D' you breathe the name of your saviour in your hour of need?
Марко не воспитывали в строгих религиозных традициях, поэтому ощущение особой нужды в молитве было ему чуждо. До той поры, пока он не встретил на своём пути то, с чем не смог справиться. Он был уверен что все религии сходятся в одном: Создатель посылает своим созданиям только те испытания, которые они способны преодолеть. Но, оглядываясь назад, он понимал, что в данном случае Боги ошиблись, и такого испытания он вынести всё-таки не смог. Кто бы знал, что самое жуткое, что только было в его жизни, будет иметь облик невысокого, худенького паренька со светлыми волосами и молочно-белой кожей?.. Кто мог знать, что именно его имя будет произнесено в ранге молитвы бесчисленное количество раз в минуты отчаяния?..«Олли, Олли, Олли…»
Марко помнил, как они познакомились, как он впервые услышал игру Олли на гитаре, как впервые музыка Олли и его собственный голос зазвучали вместе, так, как будто им было суждено соединиться, так, как будто были созданы только для того, чтобы звучать вместе, сливаться в бесконечную, идеальную мелодическую гармонию...And taste the blame if the flavor should remind you of greed?
Марко помнил, как, поддавшись внутреннему, сдерживаемому так долго, порыву, он подался вперёд и поцеловал знакомый, чуть приоткрытый рот. Помнил, как, отстранившись, заметил, что Олли зарделся, и не сразу понял, отчего: от смущения или от стыда... Помнил, как в те доли секунды, что тот смотрел на него снизу вверх, был готов провалиться сквозь землю, раствориться в воздухе, расщепиться на мельчайшие известные науке частицы... Но всё это пропало из головы, стоило Олли улыбнуться."Олли, Олли, Олли... "
Он запомнил их первый поцелуй на вкус - так обычно помнят любимую сладость из детства или какой-нибудь экзотический фрукт. Несмотря на прошествие времени, ощущения на языке не забываются, а наоборот, раскрываются новыми нотками. Если тогда, ровно в тот самый момент, Марко точно мог распознать только жажду, жажду полного обладания, то сейчас, вспоминая, ему удавалось найти там и нежность, и жадность, и какую-то непонятную боль.Of implication, insinuation and ill will, 'til you cannot lie still,
Ему столько раз казалось, что всё это неправильно, что так быть не должно, и он ошибается, находя в шутках товарища только то, что хочет видеть. И Олли, который то подступал слишком близко к черте, которую Марко обозначил у себя в голове, то наоборот, отступал, никак не помогал разобраться в сложившейся ситуации. Иногда Сааресто казалось, что он виноват, что это он вынудил, заставил своего друга поступить согласно своим желаниям, не считаясь с тем, что он мог думать по этому поводу; казалось, что всё это только игра его больного, исковерканного воображения… Но Олли всё равно был рядом и давал знать о своём особом отношении к солисту: то невзначай касаясь его ладони кончиками пальцев по дороге на очередной концерт, то стараясь не шуметь, наливая кипяток в кружку с заваркой где-то в глубине его квартиры, пока Марко досыпал блаженные утренние минуты. Он не уходил, не бросал его одного, даже после того, как женился, даже после рождения детей… Он всегда был рядом. И Марко мог дышать полной грудью и жить спокойно.«Олли, Олли, Олли…»
In all this turmoil, before red cape and foil come closing in for a kill
Они никогда не говорили о том, что будет дальше, точно так же, как никогда не говорили о том, что чувствуют друг к другу, не пытались найти их взаимоотношениям названия, хотя время от времени Марко этого очень хотел. Он не задавал Олли лишних вопросов - не потому, что не хотел знать на них ответ, а потому, что в глубине души уже знал его. Ему казалось, что вот так, не облекая всего происходящего в слова, они не посылают сигналов мирозданию, а значит, существуют вне всевозможных рамок и ограничений. Марко верил, что таким образом они крадут себе время, и у них впереди будет ещё целая вечность.</I>Come feed the rain 'cause I'm thirsty for your love dancing underneath the skies of lust
