Kill the Beast

— Кто у нас самая сладкая девочка? Как же голова болит, сейчас утро? Мне в университет... Впервые в жизни раскрываю глаза через силу: веки будто склеены, а сами глаза будто засыпаны песком. — Ну Тилль, ты меня смущаешь! Руки тянутся протереть глаза, но тут же отпружинивают обратно. Что-то не позволяет мне пробудиться... — Не смущайся, красавица, с таким телом грех смущаться. Наконец, отвлекаюсь от песка в глазах и концентрируюсь на потоке слов, обращённом к моему слуху. — Ну перестань! Анькин голос — я узнаю его где угодно. Всё ясно: сонный паралич. Нужно просто переждать: очень скоро разум возьмёт верх над бредовыми порождениями спящего бессознательного, и я смогу спокойно встать, умыться и отправиться на пары. — Какая ты скромная, а со своим бывшим ты такая же была? — Перестань, ты же знаешь, что это было несерьёзно. Ошибка! Тилль, не напоминай больше о нём! — Как скажешь, Аннушка. Моя сладкая — ам, я тебя съем! — Тииилль! Да что же это за кошмар такой! Пытаюсь повращать зрачками — говорят, это помогает при сонном параличе. Как ни странно, зрачки поворачиваются с лёгкостью: переведя взгляд из молочной пустоты вправо, утыкаюсь им в экран лэптопа, установленного на тумбочке рядом с кроватью, прямо у изголовья. Стоп. Это не моя кровать, не моя тумбочка и не моя комната. Глаза саднит сухостью, яркий электрический свет раздражает ещё больше. Я слышала, что для того, чтобы выйти из кошмара, нужно обрести контроль над своими руками. Во сне. Так, руки, где мои руки? Резко дёргаю обеими, дабы поднести ладони к лицу, дабы увидеть их и сконцентрироваться, дабы покинуть кошмар. Рывок безуспешен: он отдаётся болью в плечевых суставах, и я всё ещё не могу видеть своих ладоней. — Хорошо? — Ммм, да! — А может, хочешь погрубее? Скажи, не стесняйся! — Ммм, да! Пытаюсь пошевелить ногами — успешно. Ноги мои свободны — при незначительных усилиях они воспаряют в воздух, разводятся в стороны, сгибаются в коленях... Но при сонном параличе такое невозможно! — Тилль, ты просто... Аааа... — Говори, милая... — Ты лучший... На несколько секунд слух мой пронзается тишиной. Никаких тебе охов-вздохов, ни стонов, ни пошлых слов... Пользуюсь случаем — быть может, сон закончился? В очередной раз предпринимаю попытку поднести руки к лицу — и вновь безрезультатно. Выворачиваю голову ещё глубже вправо, оставляя экран с динамичной, но немой сценой кошмарной порнохроники за пределами видимости, и вижу свою правую руку. Она надёжно захвачена петлёй: крепкая на вид верёвка ведёт назад — туда, куда я уже не могу дотянуться взглядом. Выворачиваюсь всем туловищем, упираясь пятками в матрац — как уход от болевого на татами — с левой стороны такая же картина: рука, петля, верёвка. Превозмогая головную боль, опираюсь на макушку — не зря же мы годами качали мышцы шеи в положении мостик с упором на голову — верёвка едина. Она намертво закреплена морским узлом за решёткой кровати, захватив мои запястья двумя искусными петлями. — Твой бывший так не умел, да? Кстати, ты так ничего о нём и не рассказала. Как его звали? — Ну что ты заладил: бывший-бывший! Забудь про него! Я же забыла! — А подружку свою забыла? — Юльку? Ну далась она тебе! Она хорошая. Просто... несчастная! А что, если перенести весь вес на одну сторону, чтобы усилить натяжение верёвки на запястье с другой стороны, а с этой ослабить? Пробую. Нет. Похоже, система узлов просчитана слишком тщательно: верёвка достаточно свободна, чтобы я могла шевелиться, чтобы руки не затекали, но... Она слишком