История одного гея

      Знает ли кто-нибудь границы одиночества? Измеряли ли эту душевную аномалию шагами или линейкой? Кто-нибудь пытался понять суть одиночества, найти его корни?       Почему же все о нем говорят, и никто толком ничего сказать не может? Почему люди, утверждающие, что они одиноки, не знают пределы своего одиночества? Почему они, те, у кого есть семья, близкие люди, не пытаются победить это жизненное стезание? Почему они бояться непонимания, так и не поговорив о своих проблемах?       Я отвечу: корни одиночества – страх. Границы одиночества – ты сам.       Был ли я одинок? Да, ведь все люди одиноки, потому что каждый чего-то боится, потому что у каждого границы – собственное «я».       И я боялся не меньше остальных… Я боялся самого себя, того эгоиста, того отвратительного существа, что, вроде бы, жил в каждом, но только у немногих он умудрялся запятнать собой сердце.       ― Не уходи… ― пробурчали под боком, крепче прижимаясь ко мне.       Я, едва склонив голову на бок, посмотрел на мирно сопящего Максима, который, спустя шесть часов, так и не выпустил меня из своих рук, крепко держа за талию.       Щеточки его черных ресниц подрагивали, а губы то и делали, что поджимались, придавая ему вид обиженного ребенка.       Как я мог это допустить? Что стоило мне отказаться переночевать у него, вместе с ним на одной кровати? Что мне стоило сказать ему свое весомое «нет»? Вероятно, мой эгоизм, моя трусость и мое одиночество, которое на протяжении года сжирало меня изнутри, как паразит, высасывающий все соки? Так как я мог это допустить? Ума не приложу…       ― Я рядом, ― зачем-то произнес я, проведя свободной рукой по чужой макушке, чуть взъерошив мягкие волосы под своими пальцами.       Губы мальчика тронула теплая улыбка, такая же… как и у Лео. У них все было на двоих: одно лицо, одни губы, одни руки и одни мысли…       Я, поддавшись какому-то наваждению, снова провел ладонью по черным локонам, стараясь удержать руку чуть дольше дозволенного.       ― Хотя бы на пару секунд, пока мое сердце бьется вот так, невероятно быстро, хотя бы на это время, Господи, прошу, хотя бы сейчас не дай моему чудовищу внутри испортить этот момент, этого мальчика, эту жизнь…― я шептал это и ощущал, как внутри разливается жар. Я будто бы бредил, не понимая, что происходит. Я и не понимал.       Макс неожиданно открыл глаза, уставившись на меня затуманенным взглядом.       ― Ри… ― прохрипел он, расцепив ладони за моей спиной и тут же укладывая их на мои щеки. Мягкая кожа шелком прошлась по лицу вниз, после, очерчивая пальцами линии челюсти, небрежно переходя на губы, ладони опустились ниже, на грудь, замирая в нетерпимом ожидании.       ― Я с тобой… ― тут же осекся я, едва не выдавив жалобное «Лео», ― Макс, я с тобой. Спи, солнце, поговорим завтра.       ― Хорошо… ― спокойно выдохнув, мальчишка закрыл медовые глаза и в очередной раз засопел.       «Какого хрена я творю?» ― прошипел я мысленно на себя, вслух лишь обреченно взвыв. Наверное, я задавался этому вопросу на протяжении всего дня, всех месяцев, всей жизни. И ведь я мог просто встать, оттолкнуть от себя спящего брюнета и выйти вон, но… нет, вру, не мог.       Мне не хватило бы сил, не хватило бы человечности, не хватило бы жалости, не хватило бы меня… Я так глубоко погряз в этом дерьме реалий, что Самойлов младший был единственным лучиком спасения, единственным, кто мог бы меня вытащить и… знаете, я снова вру.       Если вспомнить… если попытаться вспомнить то время, каким я был? Каким был мир вокруг меня? Он был потрясающим. Неважно, даже если на улице шел проливной дождь, или бил во всю град, нет, это было абсолютно неважно, ведь в то время я был не один. Рядом всегда стоял Леон, а за нами хвостом всегда волочился Максим. И всем нам было плевать, глубоко плевать, что подумают родные, прохожие, да какого черта они понимают в любви? В такой… сладостно-запретной, яркой, сильной, от которой дрожь пробивает все тело, каждую клетку. От которой не хватает воздуха в легких и такая же извечная нехватка чужого тела, чужого тепла. От которой вы каждый раз на грани, на незримом обрыве, и как только ваши голоса сливаются в один, как только вы оказываетесь на пике непонятных, едва различимых эмоций, вы, наконец-то, шагаете за эту грань. Падаете вместе с этого обрыва, срываясь на дикий крик…       Да, такой у меня был мир, состоящий только из одного любимого человека и одного ненавистного мне врага – Лео.       И до сих пор никто не может представить, каково это, быть преданным… Никто, в моем гребаном окружении не может понять меня, не может осознать, какого это, считать последние секунды каждого дня, в надежде, что завтрашний будет немного лучше, что завтра станет намного легче.       Наверное, мое бы время когда-нибудь настало… Наверное, мое бы прощение, мое бы отпущение когда-нибудь бы настигло меня, но… понятно ведь, что этому не бывать. И считать последние секунды этого дня бессмысленно, потому что завтра никогда не настанет, я каждый раз буду просыпаться в этом безбожном сегодня, и каждый раз я буду видеть в отражении не себя – преданного человека, а себя – предателя.