BnHA-драбблы

Изуку думает, как много, наверное, в дзигоку уже собралось душ – целая толпа. Нет, не просто толпа, там должно быть столько народу, что это ад сам по себе, даже без всяких демонических пыток. Сейчас Изуку думает, что жизнь готовит его к такому вот переполненному дзигоку. Он зажат между телами, пошевелить может разве что пальцами. Ног. Он все ждет, что вот на следующей станции из вагона выйдет хоть парочка людей и станет чуточку легче, но на следующей станции людей становится только больше. Изуку слышит, как заталкиватели громко и четко успокаивают пассажиров и давят, давят на толпу, стараясь всех утрамбовать. Да ладно, это все, в принципе, было бы ничего. Изуку не в первый раз попадает в час-пик, штука неприятная, но все-таки обыденная – человек ко многому может привыкнуть. Проблема в том, что сейчас толпа все плотнее и плотнее впечатывает его в Тодороки. О, вот это, большая проблема. Персональный компактный ад для Мидории Изуку. Он еле дышит, придавленный, и Тодороки – в каждом вдохе. Вроде ничего особенного: нейтральный порошок для стирки, сухая прохлада, апельсиновая нота – они оба перед тем, как сесть в вагон, пили сок. И все это совершенно особенное, потому что примешивается к запаху Тодороки, изменяется под его влиянием и… и… Изуку даже не может объяснить, что это за «запах Тодороки» такой, но чувствует себя просто невыносимо. От него совсем голова не работает, становится все жарче. Хочется делать глупости. Чем больше запаха, тем жарче печет внизу живота и тем больше глупостей – мысли пульсируют в такт бешеному стуку сердца. А ведь Тодороки наверняка чувствует… Изуку стоит, вынужденно уткнувшись носом Тодороки куда-то в район ключиц, и дышит все меньше и тише, от нехватки кислорода даже голова кружится. Изуку мечтает, чтобы какой-нибудь великан – вот Леди Гора, например, – вскрыл их вагон огромным перочинным ножиком и вытряхнул всех. Изуку определенно засчитал бы это за спасение. Приходится все же вдохнуть глубже, чтобы не свалиться в обморок вообще. Ребра сдавливает со всех сторон. Справа кто-то начинает отчаянно оттирать пассажиров и пробираться к выходу, и Изуку проезжается носом по ключицам Тодороки. Они оба качаются в сторону. Можно не бояться упасть – в такой-то плотной толпе, – но Изуку инстинктивно цепляется за что-то, а потом чувствует ладонь на спине. Оказывается, он зацепился за подол пиджака Тодороки, и ладонь тоже его. Чудо какое-то – как он смог приподнять руку и придержать Изуку. Прижать, обнять даже. У Изуку сильнее кружится голова, лицо обдает адским жаром. Он весь красный, возбужденный – и прижат к Тодороки, хуже и быть не может. – Тебе плохо? Ты красный, – голос звучит над самым ухом. Изуку зажмуривается. Ему показалось – Тодороки чуть не коснулся губами края ушной раковины. От одного «показалось» внутри сразу вспыхивает, грохает взрывом, как будто Изуку проглотил разъяренного Бакуго. В паху ноет, и Изуку чуть не начинает ныть, позорно хныкать от такого яркого возбуждения сам. – Нормально. Ну, как всем тут, я имею в виду, – нервно хмыкает Изуку. Говорит и не слышит свой голос. Он заикался сейчас? Наверняка должен был… Тодороки молчит, вроде бы кивает – Изуку не видно, но, кажется, над головой было движение, Тодороки задел растрепанные волосы Изуку подбородком. Ладонь на спине ободряюще трет – совсем немного, но Изуку всего простреливает от этого ощущения. Новая вспышка делает возбуждение слишком – ярким, острым, горячим, просто слишком. Изуку откровенно больно от того, как у него стоит, как поджались яички. Он кусает