надёжна, чтобы я могла высвободиться. — Нехорошая она. Пойми, такие люди... Они портят хороших девочек. Она испортит тебя. Такие, как она, родились бракованными. Я знаю, тебе жаль её и всё такое, но поверь мне... — Фу, Тилль, ты слишком категоричен! Она моя подруга, и да, есть причины, по которым я не могу рассказать ей о тебе, но всё равно — она моя лучшая подруга. — А вот здесь ты молодец. Никто не должен знать о нас. Кругом столько завистников! Нас не поймут! — Не поймут! Тилль... А ты меня любишь? — Мм, моя сладкая. Второй заход? — А, о, э, дааа! Череда глумливых постанываний вновь заполняет пространство, в котором я нахожусь. Это очень страшный сон. Если не найду способ выбраться из него, то опоздаю на пары. Бах! Воспоминания о событиях последних дней пронзают мозг точечным ударом молнии. Нет никакого университета — я же бумаги забрала... Бах! Я ехала в поезде... Бах! Доктор Лоренц... — Я запомнил её такой, а ты? Знакомая фраза. Знакомый голос. А вместе они... О, нет! — Уже проснулась? Надеюсь, кино тебе понравилось? Я долго думал, показывать его тебе или нет. Хотя... — вслед за звуком скрипнувшей двери в комнате раздаются шаги, и вскоре высокая тень в белой сорочке нависает над моим ложем. — Хотя нет, не долго. У меня много их, и я подумал, что тебе тоже понравится. Хочу сказать, хочу крикнуть — бесполезно: рот иссушен, язык опух, губы потрескались, а голос... Только невнятный хрип вырывается из воспалённой глотки. — Я знаю, знаю, у меня была такая же реакция, когда я впервые наткнулся на эту запись... Ханц, бармен из "Карамели"... У него есть код доступа к этому, как бы его назвать... Видеохранилищу. Однажды он предложил мне воспользоваться его аккаунтом, просто так, из лучших побуждений... Хотя остальным давал свой пароль только за большие деньги. Он меряет пространство возле кровати спешными шагами, он возбуждён и зол. Да, он читает мне лекцию. — Я никогда не интересовался подобной чушью — кому могут быть интересны дешёвые хоум-видео жалких ловеласов и их малолетних блудниц? Но Ханц намекнул, что там есть что-то и для меня... О да: он видел меня с Анной в клубе пару раз. Он узнал её. Всё это не укладывается в голове. Картинки из клуба, в котором я бывала с ним. Анька с Лоренцом... Там же? Как такое возможно? — А я-то терялся в догадках — и почему это моя ненаглядная меня бросила? Что я сделал не так? А она просто нашла кого получше: рослый, мускулистый, развязный, популярный, красавец, сердцеед... Тилль Линдеманн. Тренер по волейболу. Полководец армии дев. Анькин тайный любовник? До Линдеманна? Но как? — Мы познакомились в диспансере: случайно столкнулись в коридоре, разговорились. Я думал, она моя. Я думал, что буду у неё первым, а она сочла нашу связь ошибкой. Почему она и о нём мне ничего не рассказала? Наверно потому же, почему и я о нём никому ничего не рассказывала. О таких, как он, не рассказывают. И он знает это. И он пользуется этим. — Три месяца встреч, а потом решила, что я не так хорош для неё... Вот, попей. Приподнимаю голову над подушкой — на мне всё та же несвежая одежда, в которой я отправлялась в путь, в столицу, а вот постельное бельё подо мной пахнет новизной. Жадно присасываюсь к высокому стеклянному стакану — моя жажда такова, что не чувствую даже вкуса воды, лишь бездумно, остервенело, по-звериному глотаю её, пропуская мимо вкусовых рецепторов, отправляя прямо в пищевод, а остатки её неуклюжими ручейками стекают по подбородку, по шее... Кофта намокает, а я всё ещё не могу оторваться от