***
Пить знаменитую «Черную кровь» Дикон все-таки не стал, хотя ему и было любопытно: почему-то после мимоходом брошенных слов маршала из чистого упрямства хотелось поступить наоборот. Алва летящей походкой прошествовал к столу, оставляя Ричарда в одиночестве посреди толпы незнакомых людей. Но юноше повезло: толпа им не интересовалась — все предвкушали зрелище поувлекательней. — Итак, — любезно поинтересовался Рокэ, — какой камешек валится на мои хрупкие плечи? — Сорок две тысячи, — подсказал небрежно одетый господин. — Да, моя репутация всеобщего нелюбимца подвергается серьезному испытанию. Что ж, принято! Марсель Валме — расфуфыренный и завитый, как кукла — незамедлительно вскочил, уступая герцогу место. Как и остальные, он выглядел шокированным, но в то же время на его лице читалось облегчение: никто и никогда не видел Алву с картами, однако виконт, казалось, не сомневался в его удаче. «А чего ему бояться?» — подумал Дикон устало. Ворон принял ставку — ему и платить по счетам. И еще Марианне, вокруг которой засуетились слуги, примчавшиеся собирать осколки хрусталя — все, что осталось от бокала, который она сжимала в руке еще совсем недавно. Приоткрытые губы женщины беззвучно подрагивали, как будто она молилась. «Она очень сильно любит виконта», — с ужасом понял Дикон. Любит настолько, что не посмеет отказать цивильному коменданту, лишь бы избавить Валме от неприятностей. Дурак этот Валме! Не замечать такой самоотверженной преданности! Юноша перевел взгляд на Людвига, обсуждающего с Алвой условия игры. Эр Людвиг — Человек Чести… Возможно ли, что совесть позволит ему навязываться даме? Люди Чести тоже бывают жестокими. Большинство людей жестоки, ты же помнишь. Эр Август был добр к тебе, но даже он считает, что таким, как ты, не место в этом мире. Дик вздохнул. Он уже однажды решил, что нужно отстаивать правое дело и не жалеть себя, но получалось из рук вон плохо. Как бы то ни было, Люди Чести борются за возрождение великого государства, просто так вышло, что их мораль не предполагает… — Ричард, — громко позвал Алва, — оставьте этот нелепый бокал, идите сюда и выберите колоду. Дик протиснулся к столу. Какой-то смутно-знакомый дворянин в темно-зеленом посторонился — торопливо и подобострастно — и юношу передернуло: его боятся, потому что он носит цвета дома Ветра. Новое приобретение Алвы. Как бы ему хотелось, чтобы хоть кто-то увидел в нем, наконец, просто Ричарда, почти нормального человека семнадцати лет… Дикон схватил первый попавшийся кожаный чехол с картами, протянул монсеньору и отступил на шаг. Никто из сгорающих от любопытства гостей, однако, не решился перекрыть юноше обзор, заняв освободившееся место. Что же задумал Рокэ? Просто решил бескорыстно помочь эрэа, попавшей в беду? «Зачем Рокэ Алва что-то делает, не знает даже сам Рокэ Алва». Сомнительное умозаключение. Чему герцог Окделл научился за свою короткую жизнь, так это тому, что почти во всех человеческих поступках кроется подвох. Алва точно знает, что делает. Но никому не расскажет. Как в приснопамятный Фабианов день, когда произнес на площади его имя. Никому ничего не расскажет, поэтому никто никогда и не сможет выяснить, добился маршал желаемого или нет. — Разыграем сдачу. Ваш оруженосец нам поможет? — Я не беру его с собой в подобные места. — Вот как? Значит, бедному мальчику приходится развлекаться самостоятельно. — Дик разволновался, но Рокэ больше ничего не сказал. Хорошо, что Колиньяр не здесь: по крайней мере, сегодня ему не придется смотреть, как «навозник» при всех щеголяет фамильным карасом Окделлов. Сдавать досталось Килеану, но графу это не слишком помогло. Рокэ не делал ни одной ошибки, зато умело использовал чужие: ажиотаж вокруг играющих стремительно нарастал, гости даже перестали сдерживать тон, позабыв об опасениях, что их услышат. — Алва не проигрывают ни одного сражения, — донеслось