Пагубное увлечение

      Утром в день своей погибели лорд Гэбриел Эшли проснулся с сатанинской головной болью.       Лежа в кровати с зажмуренными глазами, он выплывал из объятий Морфея сквозь дурноту и пытался утихомирить протестующий желудок. Тот штормило приступами тошноты от вина, бренди, джина, а когда медленно подкрались воспоминания о прошлой ночи — еще и от ужаса, бросившего в холодный пот, как только Эш осознал, до чего докатился вчера.       Но ведь не мог же он… Это был сон. Должен быть сон. Пожалуйста-пожалуйста, пусть это будет сон!       Нет, не сон. Тошнота подступила к горлу.       «Что же я наделал, что же я наделал?»       Он погублен — вот так, без обиняков. Поставил все, что имел, на кон за карточным столом и все потерял. А теперь оставалось либо сбежать на континент, либо покончить со всем прямо здесь, сейчас, в своей комнате наедине с револьвером.       Нет уж, к дьяволу такое решение. Эш сгорал от стыда, злости и отчаяния, но ведь он прожил на свете каких-то двадцать шесть лет. И пусть глазные яблоки пронзала пульсирующая боль, умирать не хотелось.       Нет, он покинет страну. Возьмет билет на корабль до Франции, найдет себе место среди других людей, которых сломила Англия, будет жить в опале. Все одно лучше, чем второй вариант.       Но так погубить себя за одну-единственную ночь! Навлечь позор на сестер… А ведь о помолвке Элеанор собирались вот-вот объявить. Если он сбежит, как это отразится на ней? Все-таки ее нареченный — старший сын герцога Бакстедского, чье семейство высокомерием не уступало его собственному. Но должна же кровь Эшли иметь больший вес, чем грешки одной паршивой овцы из их рода, разве нет?       Пожалуй, он мог бы пойти к отцу, но от одной мысли внутри все так и сжималось. Герцог Уорминстерский не отличался добротой. Ограниченный запас его отцовского расположения предназначался, в основном, наследнику — лорду Малтраверсу, другим детям доставалось всего ничего, а уж Эшу, которого он открыто презирал, не отводилось ни крупицы. По воле герцога неугодному младшему сыну следовало пополнить ряды армии и избавить семью от своего присутствия, и, если б не наследство двоюродной бабушки Люсинды, подарившее ему независимость, у Эша не оставалось бы иного выбора, кроме как подчиниться.       Это-то наследство он и спустил прошлой ночью. Его дом, обеспеченная жизнь, свобода от отца. Все поставлено на карту и потеряно в один миг.       Отец, наверное, купит ему чин, исключительно чтобы не дать члену славного рода Эшли пойти в рядовые, но на большее с его стороны рассчитывать точно не приходилось. И, святой боже, Эш не хотел в армию. Какой из него военный? Только не Эш — кутила, мот, а вдобавок еще и конченый тупица.       Он попробовал сесть. Это оказалось ошибкой. На то, чтобы успокоить желудок, ушло с минуту осторожных вдохов и выдохов, и все это время мозг мягко, но настойчиво колотился о стенки черепа. Эш вновь обмяк, откинулся на подушки и попытался найти какой-то выход из своей передряги.       Может, Мал вмешается? А вдруг? Мал — не отец, он всегда был не прочь выпить и посидеть за карточным столом. И поймет, как Эш до такого докатился. Но не почему тот играл с Фрэнсисом Уэбстером — этого брату точно не понять никогда.       А если обставить все как поступок, совершенный не из чувства противоречия, а из верности семейству? Эш мысленно отрепетировал свои аргументы: «Уэбстер вел себя вызывающе. Я просто не мог позволить ему выиграть. Решил, что лучше поставить на кон все, нежели признать поражение».       И все равно проиграл. Вот камень преткновения. Мал не любил находиться на проигравшей стороне.       Тем не менее, попытаться стоило, хотя даже в лучшем случае его ушлют обратно в Уорминстер-холл, в деревенскую глушь, под хмурое око отца на месяцы, а то и годы. Возможно, пуля в лоб была бы предпочтительней.       Все немногие лелеемые Эшем надежды на поддержку Мала рассеялись, как дым, когда брат с немилосердным грохотом промаршировал наверх в бесчеловечно ранний час — стрелки часов только-только переползли за полуденную отметку.       — Будь ты проклят, Гэбриел! — Голос Мала никогда не отличался приятными интонациями, а у человека в состоянии Эша он и вовсе скрежетал прямо в мозгу.       — Простофиля, чурбан, пустоголовый идиот! Надеюсь, ты не ожидаешь от меня помощи, когда собственными руками вырыл себе яму? Путаться с этим отребьем Уэбстером…       Эш зажмурился. Еще до прихода брата ему удалось выбраться из постели и затолкать в себя немного яичницы с ветчиной, но он до сих пор пребывал в халате. Весьма, надо сказать, прелестном — из дамасского шелка с поистине великолепным шитьем… В свое время эта покупка принесла ему огромное удовольствие. Удовольствие, ныне поникшее под презрительным взглядом брата.       