стакана, пока не осушаю его полностью. — Полегче? Позже я тебя покормлю. От наркоза тяжело отходят, даже бредят, бывает... Но ты держишься молодцом. Тем более после путешествия в чемодане. Должно быть, всё тело ломит? Скоро пройдёт. В очередной раз жмурюсь в потугах изгнать песок из глаз — он замечает это. Когда же он чего-то не замечал? — Ох, извини, не подумал. Мочит бумажную салфетку водой из бутылки, из которой только что наполнял стакан, и протирает моё лицо. Потрескавшиеся губы, горящие щёки, воспалённые глаза увлажняет с особой тщательностью. Наконец, могу смотреть, не испытывая боли. Он улыбается. Впервые осознаю природу его торжества. — Ты... убил её? Ухмыляется с ноткой грустинки. — Зачем? Разве похож я на убийцу? В сети и без меня всякого сброда хватает... Ханц лишь спросил, можно ли выставить её на аукцион, и я с горяча согласился. Сейчас жалею. — Аукцион? Это ещё что... — захожусь в приступе кашля. — У них там на этом форуме примочка такая есть — мемберы выставляют кандидатуры девушек из числа неугодивших или просто надоевших на торги. И кто даёт ресурсу бОльшую сумму — отправляется... Ну ты поняла. Они, как правило, орудуют в чужих землях, чтобы запутать следы, так что я действительно не знаю, кто выкупил Анну. Откидываюсь на подушку, всё ещё пытаясь преодолеть кашель, переходящий в крик, затем в рыдания. Так просто... Девушки-игрушки, девушки-товар, девушки — просто добыча. Дичь, мясо. Кушать подано. И все как будто в курсе. И всем как будто наплевать. И как будто не как будто... — Убей меня, тварь! Ты же за этим меня похитил? Я тоже на том сайте? Говори! Всё говори, а потом убивай! Во рту сухо, зато нос хлюпает, а я даже не могу вытереться. Жалкая, беспомощная, распятая на этой койке где-то на краю света, и участь моя предрешена. — Ну же, зачем так грубо, — присаживается на краешек кровати, осторожно, будто опасаясь пинка — ведь мои ноги всё ещё свободны. — Я хотел с тобой познакомиться, потому что ты была такой же брошенной, такой же преданной, такой же одинокой. Думал, мы сойдёмся на этой почве... Но. Да ты и сама всё знаешь, — нервно сглатывает, и мне даже кажется, что он честен, хотя умом я понимаю, что каждое слово его — яд. — Знаешь ведь, кем мы стали. Друг для друга. И не смей говорить, что не знаешь. Чувствую соль на губах: она просачивается в мелкие трещинки, разъедая плоть — слёзы доползли до рта, усугубив пытку. — Не мог я тебя отпустить. И скоро ты поймёшь, что это правильно, — склоняется надо мной, вытирая ладонью мои слёзы, слюни, сопли, и целует горячий лоб. Как тогда, как много раз то этого. — Мне пора — занятия скоро. А ты... посмотри пока кино. Тебе это будет полезно. И если захочешь в туалет, то... лучше терпи. Поднимается с кровати и, не оборачиваясь, шагает к выходу из комнаты. Дверь за ним закрывается, и я слышу звук запирающихся замков. Кажется даже засовов. В приступе беспомощной ярости вращаю головой: в комнате окон нет, видимо, это подвал. Ноутбук включен в сеть, а плейлист из записей бессовестных совокуплений Аньки и Линдеманна, перемежающихся их ещё более бессовестными беседами, стоит на автоповторе. Мне не дотянуться, не выключить. Дёргаюсь всем телом и чувствую неприятную щекотку в районе мочевого пузыря. Нет... Задираю голову, вознося взор к потолку — в углу паук, в центре лампа. Мне не уснуть, мне даже не умереть. Я в пыточной, и пытка эта похлеще дыбы. Скорее бы он вернулся и закончил, что задумал. Мне остаётся только ждать, когда он вернётся. Если... Если он вернётся.