<i> Первое время Марко было достаточно просто смотреть на него. Смотреть и знать, что он рядом. Иметь возможность дотронуться до него. Сначала этого хватало с головой, но стоило один раз, один только раз задержать гитариста в своих объятиях, как просто взгляд перестал быть тем, чего требовало всё его существо. Так появилось желание держать его рядом с собой: сначала - так часто, как сам Оли мог это позволить, потом - так часто, как только возможно, после - постоянно, непрерывно, и в конце концов - тесно, близко, вжимаясь в него всем телом, чувствуя, как соприкасаются их обнажённые тела, как пальцы рук переплетаются между собой. Как будто всё это никогда не закончится. Олли всегда был для него как глоток свежего воздуха для заключённого в газовой камере: шанс выжить, который бил в голову и заставлял тянуться за собой, желать ещё, ещё и ещё… Он был необходим Марко. Для него прикосновения Олли - прохладные, как кончики его пальцев, но обжигающие - были как капли дождя на коже путника, который провёл несколько недель в пустыне. И такой недосягаемый для окружающих, всегда веселый и неунывающий мистер Сааресто в глубине души думал, что он прав: ведь это и есть любовь, та, о которой пишут в книжках и снимают фильмы, любовь в самом чистом и прекрасном своём проявлении. Можно даже сказать, что он молился об этом - уставившись невидящим, но в то же время буквально впивающимся в кожу, взглядом в своего товарища по группе и повторяя про себя: «Скажи это, Олли, Олли, пожалуйста…»Yeah, feed the rain 'cause without your love my life ain't nothing but this carnival of rust
Сейчас он просто стоит здесь, сжимая в руках микрофон так сильно, что побелели костяшки пальцев. Только так у него получается унять дрожь. Знакомый, врезавшийся в память звук перебора гитарных струн больше не вызывает чувство тепла, разливающемся где-то в груди, а заставляет кожу покрыться мурашками. Где-то под рёбрами начинает ныть, настойчиво и непрерывно, и Марко хочется, чтобы это был боль в заполняющихся водой или кровью лёгких, означающая, что сейчас это всё закончится. Но он прекрасно понимает, что это всего лишь болезненный спазм в сердце, но поверить отказывается, заставляя себя сфокусировать взгляд на успевшей стать родной полуулыбке Олли. По навесу над сценой настойчиво барабанит дождь, и почему-то Марко слышит его так хорошо, как будто вокруг полная тишина.It's all a game, avoiding failure, when true colors will bleed All in the name of misbehavior and the things we don't need
Иногда Марко казалось, что всё это не по-настоящему, что это не может быть правдой, потому что он всего этого не заслужил. Он ждал, что Олли вот-вот остановится, засмеётся, скажет, что просто разыграл его или проспорил кому-то дурацкую шутку… А в своих ночных кошмарах он видел, как тот вдруг меняется в лице, натягивая незнакомую ухмылку, и говорит, что ему это всё больше не нужно. Не нужна его любимая гитара, не нужна музыка, не нужна группа, слава, концерты, толпы фанатов. И, самое жуткое, не нужен Марко. Не нужен сейчас, и нужен никогда не был. Марко просыпался среди ночи, дрожа, заходясь в сухих рыданиях, за которые ему почему-то было каждый раз стыдно. Он тянулся к выключателю от ночника, стоявшего на прикроватной тумбочке, чтобы окончательно стряхнуть с себя остатки ночного кошмара и выпить стакан воды, который обычно можно было найти там же неподалёку. Но по-настоящему легче ему становилось только, если в темноте он натыкался ладонью на взъерошенную макушку Олли, лежащую на соседней подушке. Только тогда он приходил в себя, замирая, позволяя глазам привыкнуть к темноте и наблюдая за тем, как в такт размеренным вдохам и выдохам поднимались и опускались его плечи. Марко успокаивался, невесомо касаясь губами его плеча, чтобы не разбудить, и убеждался, что его Олли здесь, рядом, и всегда неотступно следует за ним: во сне и наяву.I lust for after no disaster can touch, touch us anymore
