Вызов принят, Чон Чонгук.
— Напои меня, как одну из своих француженок!***
Не сказать, что удача встала на чью-то сторону — победителей и проигравших в этом вечере не было — только два глупых ребенка, что по очереди, ослепленные желанием выйти из игры победителем, топили рюмку за рюмкой и притупляли свой рассудок. После седьмой утопленной стопки с соджу смысл и правила «титаника» потеряли значение для каждого, хмель в голове приятно дурманил, а картинка перед глазами потеряла четкие контуры. Воздух между парнями раскалился, а игристый сидр сильно подрумянил их щеки. Прощупать дно в черных омутах Чона становилось все сложнее, и Тэхен погружался в них похлеще печально известного лайнера, а выплывать на поверхность совершенно не хотелось. Чон же растворялся в бархате голоса парня напротив подобно соджу в большой кружке с пенящимся алкоголем. Он становился осязаемым и будто обволакивал его целиком и полностью, заставляя покрываться гусиной кожей. Чем невыносимее казалось все это для парней, тем стремительнее между ними сокращалось расстояние, пока Тэхен не обнаружил себя сидящим на бедрах младшего, руки которого сомкнулись на его шее и неспешно сползали вниз по пестрой рубашке, спускаясь по ребрам, как по ступеням, затем оглаживая стройную талию. — Закрой глаза. Моя очередь сделать тебе подарок, малыш, — властно произнес Чонгук. Коридор заполнила тишина, а затем металлическое лязганье сначала молнии рюкзака, а потом и того, что из него вытащил Чонгук. Тэхен зажмурился и пытался переварить произнесенное «малыш». Он хотел было возразить на это, мол, как малой посмел так разговаривать со своим хеном, однако бурлящий в крови алкоголь и повелительный тон Чона парализовали все тело и мысли. Кислорода не хватало критически, как минимум, от тех образов, что рисовались в его голове под чонгуково «малыш» на репите. Но когда на шее почувствовался холод металла, а затем ее стянуло чем-то жестким, дыхание сбилось окончательно. Внезапно он почувствовал, как его увлекает вперед, а что-то на его шее сильно сдавило. Тэхен инстинктивно открыл глаза, почувствовав горячее дыхание в ухо до мурашек по телу. — Мой малыш доволен? — прошептал младший со всем усилием, стараясь звучать очень низко, чтобы парень в его руках сдался и покорно кивнул головой. — Ты открыл ту папку?! — внезапно оборвал всю сексуальную атмосферу Ким, а Чонгук от неожиданности одернул голову назад. — Я знаю, что ты рылся на моем рабочем столе. — Мда, не так я себе это представлял, — безнадежно про себя пробубнил Чон, резко одернув голову на спинку дивана. — Ты про что? — Ту, что с восклицательными знаками. — Нет, а что там? — Забудь, там… Фотографии из школы, семейные тоже… — Ким хотел было продолжить выдумывать небылицы, но открытыми губами рывком примкнул к шее младшего, который одернул шлейку нового аксессуара на себя. — Впрочем, неважно, — прошептал, елозя губами по коже, старший, поняв, что сейчас вообще все неважно. Имеет значение лишь то, как нетерпеливо пальцы в его волосах медленно подводят его губы к встречному поцелую, и то, что все эти цветастые тряпки, что он тщательно подбирал у зеркала, хотелось порвать в клочья. Чонгук, читая мысли в помутневших глазах, тянется пальцами к пестрой рубашке и освобождает от оков хлопка пуговицу за пуговицей. Пальцы не слушаются, но парень, рассевшийся на крепких бедрах, очень покладист, послушно выцеловывает каждый миллиметр чоновой шеи, изредка прикусывая. Младший сверху шипит то ли от боли, то ли от того, что последняя пуговица не поддается. Ким, недолго наслаждаясь моментом, помогает ему высвободить пуговицы из петлицы, и нетерпеливо скидывает рубашку куда-то в сторону, руками