приходит мне в голову: уже холодает, скоро зима, все разъедутся на каникулы, кампус опустеет... Мысль эта когтистой лапою заскреблась о стенки черепа — как страшно остаться одной. После занятий ребята бродят по дорожкам, болтают, курят сигареты... Мне нельзя. А на выходных устраивают вечеринки — с музыкой и алкоголем, куда ж без него, но мне нельзя... В Академии с дисциплиной строго — за малейшее нарушение общественного порядка сразу отчисляют, так что вечеринки эти в целом мирные, как я слышала. Неоднократно Мара зазывала меня туда: "Пойдём! Развеешься, познакомишься с новыми людьми!". От мысли о каких-то знакомствах становится неуютно. Не нужен мне никто, и в то же время кто-то очень нужен. "Такого, как Кристиан, больше не будет", — рассматривая свои ладони, всё ещё помнящие его прикосновения, сказала я однажды психологу, когда посещала её сеансы, кажется, весной. "Ну так это же хорошо!", — ответила тогда она. Как она могла такое сказать? Тоже мне психолог. — Марусь, а что ты на Рождество делать будешь? — Как что — домой поедем, наших навестим! Она передаёт мне бургер, вкладывая мои ладони в свои и тепло их сжимая. С надеждой уточняю: — Вместе? — Конечно вместе, даже не сомневайся. Только вместе. Больше мы так не ошибёмся.