Марко всегда был оптимистом: он считал, что завтра всегда будет лучше, чем сегодня. «Музыкальные» приметы в этом были ему только на руку, ведь провальная репетиция перед концертом значит, что шоу пройдёт на ура при полном зале. На правах солиста и лидера группы, он поддерживал своих товарищей и старался развеселить даже в самые тёмные времена. Благодаря Олли слово «завтра» приобрело несколько иное значение. Переплетаясь смыслом со всем тем, что для него заключалось в их взаимоотношениях с Олли, «завтра» стало некой отправной точкой, до которой нужно было ещё добраться, чтобы отправиться куда-то далеко, где можно будет перестать бояться, перестать задавать у себя в голове вопросы, пытаясь найти на них ответ, перестать делать вид, что не ревнуешь, что между вами ничего не происходит… «Завтра» приобрело статус убежища, безопасного места, куда никакие проблемы и невзгоды не смогут пробраться. Единственной загвоздкой было то, что Марко понятия не имел, когда именно это «завтра» наступит.And more than ever I hope to never fall where enough is not the same it was before
Марко прикрывает глаза, стискивая микрофон ещё крепче, хотя, казалось бы, крепче уже некуда. Рука начинает подрагивать от напряжения, а пальцы онемели настолько, что уже не чувствовали боли. Ему хочется стиснуть зубы, чтобы не позволить ни одному звуку вырваться наружу, но он знает, что должен перешагнуть через себя и спеть до конца, чтобы запомнить, каково это - петь под игру Олли, ведь так, как раньше, эта песня больше звучать не будет. «А будет ли вообще что-то так, как раньше?» Губы у Марко дрожат, но он перестаёт волноваться, что перепутает слова или строчки - сейчас это кажется ему таким неважным. Он открывает глаза и заставляет себя смотреть вперёд, на Олли, вспоминая, как когда-то этого ему было достаточно. Ему больно принимать, что взгляд - это всё, что у него теперь осталось, хоть он и прекрасно понимает это.Come feed the rain... 'cause I'm thirsty for your love dancing underneath the skies of lust Yeah, feed the rain 'cause without your love my life ain't nothing but this carnival of rust Yeah, feed the rain 'cause I'm thirsty for your love dancing underneath the skies of lust Yeah, feed the rain 'cause without your love my life ain't nothing but this carnival of rust
Марко протягивает руку вперёд ладонью вверх, чувствуя, как об неё разбиваются капли дождя. Ему очень хочется заплакать, и одновременно хочется, чтобы сегодня его лицо было так же, как и ладонь, мокрым только от дождя. Он падает на колени, с какой-то злой иронией про себя отмечая, что отныне только так он и сможет приблизиться к человеку, который был для него чем-то намного большим, чем просто друг или любовник.Don't walk away, don't walk away, oh, when the world is burning
«Не уходи. Олли, пожалуйста, не уходи. Останься.»
Он думает о том, почему не сказал ему этого раньше? Почему никогда не просил его остаться, когда этого так хотелось? Почему не попросил его об этом, когда это было возможно? Почему хотя бы в этой, на первый взгляд, эгоистичной просьбе не показал ему, как сильно был к нему привязан, и как несмотря ни на что и вопреки всему любил его?Don't walk away, don't walk away, oh, when the heart is yearning
Сейчас такой обычно щедрый на эмоции и их проявления Сааресто сосредоточен только на одном: ему хочется подойти к Олли, схватить его за плечи и трясти, трясти изо всех сил, и кричать, выкрикивать ему в лицо все те слова, которые должны были быть сказаны вовремя. А ещё какая-то частичка его сознания хочет вернуться в одно из воспоминаний, где они всё так же лежат под одним одеялом, прижимаясь теснее друг к другу, чтобы уместиться, и шепнуть ему, проваливающемуся в сон, убрав белобрысые пряди за ухо:«Don't walk away, don't walk away, oh, when the world is burning Don't walk away, don't walk away, oh, when the heart is yearning»…
Марко опускает голову и роняет микрофон из рук. Музыка стихает, оставляя его наедине с шумом дождя: от небольшой кучки самых близких людей, которых было решено пустить на кладбище, не стоит ждать аплодисментов. Переведя взгляд с земли на лицо Олли, он стискивает зубы так, что его лицо кривится. Он ощупывает взглядом его чёрно-белое изображение на большом портретном снимке, установленном рядом со свежей могилой. Он гладит взглядом его волосы, скулы, шею и плечи точно так же, как гладил бы пальцами, если бы только Тукиайнен стоял рядом. Изображение потихоньку начинает расплываться, и Марко хочется, чтобы это означало пробуждение ото сна, выход из очередного ночного кошмара, где Олли оставил его одного. Но это всего лишь слёзы, которые катятся по щекам, оставляя горячие и солёные дорожки на замерзшей и влажной от дождя коже.