возвращаясь к ширинке Чона, пока тот стаскивает с себя мешковатое худи. Все движения настолько неловкие, но торопливые, словно кто-то поставил таймер и сказал: «Ебитесь, но уложитесь в минуту». Тэ увлекает в пошлый и мокрый поцелуй, но в воздухе раздается кожаный хлест шлейки и губы резко тянет вниз, туда, где только что неловкими движениями его руки возились с собачкой на молнии, туда, где уже колом стоит. Старший сосет остервенело, отдаваясь этому так, словно это миссия всей его жизни. Он то вбирает член целиком, то дразняще пробегается языком по всей длине, а затем играется с уздечкой. Судя по тому, как сильно пальцы на его голове сжимают волосы у самых корней, кто-то сейчас тоже на грани. Но чтобы ее не перейти так рано, Чонгук отрывает Тэ от дела обратно к своим губам, а сам тем временем тянется за лубрикантом, который парни всегда оставляют меж подушек дивана — зато идти никуда не надо. Младший целует глубоко, влажно, прикусывая и без того пухлые губы, а Ким совсем срывается на стоны прямо в поцелуй, когда чувствует, как поочередно в него входят то одним, то сразу двумя пальцами. Просто невозможно. — Хороший мальчик, ты заслужил, — сладко шепчет Чон и за талию разворачивает хрупкое тело к себе спиной. Подхватывая под бедра, он насаживает старшего прямо на член, а сам прижимает его к себе, одной рукой держась за впалый живот, а второй — за самое основание шлейки у пряжки, дернув ее так, чтобы впиться в шею тягучими поцелуями. Чонгука так много: он зверски вбивается в него, заполняя изнутри, его крепкая хватка на талии, мощная грудь и бедра — снаружи, а его приторный голос — в самом воздухе. Невыносимо — его до одури много. А вот воздуха на двоих катастрофически мало.***
Утро начинается со звонкого лая, который отдается в голове трехкратным эхом, и он настолько некстати, что в Чопу хотелось бы кинуть все тапки этого мира, лишь этот звук больше не бил по вискам. В горле сушит у обоих, поэтому младший протяжно стонет: — Хен, принеси водички, — Чонгук даже дует губы как малый ребенок и тянет «волшебное слово», — пожалуйста. — Я тебе что, собачка какая-то? — вопрошает старший, а затем трет руками шею, натыкаясь на красные следы от грубой кожи. — А, ну да. Неважно. Давай ты? У меня тело болит так, словно меня жестко трахали всю ночь. Ах да… — Ладно, — вернувшись к обычному тону, лениво кряхтит Чонгук и, приложив все усилия, с трудом поднимает свои мышцы с кровати и тащится в сторону кухни. Маршрут заворачивает в ванную, чтобы смыть с себя вчерашнее похмелье. Набирая в руки ледяной воды, Чонгук тщательно отмывает кожу, сальную ото сна и липкую от ночи, а затем бросает взгляд на свое отражение в зеркале напротив. — Блять, — довольно громко бросает в воздух Чон, что моментально доносится до старшего, который по-прежнему нежится в кровати. — Что такое? — ворчит Тэ и плетется в сторону звука. Не доходя до ванной, в коридоре слышится еще одно «бля» точно такой же интонацией, что и у Гука, но совсем низким голосом. — А у тебя-то что? — на этот раз отозвался младший, выходя из ванной. Тэ стоял с сжатой челюстью и изо всех сил старался не разомкнуть рта, иначе, рванет похлеще, чем на Хиросиме. — Дыши носиком, — Чонгук взял Тэ за плечи, уставившись с ним на пару на ту самую цветочную рубашку, кинутую вчерашним вечером вникуда. Этим «вникуда» оказалась собачья подстилка, на которой прямо сейчас мирно сопел корги. Оба парня понимали, почему пес ни с того ни с сего перестал лаять, а еще понимали, что желтые разводы на ткани под жопкой псины — вовсе не яблочный сок. — Я сейчас его еще больше укорочу, — задымился старший. — Будет, как земляной червь, ползать нахуй! — Как говорил