***

— Кого там черти дёргают, поспать не дают! — бухтит девушка, недовольно вытаскивая из-под подушки разрывающуюся рингтоном трубку мобильника. Позавчера она проводила свою подругу — больше, чем подругу — и только сегодня впервые ей удалось уснуть. Пару часов небытия — и вот тебе, звонящие в ночи. — Будь ты проклят, кем бы ты ни был! Алло! — Так, Маруся, а сейчас серьёзно: Юля у тебя? Вы ничего лучше не придумали, кроме как укрывать её? Не стыдно? — Эй, а кто это? — Это Пауль Ландерс. Говори, где Юля. Девушка бросает щурый взгляд на экран мобильника — четвёртый час утра. Да он что там — совсем спятил? — Ландерс, с Вами всё в порядке? Юлька уже целый день как в столице! Да и... — Нет её там, — прерывает полицай, — не доехала. Остатки сна как рукой сняло — девушка вскакивает на кровати и вжимает трубку в ухо, будто это позволит ей лучше понять смысл услышанных слов. — Как нет? А где она? — Это я у тебя хотел узнать. Родители думают, что она испугалась ехать и прячется у тебя. Больше негде. — Так. Ландерс. А Теперь. Всё. По порядку.

***

Ещё не рассвело, а Маруся уже умылась, оделась и готова действовать. Звонить Дине сейчас или дождаться утра? Неприлично как-то сейчас, хотя это же срочно... — Алло, Дина, извини, что бужу. Скажи, Юля не у тебя? По голосу на том конце понять просто — рыжая не в курсе произошедшего. — Ладно, собирайся. В восемь в полицейском участке. Ландерс будет нас всех опрашивать.

***

Ровно к восьми тесная комнатка для допросов уже забита до отказа: единственные имеющиеся в помещении стулья заняли родители Юлии; все остальные толпятся вокруг стола. Наконец, Ландерс берёт слово. — Когда Юлия должна была уже добраться до столицы, родители не смогли до неё дозвониться. Они связались с Алексом, и тот позвонил в Академию, но там сообщили, что у них она пока не появлялась. Тогда родители забили тревогу и позвонили мне. Я раздобыл список пассажиров поезда и мне удалось выйти на контакт с девушкой, ехавшей с Юлией в одном купе. Та сообщила, что последний раз она видела свою попутчицу незадолго до остановки на станции, где к поезду прицепляют дополнительные вагоны. Мы попытались вычислить сигнал мобильника, и последний раз он был активен как раз в районе той станции. Потом сигнал теряется. Сейчас я отправляюсь туда — снять записи с камер наблюдения, опросить персонал... Собравшиеся, которые до этого всем своим видом выражали желание встрять, перебить, расспросить полицейского, вдруг разом притихли. Первая волна потрясения сошла, уступив место растерянности и беспомощному недоумению. — Мы с Вами, — восклицает Дина, подпрыгивая на месте. — Да, точно, мы поможем, — наперебой солидаризируются с ней Маруся и Олег. — Ну уж нет, молодёжь, это дело полиции, а вы, если хотите помочь, пораскиньте-ка мозгами, где она может прятаться. Мы, — полицай окидывает взглядом окончательно поникших родителей пропавшей, — всё ещё надеемся, что она сама сбежала, а не... Снова тяжёлая пауза. — А не... что? — задаёт вопрос в пустоту Маруся, ей никто не отвечает. — Мы опросим всех знакомых, — нерешительно вступает Алекс. Он не думает, что Юля убежала. Она могла бы, в силу характера, но подставлять тренера, который с таким трудом добился для неё места в Академии, эта девчoнка не стала бы ни за что на свете. Предательство не в её характере. И все собравшиеся это знают. И это знание никого не утешает.

***

Три недели спустя.

