Мимикрируя под человека

Тимоти Григ просыпается под утро в своей комнате, в пустой квартире в третьем городском жилом кольце. Потолок - в тоненьких змеевидных трещинах. Тим пытается уснуть снова. Пробует, но сон не возвращается. В полусне он видит какие-то нелепые визуальные бредни, и, потерпев провал, возвращается. Очень жаль. Неясно, когда еще такое приснится. Рядом - Мэтт. Они, наверно, голые - насчет себя Тим уверен из-за растений, запавших в память. Вместо шрамов на его коже распускаются цветы, прикрывая набухшие темные вены. Красные, синие, желтые - нежные и прекрасные, и даже во сне Тим не перестает дивиться тому, как нечто такое могло произрасти из его кожи. Мэтт крепко обнимает его и прижимается губами то к его щекам, то к губам, то к скулам. Григ не стесняется и не бежит лишь из-за растений, заменивших мерзкие отметины. Уходить никуда не хочется. Здесь его друг нуждается в нем больше всех, видит его насквозь и сам с ним останется. Его губы теплые и влажные, а глаза блестят чуть ржавой бронзой. Прежде чем проснуться, Тим целует его закрытые веки. Он стягивает с себя футболку перед зеркалом. Не хочет, но стаскивает. Нагретая за ночь условная пижама падает на пол, а кожа покрывается мурашками от холода. Поднимать глаза не хочется, но нужно. В куске стекла, в рассеянном свете предрассветных сумерек Тим видит себя и все свои шрамы.Нужно смотреть внимательно, чтобы заметить их, но Тим помнит каждый и видит их. Мерзкие, уродские неровности на коже, следы множества заданий, следы собственных проступков и наказаний за них. Подросток уверен, что через окошки-шрамы он видит сквозь кожу свою мерзкую, гнилую душу. Знает, что все не так, но разубедить себя не может. Не хочет. На левом бедре - свежие раны от резака. Чуть глубже других. Они уже начали заживать, затягиваться и дискомфорта почти не приносят. Поэтому нужно снять с них пластыри и разодрать, расковырять едва начавшую залечиваться плоть. Потревоженные и заживающие раны намного болезненнее самой травмы. Крови в порезах накапливается столько, что она течет через края по бедрам, к ягодицам, и впитывается в ткань белья. Светает, и в красно-желтом свете Тим замечает грязь под собственными ногтями. Он потом все обработает и заштопает даже, но не сейчас. Точно не сейчас. Бедро ноет, горит и подгоняет влагу к глазам, но этого недостаточно. Все еще напоминает о себе почти двухнедельный ожог от чужой сигареты. Воспоминания о легких деньгах и ненависти к чужой глупости. Как такое вообще можно было вообразить? Будто Мэтт целует его. С чего бы? Тим слишком любит его, чтобы подпустить к своей гниющей коже, и правильно. Не на что там смотреть. Нечего трогать. Его мерзкая шкура никогда чудесным образом не порастет цветами. Мэтт - слишком удивительный, чтобы иметь к этому отношение. Мальчик встает и солнце освещает его плечо. Он снимает еще один пластырь - медленно, вдумчиво, и выглядит и чувствуется это как религиозное таинство. Розовый волдырь освещается солнцем. Тени залегают по его краям и внутри. Тепло. А потом Тим вгрызается в него зубами. Только заживать начал, болит страшно, но ни боль, ни вкус железа во рту не останавливают мальчика, и Тим совершенно уверен, что не плачет. Ни от обиды, ни от боли. Мэтт к нему никогда не прикоснется. Пора бы это понять. Когда ожог уже изодран и кровит, Тим немного успокаивается. Его плечи трясутся, все лицо в слезах, а подбородок - в кровавых разводах. Солнце взошло. Он ненароком замечает, как нежно зацвела на подоконнике азалия.