у Дика из-за спины, — будь то карты, будь то поле боя. — Воистину, — пробормотал стоящий рядом с юношей темно-зеленый. — Тут уж поневоле поверишь, что Алва — потомки Чужого. По другую сторону карточного столика Валме зло искрил глазами в сторону Людвига и методично напивался. Рокэ, принявший обманчиво расслабленную позу, никак не реагировал на разрозненные реплики, которые становились все громче, — только спросил еще вина. Ему, казалось, были безразличны и исход партии, и кипящий от ярости соперник, и Валме с его злопыхательством. — Только глупец продолжает игру, когда фортуна повернулась крупом и лягается, — заметил кто-то из присутствующих. — Глупец и продолжает, — прошипел Валме, азартно наблюдающий за поединком. Неудачливый виконт только что не сопел от напряжения, отчего Дику стало противно. Уж кто бы говорил! — Налейте, — приказал Рокэ, протягивая оруженосцу опустевший кубок, и, когда юноша склонился, чтобы исполнить просьбу, вполголоса произнес с равнодушной ленцой: — Видите, Ричард, как один молодой человек выглядел сегодня днем? Опешивший от неожиданности Дикон изменился в лице. Все это — тоже чтобы проучить его? Поутихшие было гнев и обида вцепились в юношу с утроенной силой. Да Алва понятия не имеет, как он выглядел и отчего вообще ввязался в ту идиотскую авантюру! — Вы знаете, граф, я вас скоро догоню, — обратился маршал к Людвигу. Он говорил вполне благодушно, и тем не менее у Дика все внутри переворачивалось от нехорошего предчувствия. Судя по тому, как все вокруг притихли, в этом он был не одинок. — Я играю лучше, сударь, и вы это знаете. Пока что я еще должен вам две тысячи. Забирайте и уходите. Лицо цивильного коменданта Олларии, и без того длинное, вытянулось еще сильнее. Дикон знал, что теперь гордость точно не позволит ему отступить: своей резкой отповедью маршал лишь сильнее разъярил его, а возобновившиеся пересуды гостей подливали масла в огонь. Как тут не зарваться, если вас, умудренного годами и опытом, при деньгах и высокой должности, в особняке, полном народу, отчитывают, как мальчишку? — Стоит ли терять голову, Людвиг? Удача сегодня не на вашей стороне, и Чужой с ней! — Ну, нет, кошки с две Килеан позволит Ворону себя обставить… — Да, кое-кому давно пора поощипать перья! — Не судьба! Рокэ вот-вот превратится в Повелителя Кошек… — Одной кошки, — встрял непонятно откуда появившийся Раймон Салиган, — но очаровательной. — Да пусть его, Людвиг! Не везет в игре — повезет в любви! — утешительно молвил молодой человек в сером. — Разрубленный Змей! Килеану повезет в любви, только если повезет в игре, — заржал Валме, успевший изрядно перебрать. Краем глаза Дикон заметил, как побледнела, услышав его слова, стоящая поодаль баронесса. — Сдавайте, Алва! — резко потребовал Людвиг, и глаза маршала нехорошо сверкнули. — Извольте. Дикон, вина! Сначала юноше показалось, что он ослышался. Откуда Алва мог узнать?.. По-родственному «Диконом» его называли только самые близкие люди: отец, сестры, кормилица, старина Джек, Реджинальд — интересно, услышит ли Дик от него это имя теперь, после того как накануне он так сильно его обидел? — и еще Мейсон. Юноша наполнил бокал, чувствуя, как ползут по спине мурашки, как в ответ в глубине его души звенит, обрываясь, струна, и ненавидел себя за тот отклик, который рождал этот звон. Ох, как же глупо: разумеется, Рокэ не вкладывал в его семейное имя никакого интимного смысла — его «Дикон» было всего лишь прозвищем для мальчишки-виночерпия, потому что для подобной должности «Ричард» звучит длинновато. Пробило три утра. Ни у кого из присутствующих сна не было ни в одном глазу. Килеан отчаянно рисковал, пытаясь спасти партию, жадно вглядывался в лицо противника, цедил сквозь зубы досадливые, опрометчивые слова, а Алва откровенно наслаждался чужой ненавистью. — Пустая затея. Ворона не обыграть, — прошелестел некто