Драбблы

На белом листе – ровные строчки результатов анализов. Мастер не позволяет проводить глубинные исследования, как на модифицированных, но даже косвенных данных Франкенштейну хватает, чтобы составить прогноз. Графики идут вниз. Все чёртовы графики сползают вниз, искривляются, горбатятся, и уже вот-вот пересекут черту, отмечающую предельный показатель. Ниже этого показателя – жизни нет. Каждый из графиков вот-вот его коснётся. Раньше, когда Франкенштейн смотрел на чёрные строчки, описывающие здоровье Мастера неумолимыми сухими цифрами, он чувствовал холод внутри. Стылое чувство, которому нет названия, могильный коктейль страха и бессилия, разливающийся за брюшной стенкой, под рёбрами. Сейчас он уже не чувствует ничего, но это не безразличие. Будто он вколол себе лошадиную дозу обезболивающего. Будто рецепторы и нервы уже не справляются с нагрузкой, отмирают. Оставляют после себя чувство пустоты и дерьмовой анестезии. Франкенштейн чувствует зов Мастера – по внутренней, только им двоим доступной связи. Не слова, а наполовину чувство, наполовину ощущение. Он спешно откладывает бумаги в сторону. Перед тем, как открыть бесшумную дверь, несколько раз вдыхает и выдыхает, пока губы не складываются в приличествующую случаю улыбку. – Что-то случилось, Мастер? – Франкенштейн улыбается. У Мастера круги под глазами и впалые щёки. Сухие корочки на губах. – Позвонил Шинву. Предлагает пойти в компьютерный клуб. Я согласился. И смотрит. Будто разрешения просит. – О, это просто отлично! – теперь Франкенштейн улыбается шире. Ослепительно. – Прогулки – это замечательно, я всегда вам говорил! А ещё прогулки способствуют поддержанию здоровья, прибавляют бодрости и сил. Хотя кого он обманывает. Состояние Мастера не из тех, которые лечат длительными прогулками. Франкенштейн продолжает улыбаться, пока отсчитывает Мастеру деньги на расходы. Он всегда предлагает взять больше, но Мастер всегда отказывается. – Почему бы вам всем вместе после клуба не сходить в тот парк, который вам понравился в прошлый раз? Тем более, там в глубине в кафе подают очень неплохой рамен. Возьмите, вот, угостите остальных, скажете, от директора для улучшения оценок на контрольной. Лицевые мышцы, кажется, сейчас сведёт судорогой. Но Франкенштейн всё равно улыбается, как ни в чём не бывало. – Я полагаю, оценкам Шинву это не поможет, – серьёзно замечает Мастер. Франкенштейн смеётся: – Я полагаю, его оценкам поможет мой старый ремень с пряжкой в виде герба, помните, я привёз его с Материка ещё когда мы жили в Лукедонии? Но, боюсь, вы не поддерживаете телесные наказания. Франкенштейн разводит руки и снова смеётся. Это больно. Это так больно, что сводит скулы. Но если перестать улыбаться – Франкенштейн проиграет самому себе. Он не хочет оплакивать Мастера, пока тот ещё жив. И не будет. – Шинву скоро должен прийти, – замечает Райзел. – Я пойду, подожду его в гостиной. Райзел поворачивается и не торопясь выходит из комнаты. Франкенштейн знает, чего стоит Мастеру каждый шаг. Улыбка медленно сползает с лица. Однажды Франкенштейн уже остался без Мастера. Но тогда у него была надежда, что тот вернётся. Теперь надежды не будет. Но Мастер ещё жив, с ним, и Франкенштейн не намерен сдаваться. Он будет улыбаться ему, пока есть силы, и когда сил не останется. Просто потому, что Мастер ещё с ним. Оплакивать его он будет, лишь когда придёт время. Не раньше. Мастер замирает в дверях, а потом медленно возвращается. Франкенштейн не оборачивается. Мастер останавливается позади, тянет руки, обнимает, прижимается щекой к рассыпавшимся по спине волосам. – Спасибо, Франкенштейн.