— Пауль, скажи, есть какие-нибудь новости? — Расследование идёт своим чередом. Вчера с нами связались из Европола — они потихоньку раскрывают личности участников того... сообщества. И вышли на след кого-то из нашего города. — Кроме Линдеманна? — с удивлением полушепчет-полувскрикивает Юлина мама. Всё та же гостиная в доме Юлиных родителей. Две супружеские пары теперь часто здесь собираются, ища утешения в неспешных беседах друг с другом. Они не обсуждают своих потерянных дочерей. Они просто боятся остаться один на один со своим горем. Каждая пара — со своим, и у них оно общее. Кто бы мог подумать, что пройдёт время, и родители, похоронившие дочь, станут утешением для родителей, потерявших дочь без вести. Но смерть конкретна, а неизвестность... Она хуже. — Кроме Тилля, — отвечает Ландерс, мельком поглядывая на часы, — я пока ещё не успел вникнуть в подробности, но одного из них уже задержали, и мне пора на допрос. Какой-то Ханс или Хайнц — говорят, бармен из клуба. Не знаете такого? Один за другим собравшиеся отрицательно качают головами. Не знают они никаких барменов. — Ступай, Пауль, — Анин отец похлопывает товарища по плечу и по-хозяйски провожает того до двери чужого дома. — Ступай и держи нас в курсе.