Презрительные взгляды вообще казались уделом, который уготовила Эшу жизнь, заметил он про себя, пока Мал продолжал бушевать. Именно такой взгляд он не мог забыть с прошлой ночи. Хотя нет: были и клубы дыма, и стакан, куда постоянно подливали бренди. Эш вспомнил, словно происходило все не с ним, странную лихорадку, что охватила его и заставила делать и делать ставки, невзирая на настойчивые протесты Фредди. И головокружительную панику, когда он осознал, что натворил, которая как раз и повлекла за собой распитие целой бутылки неразбавленного джина. Но яснее всего в памяти вставал неотрывный пристальный взгляд карих с прозеленью глаз напротив, подхлестывающий его идти наперекор картам и самой судьбе — что угодно, лишь бы не отступать. И именно это воспоминание заставляло потеть не меньше, чем джин, сочившийся из всех пор.       — Паучонок Уэбстер! — вскричал Мал, видимо, поняв, что потерял внимание Эша. — Дженни-пряха! Этот прохиндей! И ему ты проиграл Чемфорд-хаус! Собственность семьи!       Вот истинная причина гнева Мала, отметил Эш, наблюдая за его выпученными глазами. Братец пришел в ярость, когда оказалось, что наследство тетушки Люсинды отходит не ему, хотя сам же уделял наименьшее возможное внимание этой несуразной реликвии прошлого века. Тетя Люси, даже давно перевалив за восьмой десяток, продолжала придерживаться абсурдной моды и грубоватых манер своей юности и изливала на Эша всю душевную теплоту, которую никогда не демонстрировало или не чувствовало остальное его семейство. Эш искренне любил эксцентричную старушку. До сих пор по ней скучал.       Но Мал был старшим, и ему все доставалось по праву. Даже если не считать Уорминстер-холл, который отойдет к нему, когда отец сыграет в ящик, он уже сейчас имел на руках немалую долю личной собственности, но все равно хотел заполучить Чемфорд-хаус. И точно не обрадовался бы, перейди дом в руки Фрэнсиса Уэбстера.       Спустя какое-то время Мал все же ушел, не забыв пожелать Эшу катиться к дьяволу, посоветовать, чтобы тот отправлялся сию же секунду, и заверить, что отец полностью разделяет его мнение. Ничего иного Эш и не ожидал, если уж на то пошло.       Он смотрел в окно, размышляя, что делать дальше, когда принесли записку.       Эш снова бросил взгляд на лист бумаги. «Мистер Фрэнсис Уэбстер просит лорда Гэбриела Эшли оказать ему милость и почтить своим присутствием в девять часов».       До девяти оставалась пара минут, и вот он здесь — перед домом Уэбстера на Бордон-стрит — элегантным и расположенным удачно, но все же не на красной линии Гросвенор-стрит. Слегка в отдалении, на втором плане.       Эш привел себя в порядок, выведя джин вместе с потом в заведении Крибба и в турецкой бане. Ему не хотелось, чтобы у Уэбстера создалось впечатление, что он всегда под мухой. По правде говоря, последние пару лет Эш держал свои возлияния в рамках разумного, надеясь избавиться от репутации человека, не знающего меры.       За исключением, разумеется, прошлой ночи. Хотя вести себя так дерзко его заставило отнюдь не бренди, а тот доводивший до белого каления холодный взгляд.       Подумать только, как Эш на него отреагировал… Это же просто абсурд! Уэбстер холоден по натуре, об этом прекрасно известно каждому. Недружелюбен со своим ближним кругом, демонстрирует ледяное равнодушие к незнакомым людям, отказывается танцевать на балах. Чопорный, бесчувственный, жесткий тип, в руках у которого сейчас находилась его, Эша, погибель.       Погибель или — как знать — спасение? Если он решит дать Эшу время, возможно, получится найти способ сохранить хоть что-то. Впрочем, с какой стати Уэбстер бы так расщедрился? Только не для брата лорда Малтраверса, к которому он не питал абсолютно никаких нежных чувств.       Все началось в Итоне, когда Мала и Уэбстера распределили в один и тот же колледж.       Молодой лорд Малтраверс был потомком старинного рода Эшли, наследником славного герцогства Уорминстерского, одним из наиболее знатных людей Англии и уж точно одним из самых по этому поводу напыщенных. Мал, всегда помнящий о собственном превосходстве, незамедлительно почувствовал презрение к своему соученику Уэбстеру — долговязому подростку вечно с носом в книге. Презрение, которое заострилось до глубокой неприязни, стоило узнать, что тот являл собой худший сорт простолюдина. Фрэнсис Уэбстер, посещавший школу для отпрысков джентльменов, каждый день вынуждавший компанию лорда Малтраверса терпеть собственное присутствие, оказался всего лишь сыном торговцев, а состояние его отца произошло от какого-то ткача из центральных графств, который изобрел новый вид станка. Мал был оскорблен и взбешен принудительным пребыванием в одном обществе с подобным человеком, и не упускал ни единой возможности указать тому на его место.       Разумеется, его прозвали Дженни-пряхой*. Мал рассказывал об этом своим младшим братьям и сестрам не единожды, и всякий раз они смеялись. Дженни-пряха, Уэбс-прядильщик, Ткачок-паучок, Денежный Паук и сотни других вариаций. Насмешки сыпались градом, остракизм стал всеобщим, а тычки и пинки — отнюдь не шутливыми.       