в коричневом, а молодой человек в сером колете неодобрительно хмыкнул. — Вот и все, дражайший граф, — маршал прикрыл глаза ладонями, хотя совсем не выглядел усталым. — Я вам больше ничего не должен, а вот виконт Валме мне задолжал, ну да мы с ним сочтемся. Час поздний, — Алва улыбнулся Марианне, — боюсь, мы злоупотребляем гостеприимством нашей обворожительной хозяйки. — Помилуйте, сударь, — откликнулась баронесса. — Вам всегда будут рады в этом доме. — Вы совершенно правы, уже поздно, — сказал Людвиг. — Для тонто. Но мы можем закончить вьехарроном. — Можем, — легко согласился Рокэ. — Но для начала предлагаю отужинать, — сказал Людвиг извиняющимся тоном. — Вы появились позже, а я… — О, конечно. В мои планы не входит уморить коменданта Олларии голодом. За ужином, стоя за креслом своего эра, Дикон сполна ощутил, как же он вымотан после всех треволнений этого богатого событиями дня. Юноша был на ногах с раннего утра: пришлось отстоять малый Совет Меча, а потом пережить уйму неприятностей — понесший Баловник, смеющийся Алва, козни Эстебана Колиньяра, снова Алва, учинивший форменный допрос, дорога в особняк и этот мучительный вечер, затянувшийся до утра… Дик многое бы отдал, чтобы очутиться в теплой постели в комнате оруженосца, к тому же в последний раз он ел в «Солнце Кагеты» почти двенадцать часов назад, и тогда ему было, мягко говоря, не до кулинарных изысков. Ричард привык обходиться малым, однако сейчас чувствовал, что вот-вот свалится без сил — не удивительно, что восторженный щебет гостей начинал действовать ему на нервы. — Вы играете с огнем, герцог, — предостерегающе молвил черноволосый, тучный господин, — Дева Удачи не любит, когда ею пренебрегают. — Пустое, маркиз. Дому Ветра игры с огнем не страшны, — глубокомысленно изрек Алва и подлил кэналлийского в бокал сидящей рядом баронессы: — Ночь сегодня душная, не правда ли? — Да, завтра, должно быть, будет дождливо. К несчастью, я переношу духоту с трудом, но вам не стоит волноваться. Погибнуть от жары мне не грозит. — Надеюсь, вам не станет дурно. — Что вы! — красавица пригубила вино и рассмеялась. — И потом, женский обморок — не повод для мужчин оставлять войну или игру. Но мы слишком много говорим о моем здоровье. Оно того не стоит. — О, оно стоит больше всех сокровищ земных. Я бы сказал, что за него даже стоит выпить. Но нам с господином комендантом пора вернуться к игре, дабы не докучать вам сверх меры своим присутствием. Не так ли, Людвиг? Килеан, ревниво наблюдавший за каждым жестом, которым обменивались Рокэ и баронесса, поднялся. — Да, верно. Пойдемте. Рокэ и Килеан перекинулись дежурными едкими взглядами и особыми тонкими якобы-любезностями, призванными как можно сильнее оскорбить оппонента. Несмотря на все приметы, коменданту Олларии по-прежнему решительно не везло — пока он проиграл немного, но было заметно, что каждая неудача, каждая незначительная разница в очках бьет по нему ударом молнии. За окном занимался рассвет. Свечи в канделябрах покрылись бледно-палевыми наростами оплывшего воска — дорогие свечи, в Надоре, бывало, жгли что попроще — коричневатое и неопрятное на вид. Дикон с опаской давил зевки — не приведи Создатель, кто-то из столичных дворян и королевских гвардейцев случайно заметит вопиющее отсутствие манер — но его волнения были напрасны: гости, словно зачарованные, продолжали смотреть, как мелькают карты в тонких изящных пальцах. А Алва доводил их всех до исступления, и пил вино, и улыбался, и называл его «Дикон», отчего юноше хотелось топать ногами и орать «Замолчите!» Или, по крайней мере, было бы неплохо хоть на несколько блаженных минут оставить всех глядеть, как ложатся на синее сукно, одна за другой, разноцветные картинки, а самому утонуть в мягкой обивке кресла, дать отдых усталым ногам. Но Ричард не решался отходить далеко — кто знает, когда Первому маршалу опять