себя за губу и поджимает пальцы на ногах, чтобы отвлечься. Главное не думать, что Тодороки знает. А он не может не знать, Изуку упирается пахом ему в бедро. Когда Изуку кажется, что хуже уже быть не может, кто-то начинает выбираться из-за спины Тодороки, им обоим приходится неловко переставлять ноги, отдавливая пальцы окружающим, чтобы хоть как-то сдвинуться. От того, как из-за движений Тодороки трет бедром пах Изуку, того накрывает. Перед глазами никакого переполненного вагона, сплошная белизна, а потом сразу – темнота. Дыхание рвано вырывается изо рта, влажно оседает на рубашке, на шее Тодороки. Изуку трясет все больше, а оргазм длится и длится. Пульсирующие вспышки в паху одна за другой вымывают из тела все остальные ощущения. Уже даже не жарко и не душно. Изуку все равно целую блаженную минуту. А потом к горлу подступает паника. В голову возвращаются мысли, и они тоже панические, легкие горят, сухое горло дерет, когда Изуку тяжело сглатывает. Из тела будто вытянули все кости, Изуку весь как тряпичный. Тодороки это чувствует – рука на спине поддерживает тверже, и от этого Изуку только сильнее захлестывает стыдом. Тодороки ведь все чувствует. – Я-я… – заикается Изуку, но Тодороки начинает говорить одновременно с ним: – Мы сейчас выходим. Изуку совсем выпал из реальности и перестал следить за станциями. Они вываливаются из вагона и жадно хватают воздух ртами. Изуку сразу отходит к колонне, сползает по ней и обнимает свои колени, утыкаясь лбом в предплечье. В штанах мокро и липко, и он даже смотреть не хочет вниз, зажмуривает слезящиеся глаза. Он так сильно кончил, там наверняка большое пятно, что с ним делать теперь? – В следующий раз выберем другое время, чтобы ехать в торговый центр, – голос Тодороки слегка заглушается гулом толпы на станции, но все равно звучит четко и уверенно. Как будто он не задыхался только что. Или как будто Изуку не кончил только что прямо в вагоне, притираясь к нему. – Идем. Изуку отчаянно мотает головой, не поднимая лица. – Прости, прости, пожалуйста, – он кусает губы и все-таки поднимает голову. Нужно иметь смелость посмотреть на Тодороки хотя бы извиняясь. – Я лучше домой. У Тодороки нечитаемое выражение лица, совершенно обычное, он так на уроках сидит, и за обедом, и перед телевизором. Изуку думает, было бы легче, если бы Тодороки злился и захотел ударить, например. – Сначала тебе все равно надо в туалет, – Тодороки не злится. Чуть качает головой, указывает на дверь в нужной стороне. – Да, точно. Ты… ты тоже езжай домой. Я сейчас, посижу еще немного, – Изуку чуть не плачет, выдавливая улыбку. Тодороки снова качает головой, вжикает молнией сумки, достает салфетки. Изуку тупо смотрит на пачку, которой Тодороки легонько постукивает его по предплечью. – Иди прямо за мной, ничего не будет видно, – Тодороки снова кивает в сторону туалета. Изуку спешно вытирает кулаком мокрые ресницы, неловко покачивается, опирается спиной о колонну, вставая – колени все еще как будто чужие. Ладонь Тодороки уверенно сжимает его предплечье, тянет. Изуку вдыхает поглубже и принимает руку, тоже сжимает предплечье Тодороки. Тот смотрит прямо в глаза и руку так и не отпускает. – Ты мне нравишься, – выпаливает Изуку. Очень глупо было бы отпираться. Хотя можно было бы промолчать, но Изуку уже не может. И думает, что сейчас единственное, как он может поблагодарить – быть честным. – И спасибо. Тодороки кивает, отворачивается. Ведет Изуку к туалетам. В толпе никому не видно, как Тодороки тянется чуть назад и цепко берет Изуку за руку, переплетая с ним пальцы.