В школе Эш во всем этом не участвовал. Дела старших, а он был на шесть лет младше Мала и Уэбстера, его не касались. Конечно, он принимал сторону Мала, поскольку тот — брат, а Уэбстер — проклятый простолюдин, но, положа руку на сердце, жалел парня. Несмотря на всю Малову фамильную спесь, тот едва ли имел представление о честной игре и джентльменском поведении. Эш неоднократно испытывал на своей шкуре силу его кулака и сапога, равно как и уколы безжалостных слов, и был благодарен судьбе, что Мал сосредоточился на ком-то другом.       Нет, для Уэбстера не существовало никакой особой причины, чтобы благодушно отнестись к одному из Эшли.       ________       * «Дженни-пряхой» в Британии называли модифицированную прялку.       Колокола церквей и куранты часов начали отбивать девять. Эш нервно сглотнул, пытаясь избавиться от комка в горле. Он тщательно подобрал наряд в надежде, что хорошо сидящий костюм придаст уверенности, а также потому, что Уэбстер был признан за свой стиль — максимальная простота, но при этом с идеальным кроем. Благодаря от природы вьющимся темно-русым волосам Эш мог уложить их в модную прическу а-ля Брут без помощи медвежьего жира. Его фрак работы мистера Чени представлял собой шедевр портновского искусства, рубашка была кипенно-белой без единого пятнышка, шейный платок повязан непретенциозным, но аккуратным «математическим» узлом, а бриджи из ткани самого высокого качества, удачно подобранные для неформального вечера, обтягивали и выставляли в самом выгодном свете отменные — без лишней скромности — ноги.       Да, возможно, сейчас он стоит на пороге падения, бесчестия, разрыва с семьей или еще чего хуже, но, что бы ни планировал для него Уэбстер, Эш собирался выглядеть джентльменом и принять уготованное как подобает джентльмену.       Он постучал. Бесстрастный лакей провел его в просторную комнату — что-то среднее между гостиной и столовой. В ней стояли обеденный стол из полированного красного дерева на восемь персон, карточный столик с парой кресел и кушетка. В двух канделябрах горели восковые свечи, освещая карточный стол, но все вокруг него оставалось погруженным в полумрак. Пол устилали ковры смутно восточного вида, насколько мог судить ничего в них не понимающий Эш, и, как ни странно, ковры — или, по крайней мере, какие-то ткани — также висели на стенах вместо картин. Эш не стал силиться и разглядывать узор на том плетеном, что был напротив — его черной кляксой рассекала длинная тонкая тень Фрэнсиса Уэбстера.       Уэбстер стоял посередине комнаты за карточным столом. Начищенные до блеска безупречные черные ботфорты. Замшевые бриджи на длинных ногах. Фрак отменного кроя, выгодно подчеркивающий высокую худощавую фигуру. Шейный платок с «математическим» узлом, как и у Эша, но, по правде говоря, куда лучше повязанный. Прямые светло-каштановые волосы, зачесанные назад в суровом стиле, делали его лицо еще более узким. Карие глаза немигающе смотрели на Эша.       — Добрый вечер, — выдавил Эш, когда за ним закрылась дверь.       — Добрый вечер, лорд Гэбриел, — с прохладцей поприветствовал Уэбстер. Присесть он не предложил.       — Вы… э… вы попросили меня о визите.       Глаза Уэбстера изучали и оценивали. Эш старался держать себя в руках и не переступать с ноги на ногу. Он не знал, как именно назвать то, что виделось в этом взгляде, но оно ему определенно не нравилось.       — Хм-м. — Уэбстер подошел к обеденному столу и взял небольшую стопку бумаг. — Вы вчера довольно сильно проигрались.       — Да.       — Вы поставили… — зашелестел он наспех нацарапанными записками, — около тридцати тысяч фунтов и принадлежащий вам особняк Чемфорд-хаус. — В ровном голосе не слышалось и толики беспокойства. Казалось, даже обсуждение рецепта сапожной ваксы, предпочитаемого его камердинером, могло бы пробудить в Уэбстере больше эмоций. — И часто вы играете настолько расточительно, лорд Гэбриел?       Уэбстер как будто специально подчеркивал это дурацкое имя.       — Друзья зовут меня Эшем.       — В качестве друга вы меня не интересуете.       Эш потрясенно раскрыл рот. Если этот тип ожидал, что он покорно стерпит подобное…       — Не слышал, чтобы в вашем распоряжении были неограниченные средства, — продолжал тем временем Уэбстер, очевидно, не подозревая о кипевшем внутри Эша возмущении. — Значит, вы в тупике, я прав?       — Я в безвыходном положении, — прямо ответил Эш. Сейчас уже бесполезно приукрашивать ситуацию. — Придется продавать облигации, чтобы рассчитаться. Если вы дадите мне время…       — Нет, я не собираюсь давать вам время. Однако я дам вам шанс. — Уэбстер отступил — широкий шаг назад и еще один вбок — и выдвинул кресло напротив Эша на другом конце карточного стола. — Сыграем?       Эш уставился на него в изумлении.       — Вы что, смеетесь?       — Едва ли.       — Но… — Бога ради, с чего бы Уэбстеру вздумалось играть с ним вновь? — Я не понимаю.       — А тут и понимать нечего. Если хотите получить обратно свое имущество… — Уэбстер взял колоду карт, сдвинул, прошелся тонкими пальцами по картонным бокам. — В пикет вы играете не лучше, чем жертвы мошенников. Экарте?       В пикет, Эш и сам знал, он играл ужасно, в то время как об умениях Уэбстера ходила слава. Как ему вообще прошлой ночью могло прийти в голову сесть за стол с таким мастером?       — Я действительно предпочитаю экарте, но мне нечего поставить.       Уэбстер приподнял бровь. Эш почувствовал, как заливается краской.       — Да что там, вы и сами прекрасно видите, — указал он на стопку расписок. — Ощипали меня, как цыпленка.       — У вашего отца богатое оперение, — заметил Уэбстер.       — Он не станет оплачивать мои карточные долги, и я даже не осмелюсь мечтать о том, чтобы его попросить. Раз сам виноват.       Карие глаза Уэбстера чуть сузились.       — Боже правый, лорд Гэбриел, я и не думал, что подобные слова включены в воспитание Уорминстеров.       — Прошу прощения?       — Слова, выражающие сожаление или ответственность за свои поступки, — отчеканил Уэбстер. — Мне не приходилось слышать их от членов вашей семьи.       Вот оно. На шее Эша под тугим воротником выступил пот. Разумеется, Уэбстер ничего не забыл и затаил обиду. С какой стати ему забывать?       Мал со сверстниками покинули Итон задолго до Эша, и без жесткого давления брата он обнаружил, что школа ему, пожалуй, нравится. Время и обычные ступени системы просвещения привели его в Оксфорд, где он открыл для себя вино, карты и — тайком — плотские удовольствия. Затем он вышел в свет безусым юнцом двадцати одного года от роду, и вот тогда-то вновь повстречался с Фрэнсисом Уэбстером.       Все произошло в «Квекс» — клубе в Сент-Джеймс — а Эш, конечно, был уже на бровях. В те времена он закладывал за галстук по шесть дней в неделю. И так, держась на ногах только благодаря перекинутой через плечо приятеля Фрэдди руке, надравшийся до положения риз, он ввалился в комнату и столкнулся лицом к лицу с Уэбстером…       Тот был высок, на полголовы обойдя средний рост Эша, на вытянутом его лице застыло оценивающее выражение, а карие с прозеленью глаза впились в Эшевы так цепко, что заставили его отвести взгляд. Чтобы тут же отметить длинные руки и ноги.       Уэбстера уже никто не назвал бы долговязым. Вместо несуразно тощего подростка перед Эшем стоял взрослый худощавый мужчина, чью поджарую фигуру скорее подчеркивал, нежели скрывал фрак великолепного покроя. Но эти длинные руки воскресили давние воспоминания, и прямо там, посреди одного из самых эксклюзивных игорных заведений Лондона и буквально в лицо, Эш бухнул: «Клянусь Юпитером, это же Дженни-пряха!»       И тем не ограничился. Нет, он только усугубил. Спьяну попытался перечислить — господи, ну зачем? — всевозможные прозвища, выдуманные Малом, все те оскорбления, словно знакомые им обоим шутки. Не более трезвые друзья Эша заходились хохотом. Уэбстер взирал на него сверху вниз, и лицо его леденело на глазах. Наконец Эш запоздало понял, что кроме них никто в комнате не смеется, запнулся и умолк. Уэбстер дождался полной тишины, позволил ей достичь невыносимого апогея и заговорил, только когда каждый из присутствующих смотрел на них с нескрываемым интересом.       — Если бы мне хотелось послушать тявканье беззубых щенков, — сказал он с холодной невозмутимостью, — я бы нанес визит моей сестре и малолетним племянникам. Рекомендую вам к посещению их детскую, лорд Гэбриел. Там вы почувствуете себя как дома.       После чего он резко развернулся и вышел.       Уэбстер все еще рассматривал его, вспоминая — готов был поклясться Эш — ту самую ночь. Этот пристальный взгляд заставил его неловко переступить с ноги на ногу.       В школе Мал превратил жизнь Уэбстера в ад, и Эш прекрасно знал, что брат не испытывал по этому поводу никаких сожалений. А даже если и испытывал, то все равно никогда бы их не высказал. Если Малу и случалось признавать свою вину, Эш слышал об этом не чаще, чем был свидетелем, как просил у кого-либо прощения отец. Его вырастили с уверениями в непогрешимости этих двоих, когда любое возражение означало неправоту самого Эша.       Ему это не слишком нравилось, равно как — полагал он — и Уэбстеру.       — Извините меня, — вырвалось у Эша. Брови Уэбстера взлетели вверх.       — Прошу прощения?       Эш мысленно чертыхнулся. Он совсем не собирался приносить извинения вслух. В подобной ситуации, да еще и с опозданием на несколько лет, они отдавали, в лучшем случае, угодливостью. Но нельзя отрицать, что тогда он вел себя недостойно, и эти слова все равно следовало сказать.       — Извините меня, — повторил он. — За ту ночь в «Квекс». По правде говоря, тогда я изрядно надрался, но не имел никаких намерений поступать так чертовски грубо, и прошу за это прощения. Что должен был сделать уже очень давно.       