потребуются его услуги. В этот раз фамильное упрямство обернулось на пользу — страшно представить, что с ним было бы, выпей он по совету эра «Черной крови» на пустой желудок. За Рокэ числился перевес в девятьсот сорок таллов, когда Марианне, как и опасался маршал, стало плохо. Все всполошились. Какой-то гвардеец окликнул служанку. Алва встревоженным голосом принялся заверять, что они сейчас уйдут. Людвиг поспешно вынул флакон с нюхательной солью. — Не вставайте! Это дурная примета… — сказала баронесса, ухватившаяся за спинку кресла. — Не надо переполоха, играйте, господа, прошу вас. Играйте… — Ричард, возьмите у господина графа флакон, — сказал Алва, поправляя кипенно-белые манжеты. Дик осторожно взял Марианну под локоть, помогая красавице дойти до окна и устроиться полулежа на небольшой кушетке, распахнул ставни, впуская в комнату утреннюю прохладу. — Герцог Окделл? — Да? — Дикон сию секунду вернулся и склонился над дамой. Баронесса взяла его за руку и разжала кулак, в котором юноша стиснул маленькую золоченую бутылочку. Ее пальцы были холодны и слегка влажны — ей и впрямь было очень плохо, но она не ушла. — Вы так сильно беспокоитесь. Не нужно, — произнесла она с мягкой укоризной, чуть покачивая головой, отчего стал заметен развившийся от выступившей испарины локон у нее на виске. — Мне так жаль, госпожа баронесса, — прошептал Ричард и на мгновение оглянулся на играющих, вмиг позабывших все тревоги, кроме собственных. Он отчего-то вдруг почувствовал себя очень виноватым. — О, пустяки, со мной все в порядке, уверяю вас, — улыбнулась Марианна растроганно. Большие томные глаза скользнули по его напряженному лицу. — А вам самому не дурно, милый герцог? — Вовсе нет, — постарался сказать Ричард как можно уверенней, все еще сжимая маленькую округлую ручку, и трогательно покраснел, когда подоспевшая на зов камеристка взялась расшнуровывать тугой корсет алого бархатного платья красавицы. Когда Марианна блаженно прикрыла глаза и вздохнула свободней, Дик решился оставить эрэа в одиночестве и поплелся назад, туда, где партия стремительно набирала обороты, а маршал и Килеан снова спорили. «Осталось недолго, последняя игра — и все», — убеждал себя юноша. Да, это была последняя игра, время — около пяти, черный час всех игроков, голова кругом от слепой ярости и азарта. Килеан поставил свой бриллиант, маршал — баронессу, но этого никто не заметил, все пересуды об элегантности и неэлегантности жестов должностных лиц постигло забвение. Как и в тот раз, когда Дик играл с Колиньяром, сама партия уже давно стала важнее того, что поставлено на кон: цивильному коменданту Олларии досталась в ней роль Ричарда, а герцог Алва превратился в унара Эстебана, лучшего из фабианцев. И, впитав этот наглядный пример, Дик вдруг почувствовал ко всем, включая себя самого, такое холодное отвращение, какого не испытывал даже к капитану Арамоне: карас Окделлов стал тем камнем, который бросили в воду, и теперь расходящиеся во все стороны круги зацепили Марианну, Валме и коменданта и потащили на дно. А Дик Окделл положил тому начало. Впрочем, где-то полчаса спустя все уже было кончено. Килеан и самые стойкие из стайки наблюдателей уставились на уложенные рядком три Сердца неверяще и немо. Из глаз коменданта хлынула ненависть и вмиг затопила комнату, может, поэтому все споры и восторги доносились до Дикона как сквозь толщу воды. Юноше уже не было дела до того, что возможно и что невозможно, ему просто хотелось уйти. «Скорей бы уехать отсюда», — подумал он, извлекая кубок и бутылку вина из буфета — напоследок Первый маршал спросил еще выпивки. Раньше Дик боялся предстоящего разговора с Алвой, а теперь ему все опостылело, на душевные терзания не осталось сил. — Прошу разрешения нанести вам завтра визит. Килеан-ур-Ломбах обуздал свой гнев и передал драгоценности с рук на руки Первому маршалу