О туманной очевидности

Ливень в Олларии сменился мелким дождем, колючим и промозглым, утренний свет был серым и тусклым, отчего комната тонула в мягком полумраке. Дик сел на постели, сонно моргая. Все-таки прилечь, не раздеваясь, было не лучшей идеей — платье за ночь перекрутилось и порядком измялось, а тело под слоем одежды покрылось противной испариной. Золотое шитье зловеще поблескивало на черном фоне. Цвета Окделлов. Алва что, издевается?! От негодования Дикон мигом вскочил и принялся, в своей излюбленной манере, нервно вышагивать из угла в угол, нагнув голову и сжимая кулаки. «Не возьму», — думал юноша, сердито поглядывая на кошелек исподлобья, словно на ядовитую змею, готовую напасть. — «Не возьму ни суана!» И странное дело, но как только он принял решение, возмущение резко улетучилось — Дик, вздохнув, остановился посреди комнаты. Еще один повод безотлагательно поговорить с Алвой. Если, конечно, монсеньор у себя. Кажется, Первого маршала вчера опять куда-то вызвали на ночь глядя… Опять малодушно надеешься отсрочить неизбежное? Ну, нет уж, дудки. Может, и глупо воротить нос от маршальской щедрости — в конце концов, любой дворянин, окончивший Лаик, прекрасно знает: эр обязан содержать оруженосца — однако было что-то особенно мерзкое в том, чтобы принять подношение из рук Алвы. Отвратительной истории с перстнем вполне достаточно. Нет, решено, пусть он столуется и одевается за счет маршала, пусть кэналлийские слуги следят за состоянием его оружия, он даже, повинуясь прихоти своего эра, сменит коня, но подачек герцог Окделл брать не станет. Только то, что необходимо по долгу службы. Больше ничего. Не после того, как Алва раз за разом беспощадно проходился на тему Окделлов и их бедности. «МОЙ оруженосец не будет считать гроши!» Конечно, у Ворона же должно быть все самое лучшее, для него люди не дороже собак и лошадей. Вот и выбирал бы Колиньяра, богатого и первого в выпуске! Они вдвоем живо бы спелись! Дикон чувствовал: если не выйдет настоять на своем, если Алва снова запутает его, заставит принять навязанную им волю и вынудит поддаться, смириться, то произойдет нечто ужасное, непоправимое. Как смерть. А может, и хуже смерти. Пускай маршал делает с ним, что хочет, может хоть пытать! Закатные кошки, да не убьет же он его — с этим даже эр Август согласен! Теперь юноша не мог понять, что на него нашло накануне вечером. Сбежал, как последний трус, потому что ему показалось… А что именно ему показалось? Наморщив лоб, Дикон сосредоточенно пытался вспомнить, что же привело его в такой ужас — и не мог. Вот Алва отчитывает его взбешенным тоном, вот у Дика вырывается дерзость в ответ… маршал протягивает руку… и все. Остальное ускользает, воспоминания словно подернуты блеклым белесым маревом, сквозь которое ничего не возможно разглядеть, кроме разрозненных обрывков: клыки убиенных вепрей отбрасывают на стену жутковатые тени, жалобный звон бокала, который Алва в сердцах опустил на стол слишком небрежно, холодок дверной ручки под пальцами, глуповато-обалделое выражение на смуглом лице слуги. Дикон рванулся сквозь марево, продираясь сквозь проклятую пелену, точно сквозь легкую газовую ткань, странным образом опутавшую его мысли, но едва события начали приобретать более четкие очертания — резкая боль прострелила виски, и юноша, сдавленно охнув, опустился на постель. — Ладно, — прошептал он, стараясь утихомирить подступающую мигрень. — Ладно… Я не буду. Это было странно, но знакомо — память отказывалась извлекать из своих недр события минувшего вечера, так же, как и тот проклятый день. Иногда Дикон пытался мысленно вернуться туда, по крупицам восстановить