Уэбстер изучал лицо Эша, и его взгляд при свечах оставался нечитаемым, а губы едва заметно сжались.       — Вот как, — произнес он. — Вы считаете, что я затаил обиду, лорд Гэбриел, или же что меня можно улестить и выбить себе поблажку?       — Я не имею ни малейшего представления, что вы думаете, — парировал Эш. — И прекрасно понимаю, что все карты здесь в ваших руках. Я поступил недостойно и должен был извиниться перед вами, что сейчас и сделал. Ничего более.       Эш не заметил, чтобы у Уэбстера изменилось выражение лица. Еще миг тот стоял не двигаясь, а потом вновь предложил:       — Сыграем?       — Я же сказал, что мне нечего ставить.       — У вас не найдется и шиллинга?       Эш протяжно вдохнул. Что ж, в конце концов, терять ему больше и правда нечего.       — Шиллинг. И что против него поставите вы, Чемфорд-хаус?       — Едва ли. — Взмахнув полами фрака, Уэбстер уселся, взял в руки колоду и начал тасовать. — Но для начала давайте остановимся на, скажем, десяти фунтах.       Экарте вошла в моду совсем недавно. Быстрая партия на сокращенной колоде, гораздо проще пикета, больше зависящая от случая после первого розыгрыша, который позволял игрокам улучшить свои карты. Эш сомневался, что Уэбстер считал это серьезной игрой, но его лицо в отблесках свечей оставалось заинтересованным и сосредоточенным.       — Пики козыри.       — Предлагаю обмен.       — Сколько?       — Четыре. — Эш сбросил четыре карты, удачно получив взамен короля пик и двух валетов. Уэбстер поменял три.       — Не меняю, — объявил Эш, отказываясь от следующего раунда. Если он не выиграет с этой рукой, то точно пиши пропало. — У меня козырной король. Играем.       И он выиграл, заработав два очка на четырех взятках. Уэбстер казался равнодушным.       Хотя он и часто садился за карты, поскольку так делали все, Эш не был картежником от природы и предпочитал игры, зависящие от чистой удачи, тем, что требовали мастерства. Напряженная атмосфера партии в пикет вызывала скорее легкую тошноту, нежели азарт, и он не любил царящую при этом тишину. Толком отслеживать сыгранные карты не получалось — уж точно не после первых нескольких ходов — и чутье не подсказывало, какие, скорее всего, выпадут следом.       А главная загвоздка крылась в его рассеянности. Вот и сейчас, когда нужно было сосредоточиться на прямоугольниках из картона, Эш обнаружил, что вместо этого смотрит на руки Уэбстера, которыми тот сгреб и начал тасовать колоду. Бледные, гладкие, с длинными пальцами и ухоженными ногтями, если не считать того, что на большом пальце левой. Этот был очень коротким и немного неровным. Как будто кто-то попытался привести сломанный или обкусанный ноготь в приличный вид.       Уэбстер не выглядел человеком, привыкшим грызть ногти. На его лице застыло спокойное, даже, можно сказать, постное выражение. Согласно большинству канонов он не считался красивым — не с этим узким лицом, тонкими губами и хмурыми бровями вразлет. Кто-то называл его облик хитрым. По мнению Эша, тут больше подходило слово «проницательный». Лицо умного человека и грозного противника. Он задумался, каково это — быть единственным объектом безраздельного внимания Фрэнсиса Уэбстера. Мысль заставила Эша невольно заерзать.       В этот раз сдавал он, а значит, Уэбстер мог решить произвести обмен.       — Предлагаю. Две.       Сдающий был обязан согласиться на первый обмен, что весьма удручало, поскольку Эшу досталась отличная рука.       — Одна.       — Предлагаю две.       — Отказываюсь.       Игра продолжалась. Эш выиграл несколько очков и еще больше потерял. Пальцы Уэбстера тасовали колоду так плавно, что это слегка нервировало. Он налил бренди, Эш выпил и стал делать рискованные ставки, не думая. Ему все равно не светило победить игрока уровня Уэбстера. Он уже проиграл, а сейчас лишь оттягивал неизбежное.       Разумеется, как и в стольких других случаях, вина за произошедшее лежала только на нем. Он заслужил враждебность Уэбстера и прошлой ночью расплатился за все.       Инцидент в «Квекс» оброс несколькими продолжениями. Эш обнаружил, что Уэбстера, в основном, если не любили, то ценили за его состояние, прохладную сдержанность и мастерство за карточным столом. А кроме того, он был вхож в круг людей, возглавляемых лордом Ричардом Вэйном, которых кто-то окрестил рикардианцами. Они представляли собой на удивление многоликую группу мужчин различного происхождения, достатка и уровня интеллекта, включая нескольких весьма эксцентричных созданий. Но всех рикардианцев объединяли самообладание и безоговорочная преданность друг другу, превращавшие их в опасных противников. А благодаря присутствию в их рядах лорда Ричарда, мистера Джулиуса Норрейса и сэра Абсалома Локвуда, немногие отважились бы пойти против таких врагов. Рикардианцы задавали свою моду и сами выбирали себе друзей, мало заботясь о мнении окружающего мира, а мир давал им дорогу. Мал время от времени отвешивал в их адрес комментарии, полные осуждения, даже негодования, и теперь Эш узнал почему. Фрэнсис Уэбстер был рикардианцем, а лорд Малтраверс, наследник герцога Уорминстерского, чье имя открывало двери любого другого общества — нет. Как не был им, конечно, и сам Эш.       