Чимин, даже дерьмо отстирать можно. Успокойся. Смотри лучше сюда, — Чонгук обеспокоенно поднял голову, сосредоточив все внимание на алеющих разводах на своей шее. — Да ладно, посмотри на мою и успокойся, — отшутился Тэ, ведь его шея и так была похожа на предзакатное небо — сплошные градиенты: от желтого — сходящих отеков до винно-красного — самых свежих. А теперь ко всему этому буйству красок прибавился след от подарка Чонгука. Шутки шутками, но на этот раз старший потерял контроль, нарушив уговор с самим собой, заключенный еще в самый первый раз, когда дело пошло дальше обычных поцелуев. — Хм. — Что? — Ты же сам говорил, что твоя мать никогда не уделяла тебе должного внимания, соответственно, до того, что ты носишь, ей тоже нет дела? — Наверное, — хмыкнул младший. От вчерашнего властного «папочки» остался лишь нашкодивший мальчишка, который боится отхватить пиздюлей от строгой мамки. — У меня идея, пошли, — старший потянул Гука за собой, — хотя давай сначала попьем водички.***
Черная водолазка в рубчик когда-то бывшая тэхеновой довольно неплохо сидела на крепком теле, а еще лучше смотрелась шея, полностью закрытая воротником-стойкой. — Ты когда-то носил мой размер? — очевидно довольный решением казуса спросил Чон. — До того случая я регулярно занимался футболом, поэтому в массе был примерно, как ты. — А! Так это правда, что все футболисты — пидоры? — кислотно отшутился Гук. В ответ последовал нормальный такой поджопник ногой, отчего младший даже скорчился, схватившись за отбитую задницу. — А мой крученный по-прежнему на высоте, — съязвил старший после звучного шлепка и продолжил лить желчь. — А правда, что баскетболисты ночью включают режим «папочки», а наутро боятся, как детсадовцы, что их мамаша за засосы отпиздит? — А вот это обидно! — зашипел Чон. — Хочешь, покажу, — начал театрально строить из себя жертву, оттягивая воротник вниз, — но потом ты отхватишь побольше меня за то, что совратил такое невинное дитя, как я. — Кажется, этот режущий правдой — кроме последнего — аргумент заставил старшего словить мини-истерику. — Хуй попишешь. Так пойдешь, — смирился Ким.***
Часы отбивают половину пятого, когда в доме семьи Чон раздается еле слышный хлопок входной двери. Чонгук пулей пролетает по коридору, мимо кухни и по лестничному пролету. Теперь, когда его шея напоминает палитру безумного художника всего с одной банкой краски, вести себя естественно, как обычно, стало намного сложнее, хочется прятаться по углам, лишь бы не быть разоблаченным. Вот только не игра ли это в прятки с самим собой? Кроме того, школьник выглядел, мягко говоря, помятым, алкоголем уже не разило так, как ранним утром, но учуять режущий запах все равно было очень просто. Весь день парень просидел в своей комнате без малейших вылазок даже на кухню. После убойной дозы алкоголя и утреннего похмела аппетит по-прежнему выжидал, пока организм переживет этот маленький стресс, поэтому все, чем сегодня питался Чонгук, — вода да воздух. Перед сном парень, как обычно, намылился во всех смыслах в душ, после которого понял, что это — лекарство от любых недугов, будь то разбитое сердце, бессонница или алкогольное отравление. А еще от гетеросексуальности, ха. Выходя в одной набедренной повязке, он никак не ожидал увидеть свою мать, сидящей на его кровати: — Чонгук-а, я хотела поговорить с тобой о том, что случилось тогда на кухне… — женщина говорила взволнованно, боясь оступиться и вылепить что-то лишнее. Очевидно, просить прощения она не привыкла, оттого, пока она выдавливала из себя эти слова, сын успел подойти ближе, совсем забыв о том, что не давало ему спокойно жить весь этот вечер. — Что… Что с твоей шеей?