случившееся, истязая себя часами, однако все, чего он этим добивался, сводилось к головной боли и обрывочным видениям, больше похожим на кошмарный сон, каким он видится, когда, проснувшись, пытаешься понять, почему же тебе так паршиво этим чудесным солнечным утром. Дик вздохнул. Нужно было принести эру извинения — за то, что не дождался дозволения уйти — объясниться, а заодно и сообщить, что он не примет ничего сверх самого необходимого. Легче сказать, чем сделать. Он, Окделл — вот умора! — привык терпеть, стиснув зубы, не позволяя тому, что он думает на самом деле, вырваться наружу. Закупоривать мысли и чувства внутри настолько вошло у него в привычку, что теперь, когда надо было, наконец, высказаться, он не мог подобрать слов и морщил переносицу в мучительных раздумьях, как усердный, но не очень способный ученик. Вот и как тут будешь объясняться с Алвой, если даже не знаешь, с чего начать? Дик невесело усмехнулся. «Ах, монсеньор, простите, что намедни не дождался позволения удалиться и улепетывал от вас, как будто за мной твари Закатные гнались». Просто великолепно. Дик сдался и принялся собираться. Быть может, выйдет отделаться формальными извинениями? Как назло, не получается сообразить ничего путного… Дик досадливо покачал головой. Он думал о том, когда в последний раз просыпался утром, и его ничего не тяготило, и не мог вспомнить. Наверно, в детстве, еще до того, как отец отправился воевать в Торку. На мгновение — это было лишь мгновение — он почувствовал, что слезы душат его. Как будто рука в латной перчатке сдавила внутренности, скрутила их в тугой огромный ком, и этот ком стал ему поперек горла. Глаза немилосердно жгло. Ему хотелось опуститься на пол и разрыдаться, как потерявшийся ребенок, который боится, что никогда не найдет дороги домой — таким беспомощным он себя чувствовал. Подобное чувство он испытывал, когда забрался на иву неподалеку от замка и не мог оттуда слезть — беспомощность и стыд, что не получается преодолеть свой страх. Ведь, как бы юноша ни храбрился, ему все-таки было страшно. Вчера он думал, что Алва что-то с ним сделает — схватит или ударит. Это ясно. Однажды маршал уже применил силу, чтобы заставить его… Что мешает ему сделать это снова? «Это на три года. Только на три года», — мысленно твердил Дикон, словно молитву. Приблизившись к зеркалу, юноша постарался придать своему лицу выражение, исполненное, как выражались в Надоре, «достоинства, подобающего благородной особе», но нервически подергивающиеся уголки губ выдавали его с потрохами, превращая в обыкновенного перепуганного мальчишку. Дрожание мышц отдавало легкой щекоткой, будто кончиком пера по коже. Промедление не имеет смысла. Хватит! Настало время выйти наружу и посмотреть в глаза своему страху. И Дикон вышел наружу и направился в кабинет Алвы с жизнерадостным настроем восходящего на эшафот. Он быстрым шагом пронесся сквозь приемную, чтобы не дать себе возможности одуматься и отступить. — Монсеньор занят! — пискнул дежурный паж, покосившись на Дика с опаской — видимо, давешний слуга разболтал, как малахольный оруженосец соберано едва не сшиб его с ног. Не обратив на пажа никакого внимания, Дикон решительно постучал. — Заходите. А, это вы, Ричард. Вы на удивление рано. Дик был достаточно взвинчен, чтобы ремарка его задела. Что тут удивительного, хотелось бы ему знать? И к «почтенному племени сов» он вовсе не принадлежал — ни в Надоре, ни в Лаик не было принято долго разлеживаться в постели, поэтому юный герцог привык к ранним побудкам. Но он смолчал. В конце концов, за время службы у Алвы он ухитрился опоздать уже дважды. Первый маршал сидел за столом, заваленным