Ему дали понять, что в «Квекс» он отныне нежеланная персона. Как только разлетелись новости о том, что Эш перешел дорогу рикардианцам, перед ним закрылись двери и других игорных домов, его начали намеренно избегать. Эш этих людей не винил: он и сам бы никогда так не поступил, если б не был дубиной стоеросовой. А самое унизительное, что ремарку Уэбстера подхватили, и за Эшем на годы закрепилось прозвище Беззубый Щенок, которое едва-едва начало забываться.       И ведь он так и не извинился. Ему хотелось, отчаянно. Он сгорал со стыда уже на следующее утро — оскорбить человека прямо в лицо без всякой на то причины, боже милостивый! Но в следующие несколько встреч с Уэбстером Эша награждали отсутствующим взглядом, который заставлял его проглотить язык и молча изводиться. Поэтому он сказал себе, что несчастный, несомненно, это заслужил, и безропотно принял одобрительный шлепок по спине от Мала, мысленно дав слово поговорить с Уэбстером начистоту, когда представится случай. Вызывающий взгляд в упор, несколько встреч за карточным столом, из-за которых Уэбстер всякий раз вставал слишком рано, прихватив с собой выигранные деньги. Эш не хотел развязывать войну, он вообще не считал себя бойцом по натуре, но то, как смотрел на него Уэбстер, или — еще хуже — то, как этот тип его игнорировал, заставляло Эша скрежетать зубами. Он терпеть не мог, когда его игнорировал Фрэнсис Уэбстер.       И прошлой ночью все достигло апогея.       Снова в «Квекс», куда Эша наконец допустили. Он стоял в одной из комнат, переговариваясь с приятелем — что, возможно, и отвлекало игроков, но, черт возьми, это же клуб для общения, а не только для карт! — когда Уэбстер поднял свою темноволосую голову и удостоил Эша долгим взглядом, который заставил его покраснеть от головы до пят. Тяжелым, оценивающим, бесцеремонным взглядом… наглым — вот каким, сказал себе Эш, а, несмотря на все свои постыдные проступки, все слабости и тайные прегрешения, он все же оставался третьим сыном герцога Уорминстерского. И не позволит какому-то отпрыску ткача вгонять себя в краску. Не в силах больше выносить присутствие Уэбстера, Эш выпрямился во весь свой пусть и не самый великий рост, чеканя шаг, подошел к столу, потребовал сыграть с ним партию…       И проиграл, а потом еще раз, и еще раз, и еще.       — Пять очков, — сказал Уэбстер, откинувшись на спинку кресла. Он смел карты на столе в одну колоду, бросил взгляд на беспорядочную кипу бумажек и приподнял бровь.       — Все, — сказал Эш. Да это и не имело значения. Он пришел ни с чем и уйдет ни с чем. В том, несомненно, и заключался план Уэбстера. Никакое другое объяснение в голову не приходило. — Мне больше нечего ставить.       — Я готов принять долговые расписки.       Эш не собирался добавлять еще что-то к своей и без того гигантской горе долгов.       — Я же сказал вам, что все равно не смогу расплатиться. Вы и так уже меня раздели.       — Верно. — Уэбстер вдумчиво оглядел его с ног до головы. — Сто фунтов против вашего фрака.       — Что?       — Как часто мы слышим: «Меня раздели, я отдал последнюю рубашку» — и тем не менее мне еще ни разу не приходилось играть на одежду в буквальном смысле этого слова. Человеку не следует уклоняться от приобретения нового опыта. — Тонкие губы Уэбстера изогнулись. — По итогам первой взятки.       Очевидно, он говорил всерьез. Эш сглотнул.       — Будь по-вашему.       Он сдал себе никудышную руку. Уэбстер предложил обмен. Эш согласился, заменил четыре карты и все равно не получил ничего выше валетов. Если Уэбстер сделает еще один раунд обмена…       — Играем.       Эш едва сдержался, чтобы не выругаться. Начать обмен без Уэбстера он не мог, а карты ему достались не слишком многообещающие.       И он не выиграл. Уэбстер забрал взятку, задумчиво оглядел свои карты и поднял глаза на Эша. Кто-то из них — Эш не был уверен, кто именно — выдохнул слишком резко, отчего пламя свечи запрыгало, отбрасывая пляшущие тени на глаза Уэбстера, затемняя их зеленовато-карий цвет.       — Ваш фрак, — тихо сказал Уэбстер.       Эш встал, двигаясь чуть дергано и чувствуя, как натянулась ткань на плечах.       — Вам придется мне помочь.       Уэбстер поднялся, обошел стол и остановился позади Эша. Шепоток чужого дыхания прошелестел по шее, отчего волоски встали дыбом. Ладони Уэбстера очень мягко опустились Эшу на плечи, пальцы сомкнулись на ткани и осторожно потянули ее на себя. Туго прилегающий материал заскользил вниз по телу. Эш стоял не двигаясь, как делал со своим камердинером. Легкий холодок тронул шею, плечи, локти — и вот он уже остался без фрака, только в жилете и рубашке, спиной к Уэбстеру.       