Талига. — Зачем? — казалось, Алва по-прежнему находил происходящее забавным: в его глазах теплилась еле заметная смешинка — или же это просто отраженное мерцание свечей? — наверняка не угадаешь. У Дикона возникло ощущение, что все вокруг — богато обставленная комната, люди в ней, спящий город за окном — ненастоящее, а он видит странный, жестокий сон, в котором, сколько бы ты ни бился, не сможешь повлиять на ход вещей. — Сударь, — почти что по слогам процедил Килеан, — проигравший вправе выкупить свое имущество. — Не спорю. — Назовите вашу цену. — Кольцо. — Простите, сударь? — Кольцо, — невозмутимо повторил Алва. — Очень старое. Большой квадратный карас, оправленный в золото. По ободку — надпись «Тверд и незыблем», на самом камне вырезан знак Скал. Углубление залито золотом. — Вы описываете фамильное кольцо Окделлов, — удивился Людвиг. — Совершенно верно, — ответил маршал, и Дик тут же очутился под перекрестным огнем десятка любопытных взглядов: Рокэ преподнес всю его подноготную на серебряном блюде — самое лучшее угощение для беспощадных сплетников. К вечеру вся столица будет гудеть о том, что Ричард Окделл проиграл фамильное кольцо. Вряд ли сказанное Алвой было хоть кем-то истолковано неправильно. «Зачем они смотрят?» — проскользнула усталая мысль. — «И так ведь все ясно». Им все равно не разглядеть, чей перстень у него на пальце. Чужое внимание было липким и неприятным на ощупь, как паутина. Дикон болезненно выпрямился, точно государственный преступник, приговоренный к расстрелу, и предпочел в этот момент не быть, скрыться в своей скорлупе, как в неприступной крепости, пока Рокэ, успевший своим ультиматумом добить опешившего Людвига и откланяться, не скомандовал: — Пойдемте, Ричард. Кармин на губах Марианны на прощанье расплылся кровавым пятном. Над Олларией сгущались низкие и темные грозовые тучи.***
Было уже почти шесть, когда они вернулись на улицу Мимоз, поэтому обещанный маршалом разговор откладывался, но Дикон не был уверен, рад он этому или нет: юноша весь измаялся и очень устал, глаза слипались прямо на ходу, но он по опыту знал, что с неприятностями легче разделываться, не откладывая в долгий ящик. Однако Алва велел: — Отправляйтесь спать, Ричард, — и Дик поплелся к себе. Он продрых до полудня и проснулся посвежевшим и довольным, но довольство продлилось недолго — ровно до тех пор, пока юноша не вспомнил, какими глазами таращились на него столичные балаболы, как Алва вертел в пальцах крупный бриллиант, принадлежащий Человеку Чести, как разъяренно и в то же время непонимающе требовал объяснений Килеан-ур-Ломбах, как натужно дышала Марианна Капуль-Гизайль, белая, как полотно. За окном хлестал косыми струями дождь, Ричард спустился к обеду, на котором монсеньор не изволил присутствовать, и наконец-то утолил свой многочасовой голод. Оставалось ждать. Делать было совершенно нечего: серый тоскливый день тянулся и тянулся, потом начали сгущаться сумерки, и в покои Дика постучали, чтобы доложить, что соберано требуют господина оруженосца в кабинет. — Входите, юноша, — донеслось сквозь дверь, украшенную завитушками, которые Дикон рассматривал в надежде немного потянуть время. Не вышло. — Монсеньор, — прошелестел он с порога. Алва стоял лицом к окну, заложив руки за спину. На столе были разбросаны какие-то бумаги, у стола валялись три пустые бутылки из-под кэналлийского, грустные головы вепрей взирали со стен, потрескивали поленья в жарко пылающем камине. Ворон, не оборачиваясь, сказал: — Вы сделаете мне большое одолжение, если вернете мой перстень и наденете свой. Он на каминной полке. — Я не могу… — Вы будете носить кольцо Окделлов, Ричард! — отрезал Рокэ. — Считайте, что это приказ. Мне напомнить вам о присяге? Дикон послушно двинулся в сторону камина. Вот так, получается, Алва снова помог ему — как и в тот раз, когда вскрыл нарыв на руке. Почему же он так взбешен? Откуда