***

Очередное пробуждение. Снова голова болит, как с похмелья, снова мысли кучкуются хаотично, разбегаясь в разные стороны при каждом моём стремлении силой заставить их оформляться во фразы. Во фразы, которыми можно говорить. Во фразы, которыми, в конце концов, можно думать. В последнее время замечаю за собой, что мысли теряют форму; они прячутся в голове, принимая вид примитивных, инстинктивных импульсов. А так хочется, чтобы меня понимали. Для того, чтобы он меня понимал, я должна стараться... Переворачиваюсь на бок и утыкаюсь в его плечо. Он всегда приходит ко мне ещё до пробуждения. Засыпаю — он рядом, просыпаюсь — он рядом, но я точно знаю, что ночью его рядом нет. — Кристиан... — Да? — его голос звучит ободряюще, одобряюще. — А когда ты начнёшь спать со мной? Приобнимaет и тяжело вздыхает. — Я уже пробовал, и ты знаешь, чем это закончилось. Не хотелось бы ещё раз проснуться посреди ночи от того, что ты пытаешься задушить меня пояском от халатика. Чмокает в макушку. И снова мне стыдно. Иногда я себя не контролирую. Творю всякую дичь, а потом почти ничего не помню. — Я больше не буду... — канючу, требуя ласки, хнычу, зарываясь в одеяло. — Пока я в этом не уверен, но скоро... Скоро всё наладится! Ты же видишь — лекарства, они действуют! Ну а пока — поднимайся, будем завтракать. На столе замечаю поднос с кофе и тостами. Он заботится обо мне, он меня вылечит. Мой доктор. Моя обитель сильно изменилась. Конечно, в ней по-прежнему нет окна, но зато исчез проклятый ноутбук, и проклятый паук из угла тоже исчез. У меня есть альбомы для рисования и цветные карандаши. Глаза и тюльпаны... Интересно, откуда они берутся? Сколько их уже развешано по стенам? Однозначно, мои картины оживили интерьер! Теперь нет нужды привязывать меня к кровати, и я свободно перемещаюсь по комнате. Пыталась было делать зарядку, но тело меня не слушается. Пыталась было использовать бутылку с водой в качестве гантели, но не удержала. Бутылка выпала из ладони и покатилась по полу. Кисти такие вялые, скоро и карандаш не смогу удержать. Пыталась приседать, но сразу же приземлилась на попу — колени будто наполнены щекоткой, они не держат меня. Кристиан говорит, это потому, что я болею. Значит, надо лечиться. — Сколько дней уже я здесь? Лицо его серьёзнеет, суровеет. — Где — здесь? — Я хотела сказать... Как долго уже мы вместе? Смягчается. — Ну какая разница, малыш! Скажу лишь, что скоро Рождество! Рождество? Это праздник такой? Я, кажется, помню... Картинки нарядных ёлок, счастливых детей и праздничных ярмарок смутной вереницей проплывают перед глазами. Кажется, на Рождество принято дарить подарки. Кажется, я сказала это вслух — не всегда понимаю, когда думаю, а когда говорю: оба эти процесса постепенно сливаются для меня в единый. — Верно! И у меня для тебя кое-что есть! Игриво подмигивает, и на душе становится так светло и прекрасно. — Скажи! Скажи! — Не скажу, а то сюрприза не получится. — Ну пожааалуйста... — Ну ладно. Если будешь хорошо себя вести — выйдем погулять в сад. У меня большой сад, а сейчас ещё и снегу намело! До самого забора один лишь снег. Снег... Я не видела дневного света уже... Нет, не могу посчитать — цифры вроде помню, а в элементарные арифметические уравнения они у меня в голове не складываются. Проклятая болезнь! Конечно, мне хорошо здесь: у меня всё есть, но я была бы рада ещё хотя бы разок выйти на улицу. Кристиан такой добрый! Снег, в саду... — Кристиан... Нужно будет родителей поздравить, кажется, так принято... Я не помню их лиц, но знаю, что они есть. Даже если они меня и бросили, можно же поздравить. Или нет? — Родителей? Сколько раз тебе повторять — забудь про них! Они о тебе уже забыли, и ты забудь! Он сердится, а я снова чувствую вину. Вечно ляпаю что-то невпопад, а потом жалею. Не хочу, чтобы он сердился, и старательно перевожу разговор на другую тему: — А за забором что, снега нет? — А за забором вообще ничего нет! — бережно подхватывает меня под локотки. — Поела? Ну пойдём! Наш утренний ритуал неизменен — после завтрака доктор ведёт меня в ванную. Туалет и душ. На мне чистенькая пижамка — Кристиан вообще мне много новых вещичек накупил, уже на целый шкаф накопилось! Люблю наряжаться для него, а он любит меня расчёсывать. Волосы немного отросли. А когда отрастают ноготки, он их аккуратно подрезает. Самой мне за ножницы браться нельзя — болею... Дом у него большой, но мне пока нельзя ходить по нему самостоятельно — Кристиан говорит, что я нездорова и могу пораниться. Чищу зубы, сидя на унитазе, затем недолго плескаюсь под струями прохладной воды. Раньше он заходил в ванную со мной — боялся, что я что-нибудь натворю: из-за болезни всякое возможно... Но вот уже который день я в ванной одна. Болезнь отступает! Правда иногда мне мерещится то, чего нет. Я вижу каких-то людей: они говорят со мной, называя по имени, но я их не знаю. Или не помню. Женщину с короткими чёрными волосами вижу особенно часто, а ещё какую-то девчонку в спортивном костюме. И других людей... Зачем они мне? Игры больного разума. Я не рассказывала Кристиану о своих видениях, хотя несколько раз он даже спрашивал, не вижу ли я ничего странного? Я не ответила; я боялась, что он посчитает меня больной неизлечимо и откажется от меня. Так боюсь его потерять! Он провожает меня обратно в комнату и выдаёт традиционную бутылку воды — это мне до его прихода. Немного, чтобы в туалет не хотелось. Я научилась терпеть! А к вечеру он вернётся, и мы снова будем вместе. — Вот, таблеточки не забудь. Послушно открываю ротик, как птенчик на кормлении. Он кладёт мне на язык все нужные пилюли — шесть или восемь — и терпеливо ждёт, когда я проглочу их, одну за другой, запивая мелкими глотками, экономя водичку. Он уже готов меня оставить, но возле двери я окликаю его: — Кристиан, но мне нечего тебе подарить на Рождество! Оборачивается, сияя широкой улыбкой. Обожаю! — Как это нечего, Юлёк? Ты подаришь мне себя! Слышу звук запирающихся засовов, откидываюсь на подушку. Осталось подождать совсем недолго, и будет Рождество! Мой день! Какая же я всё-таки счастливая!