Он вздрогнул, когда пальцев коснулись пальцы Уэбстера, но тот всего лишь вынимал его руки из рукавов. Эш заставил себя дышать ровно. Кажется, его сердце билось чуть быстрее, чем нужно.       — Еще один раунд, — тихо произнес Уэбстер, перекинув фрак через спинку кресла.       — И на что же вы предлагаете играть в этот раз? На мою рубашку?       — Как вам угодно.       Эш чуть не рассмеялся.       — А что ставите со своей стороны?       — Тысячу.       У Эша перехватило дыхание, он еле слышно ахнул. Карты на руках были не лучшие, но риск точно того стоил.       — Вам так хочется заполучить мою рубашку?       — Она сделана из превосходно сотканного полотна, — ответил Уэбстер, возвращаясь в свое кресло. В его голосе сквозило сдержанное веселье, но глаза при свечах казались очень темными.       — Будь по-вашему, — сказал Эш. — По итогам взятки?       Уэбстер склонил голову в знак согласия и сделал ход.       Эш проиграл.       Он не знал, что сказать. Уэбстер тоже хранил молчание, просто наблюдая, и Эш с изумлением и замирающим в страхе и предвкушении сердцем понял, что тот ждет, когда он разденется.       Он встал. Ослабил шейный платок, снял жилет. Слегка подрагивающими руками вытянул из-за пояса полы рубашки. Смотрел, как смотрит на него Уэбстер.       Он взялся за ткань на плечах, потащил ее вверх и через голову, прекрасно понимая, что в этот момент — пока лицо было в плену мягкого льняного полотна — пристальному взгляду Уэбстера открывался вид на весь его торс. Эш снял рубашку и выпрямился в отблесках свечей. Обнаженный по пояс, он молча ждал.       Уэбстер не шевельнулся, чтобы забрать свой выигрыш. Он все еще смотрел на Эша, причем даже не на лицо. Его губы слегка приоткрылись. До Эша доносилось шумное дыхание. Взгляд суженных глаз, задержавшийся на поясе, был не менее интимным, чем прикосновение пальцев к обнаженной коже. Внезапно Эш понял, что не знает, куда себя деть, вспомнив про светлые завитки, спускавшиеся по животу и приглашавшие взгляд Уэбстера проследовать за ними.       — Что теперь? — спросил он пересохшими губами.       — Еще одна ставка. На следующую взятку.       — Что ставите?       Уэбстер сгреб в одну кучу бумаги — банкноты, нацарапанные неровным почерком расписки — и толкнул всю кипу к центру стола.       — Все.       — Я… — Ком сдавил горло Эша не хуже, чем сдавливали внизу проклятые, до невозможности обтягивающие бриджи. — И что на это должен поставить я?       — Себя. — Голос Уэбстера хрипел, словно ему пришлось выдавливать слова через силу. — Ты. На столе. С раздвинутыми ногами. Выкрикиваешь мое имя.       Пальцы Эша сжали ткань рубашки, собирая ее в ком перед пахом. Немыслимо. Любой на его месте тут же потребовал бы сатисфакции. Уэбстер точно ожидает оскорбленной отповеди…       Неужели до него дошли слухи про Эша? А вдруг это проверка, способ погубить его куда основательней, чем под силу деньгам? Но нет, слишком рискованно. Эш мог бы предъявить ответные обвинения, поведать свету об этой возмутительной ставке, а слово его ценилось не меньше, чем слово Уэбстера.       И он прекрасно знал, что никакая это не проверка. В наблюдавших за ним голодных глазах не было ни толики притворства. И эта мысль заставила кровь болезненно запульсировать в чреслах.       — Новое условие, — вырвалось у него. — Я не ставлю на такую руку свой дом.       Как и свой зад. Этого он не сказал, но, судя по изгибу губ Уэбстера, тот прекрасно понял и так.       Уэбстер принялся тасовать колоду.       — Тогда садись. И повесь мою рубашку.       Эш помедлил, но стесняться было уже поздно. Он перекинул рубашку через спинку кресла рядом с фраком. Без ее прикрытия бугор в паху, казалось, вдвое сильнее натянул тугие бриджи, выпячиваясь в сторону противника.       Пальцы Уэбстера дрогнули. Карты вырвались из них и с тихим перестуком упали на стол.       Противники уставились друг на друга. В висках у Эша шумела кровь, и ей вторило ровное биение в члене.       Уэбстер сгреб карты и молча перетасовал их снова. Эш шагнул вперед, словно в тумане, и не без труда уселся за стол.       Уэбстер сдал.       — Трефы козыри.       — Предлагаю обмен. Три карты.       — Принимаю. Меняю две.       — Предлагаю. Две.       — Принимаю. Одна.       — Предлагаю три.       — Отказываюсь.       Эш крепко сжал в пальцах свои карты. Самой старшей у него был бубновый король, и двое бубен к нему в придачу, включая даму, плюс две другие он сбросил. В колоде оставалось еще три бубновых карты, и никакой гарантии, что какая-то из них входила в пятерку на руках у Уэбстера. Если бубны у Уэбстера были, значит, ему придется ими крыть, и тогда Эш отыграет все, потерянное прошлой ночью. Если же их у него не было, если ему достались другие масти и козырь, то…       Эш не смотрел на обеденный стол — тот самый, над которым хотел нагнуть его Уэбстер. Получалось только благодаря усилию воли.       