эта нелепая, ребяческая обида? Потому что маршал солгал. Он тоже тебя заставил — силой навязал тебе свою помощь, хотя ты о ней не просил, и не слушал протестов — дворцовые пустомели будут долго обсуждать историю с кольцом — после вечера у Марианны только последний дурак не сообразит, в чем дело — ты сделался посмешищем — и теперь, после всего, ты еще и в долгу перед Алвой: рано или поздно придется платить по счетам. Отлично разыграно! Он сказал, что оруженосец ему не нужен, что ты волен поступать, как знаешь, что он не станет лезть в твои дела, и обманул тебя. Но ведь маршал упомянул, что скажет, если ему что-то не понравится. Он предупреждал Дика в Фабианов день… «Скажет»? Да ну? И когда же это Ворон утруждал себя беседой? Нет, он предпочел вытрясти из тебя признание и сразу перешел к действиям, решив преподать тебе урок! Какой толк возмущаться тем, что маршал не держит слово? Что, нравилось надеяться, что он, с его оскорбительной прямотой и безразличием ко всем и вся, не опустится до лжи? Все бесполезно. Алва может на первый взгляд быть совершенно спокоен, а в следующий миг взять Дика за плечо и швырнуть в кресло, и, как бы юноша ни сопротивлялся, он не разожмет хватки. Из этого болота не вырваться. Ричард с остатками его воли ничего не значит. Дик сложил ладонь горсточкой и сгреб кольцо с каминной полки. В голове у него вдруг стало пусто, темно и очень страшно. — Спасибо, монсеньор, — сказал он, глядя, как танцуют в камине язычки пламени. — Благодарите нашего любезного коменданта, — пожал плечами Рокэ и отвлекся, наконец, от созерцания мокрых крыш, чтобы налить себе вина. — Вот, что бывает, когда Честь проигрывают в карты. Как по мне, не иметь чести удобнее: нечего проигрывать — нет проблем… Кстати, об этом. Вы ведь остались без денег, юноша — сомневаюсь, что вы сразу начали ставить на кон фамильные драгоценности. Короче, вот кошелек — и можете быть свободны. — Мне ничего не нужно! — поспешил заверить Ричард. Он очень живо представил, как бы отреагировали эр Эйвон и эрэа Мирабелла, услышь они, что герцог Окделл взял деньги у Алвы. — Карьярра! — Маршал обогнул стол и теперь оказался угрожающе-близко, прожигая юношу сверху вниз едким синим взглядом. — Мне плевать, какие бредни вы вбили себе в голову, МОЙ оруженосец не будет считать гроши и жаться, как провинциальный дворянчик! — Выведите из Надора войска и попросите вашего друга кардинала снять двойной налог — тогда я перестану! — выпалил Дикон и остолбенел на месте, зажимая рот рукой. На долю секунды не было ничего, кроме слепого, бесконтрольного, парализующего страха, как у добычи перед готовым разодрать ее на клочки хищником. Бровь Алвы поползла вверх. Ну, все. Ты правда сказал это вслух. Вот теперь он точно тебя убьет. Время будто замерло. Дикон увидел, как Алва медленно — очень медленно — протягивает к нему руку, намереваясь схватить за рукав, и шарахнулся в сторону. Сейчас он схватит его за предплечье и рванет на себя, рукав платья затрещит и лопнет по шву, расползутся в стороны поистершиеся нити, а потом к нему вплотную приблизится чужое лицо, бледное и злое, с плотно сжатыми в нитку губами, и Дик не сумеет долго смотреть в это лицо — никогда не умел — и вскоре черты начнут расплываться перед глазами, и тогда он, как и всегда, не выдержит и отвернется, а высокий хрипловатый голос, в котором чудится что-то торжествующее, прикажет… прикажет… — Ричард? — изумился Алва. В кои-то веки в равнодушном баритоне проклюнулось неподдельное чувство. Дик посерел лицом и часто-часто заморгал, словно свет в комнате вдруг стал слишком ярким. Он попятился к двери и, вслепую нащупав за спиной костяную ручку, опрометью кинулся вон. Чуть не сшибив по дороге какого-то долговязого слугу, направлявшегося к кабинету соберано, юноша, спотыкаясь, ринулся вверх по лестнице что было сил — почему вдруг стало так тяжело одолеть