ветхими на вид книгами и бумагами, и сосредоточенно что-то писал. Пустые винные бутылки все еще валялись неподалеку. Сложно было угадать, успел ли Алва опустошить их с утра пораньше, или они те же самые, что и в прошлый раз. Дик неуклюже переминался с ноги на ногу, и мелкая дрожь растекалась по его телу, танцевала на кончиках пальцев; во рту пересохло, короткие волоски на руках и затылке встали дыбом, а воздух в кабинете стал вязким, словно мед. У монсеньора всегда было так душно? Раньше он не замечал. — Сядьте, Ричард, — не отрываясь от бумаг, обронил маршал. — Вы мне протрете дыру в ковре. Дикон послушно опустился на краешек кресла и затих, чуть склонив голову набок, настороженно наблюдая за Алвой. Отросшие русые прядки неровно топорщились, придавая юноше сходство с нахохлившейся маленькой птичкой — щеглом или воробьем — в любой момент готовой упорхнуть восвояси. Молчание длилось и длилось. Тишину нарушали лишь скрип пера, шуршание бумаги, легкое позвякивание чернильницы да монотонное тиканье часов, которое вскоре начало действовать Дику на нервы. Но, когда он, наконец, раскрыл рот, чтобы произнести заготовленную речь, Алва его опередил: — Не утруждайтесь, юноша, я угадаю. Денег не возьмете, не так ли? Дик замотал головой из стороны в сторону и сказал тихо, но твердо: — Не возьму. Монсеньор. Ожидаемой бури не последовало. Алва не выказал недовольства, не сделал попытки выйти из-за стола и приблизиться, даже не поднял глаз, продолжая покрывать бумагу ровными чернильными строчками. Вместо этого маршал сказал: — Ну и зря! — неожиданно спокойным тоном. В голосе Рокэ не было и тени того раздражения, которое накануне привело к столь печальной развязке. — Должны же вы на что-то безобразничать. Намереваетесь в следующий раз продуть шпагу или кинжал? — Я больше не буду играть. — Будете, — сказал Алва так уверенно, словно оба они находились не в кабинете, а в самой что ни на есть "веселой" таверне. Дик впился ногтями в ладони, преодолевая страх, и произнес как можно более холодно: — Вы не провидец, и не можете судить об этом. — А вы, юноша, можете судить, провидец я или нет? — Алва все же поднял на юношу взгляд. Он смеялся. Похоже, сегодня эр снова находил дерзости оруженосца забавными. Но Дика больше нельзя было ввести этим в заблуждение — он знал цену маршальскому спокойствию. — Впрочем, как знаете. Все равно вам никогда не будет везти в игре, потому что вы слишком серьезны. Вас стоило бы научить как следует улыбаться. — Что вы сказали? — ошеломленно выдохнул Дик. Слова маршала вдруг напомнили ему, до ужаса, до боли… Алва картинно возвел очи горе. — Я сказал, что вам нужно чаще улыбаться. В вашем возрасте мрачность не красит. А удача благоволит тем, кто смеется. Юноша вспомнил вечно улыбающегося, неунывающего Мейса и отца, который рядом с ним, Диком, всегда был весел, и ему пришлось опустить ресницы, чтобы Алва не заметил его вмиг повлажневших глаз. То, что сказал монсеньор, было неправдой. Почему они вообще обсуждают какую-то чушь? Разве он пришел сюда за этим? Пора привыкать, что разговоры с маршалом никогда не идут по плану, но как же раздражает временами эта его кошачья непредсказуемость! Ведь можно было просто… — додумать не удалось. — Вы знакомы со старогальтарским, я не ошибаюсь?  — Ч-что? С кем? — глупейшим образом ляпнул Ричард. — Ах, да… Да, конечно! Знаком, монсеньор. Дурак! Вывел бы еще прямо на лбу крупными буквами: «Я тайный эсператист!» Но Алва лишь хмыкнул. — В таком случае отправляйтесь в библиотеку и разыщите там все, связанное с Гальтарой и переносом столицы в Кабитэлу. Хуан вас проводит. Заодно книжки почитаете. Их там много.