один несчастный пролет? — неуклюже зацепил ступеньку носком сапога и упал, разодрав коленки и локти, как маленький, но тут же вскочил, не замечая боли, и продолжил бежать-бежать-бежать, почти не разбирая дороги, туда, где маячила спасительная дверь — с засовом с обратной стороны, который всегда выглядел таким крепким… Дик ворвался в свою комнату, как будто за ним гнались все Закатные твари Лабиринта, заперся и, привалившись к двери спиной, медленно сполз на пол — все его тело сотрясала крупная дрожь, столь сильная, что ноги не держали. Его пригибало к земле и корчило, воздуха, как всегда, не хватало, скрюченные пальцы царапали начищенную до блеска паркетную доску. Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем ему удалось успокоить заполошно колотящееся сердце; сквозь гул в ушах доносились какие-то неприятные хрипы — юноша не сразу понял, что хрипит он сам. Он осознал это много позже, когда сумел вспомнить, кто он и где находится, а пока единственным подобием мысли — это была даже не мысль, а смутное наитие — оставалось «не умереть от всего этого». А когда Дикон вспомнил, то тут же пожалел, что у него это получилось — не умереть. Лучше б ему гореть в Закатном пламени, чем быть Ричардом Окделлом, который сидел, спиной привалившись к двери, и не мог поверить в реальность содеянного. Вырвавшаяся наружу гневная вспышка. Алва и его изумленный тон. Позорное бегство из кабинета маршала. Дик обхватил голову руками в ужасе и бессильной ярости. Болван! Трус! Бестолковый, жалкий слабак! Ты вообще в состоянии хоть что-то сделать правильно?! Соберись, раздери тебя Леворукий и все его кошки, и будь, наконец, мужчиной! Дикон дрожащей рукой отер со лба выступившую испарину, заставил себя подняться, отодвинул щеколду и, все еще хрипя, решительно пересек комнату и остановился перед зеркалом, до боли вцепившись в серебряную раму. Воздух врывался в легкие с нехорошим присвистом. Давненько он не чувствовал себя таким разбитым. Юноша сердито уставился на свое взъерошенное, помрачневшее отражение — растрепанные вихры, расширенные зрачки. Бледный, как герцог Алва. Значит, вы всегда хотели, чтобы вас уважали, Ричард Окделл? А за что вас уважать? Только что он повел себя, как последний трус, а Окделлы никогда не трусили! Дикон запрокинул голову и зло рассмеялся. Повелитель Скал! Раз уж на то пошло, нужно сделать так, чтобы было за что уважать его. Страшно жить в окружении врагов, но не выстоять и угодничать, боязливо поджимая хвост, — страшнее, особенно когда все, что он пока может — это говорить правду. От всей гнусности и подлости этого мира никуда не деться: придется проявить немного упорства и выжить — чего-чего, а уж упрямства Окделлам всегда было не занимать. Он стиснет зубы, перестанет мямлить и переживет эти три года бок о бок с Алвой. Нужно суметь взять себя в руки и перебороть это безумие, терпеть и наблюдать, как убеждал его Август Штанцлер, но при этом не ронять достоинства. Стараться больше не допускать ошибок. Три года — не такой уж и долгий срок, а потом… Потом он попытается сделать хоть что-то для своей провинции и сестер. Не выйдет — сбежит и отправится в Агарис, к принцу Альдо. Продолжит дело отца. Дикон глубоко вздохнул, выпятив подбородок. Он все для себя решил. Со двора послышался голос Пако, раздающего торопливые указания, потом — кэналлийские ругательства и цокот копыт по брусчатке: похоже, неутомимый Первый маршал снова отбыл по делам, без сомнения, очень важным и срочным. Это хорошо. Нужно прилечь и немного отдохнуть. Совсем ненадолго, только пока монсеньор не вернется, а потом он непременно объяснится с Алвой… Дик не стал задергивать полог и улегся лицом к двери. Когда тяжелый сон выпустил, наконец, его измученные тело и разум из своих цепких объятий, было уже утро. Юноша разлепил веки и первым делом обнаружил лежащий на столе злополучный кошель.