С чего пойти: с бубен или с пикового валета? Пики он тоже сбросил. И не помнил сколько.       Уэбстер наблюдал за ним этими карими с прозеленью голодными глазами.       Он толкнет Эша животом на стол, заставит бессильно вытянуться и так и возьмет — беспощадно — и Эш станет выкрикивать его имя, он сам знал, что станет, и будет погублен, погублен окончательно…       Он пошел с бубнового короля.       Время замерло, когда Уэбстер взглянул на одинокий картонный прямоугольник на столе.       Чтобы одним быстрым движением бросить свои карты рубашками вверх, отодвинуться в кресле и встать.       — Победа за вами.       — Что?       — Победа за вами. Вы выиграли. Поздравляю.       — Вы же не сходили, — оторопело произнес Эш.       — Мне не нужно класть карту, я и так вижу исход игры. Забирай свои проклятые бумаги и катись. И одежду забирай. Она мне не нужна. Вон.       Ошеломленный Эш тоже вскочил.       — Но…       — Да ради всего святого, ты выиграл, черт побери! Или хотел проиграть?       Это была откровенная насмешка. На лице Уэбстера застыла уродливая гримаса презрения. Эш почувствовал, как заливается краской. Он потянулся за рубашкой.       И рванулся к картам Уэбстера.       Он застал противника врасплох, но тот все же оказался быстрее. Эш успел только перехватить Уэбстера за запястье и вывернуть его над столом, заходя сбоку, пока они не застыли, словно в поединке по рукоборью, сверля друг друга взглядом.       — Какого дьявола ты творишь?       — Покажите свои карты.       — На что ты намекаешь? — Голос Уэбстера переполняла ледяная ярость. Эшу было все равно.       — Если среди них имелась бубновая, вы бы ею сходили. Если вам не выпало козырей, то согласились бы на мой обмен.       Может, Эш и не блистал за карточным столом, но в логике своих рассуждений он абсолютно не сомневался. Уэбстер нисколько не переменился в лице, ни капли, сохраняя все ту же бесстрастную мину игрока.       — Вы же выиграли. Ведь так?       — Ты обвиняешь меня в жульничестве? — раздалось сквозь зубы.       — Покажите мне карты.       — Будь ты проклят.       Уэбстер дернул на себя запястье, но, хотя Эш был ниже ростом и этого рывка не ожидал, его руки оказались сильнее. Он не разжимал пальцы, а обнаженная грудь вздымалась и опускалась, задевая фрак Уэбстера.       — Следите за языком, сэр, или будьте готовы отвечать за свои слова.       — Вы потребуете сатисфакции за обвинение вас в щедрости? — Эш как мог постарался сардонически вздернуть бровь. — Вот что я вам скажу: дайте слово джентльмена, что действительно проиграли этот кон, и я его приму.       Уэбстер сжал зубы.       — Я не собираюсь унижать себя ответом на столь абсурдное предположение.       Эш выпустил его руку и сделал шаг назад. Тяжело дыша, они уставились друг на друга, а затем Уэбстер одним движением смел со стола карты, и те, что были у него на руках, навсегда затерялись в колоде.       — Забирайте свой выигрыш и уходите.       Выигрыш. Его дом, жизнь, которую ему вернули, его нескомпрометированная добродетель. Он мог бы уйти. Ему ничто не угрожало.       — Еще один кон, — сказал Эш.       — Может, с вас достаточно азартных игр? Вы переоцениваете собственное мастерство. И везение.       — Еще один, — повторил Эш.       — И какие же ставки вы предлагаете?       — С моей стороны? — Эш посмотрел прямо в зеленовато-карие глаза. — Те же.       Рот Уэбстера приоткрылся.       — Я. На том столе. Выкрикиваю ваше имя.       Уэбстер замер, чуть подрагивая, словно ретривер, рвущийся играть.       — И… что же против такого должен поставить я?       Эш сделал паузу, намеренно растянув ее на еще одну долгую секунду, а затем пожал плечами:       — У вас найдется шиллинг?       Уэбстер рванулся вперед. Эш, споткнувшись, отступил на шаг, но был слишком крепко сбит, чтобы такой тощий малый лишил его равновесия, и устоял, перенеся вес на другую ногу. Длинные ладони Уэбстера сомкнулись на его затылке, пальцы зарылись в волосы, а губы яростно и жестко накрыли губы. Эш ответил не меньшей свирепостью — поцелуями, которые больше напоминали укусы. Язык Уэбстера оказался у него во рту, подбородок скреб кожу, вкус бренди смешался на губах обоих.       Он прижал Эша ближе — тело к телу — потянув его лицо вверх навстречу поцелую. Затвердевшие соски терлись о ткань рубашки Уэбстера.       «Полуголый, ниже ростом, в его доме. В его власти». Мысль наполнила кровь предвкушением, и он впечатал свою каменную эрекцию в бедро Уэбстера, выбив из того животный вскрик.       — Господи Иисусе. — Уэбстер разорвал поцелуй, его тонкие губы покраснели и набухли. — Ты!..       Он толкнул Эша назад — легонько, и тот не сопротивлялся, пока наконец не уперся в край стола, а пальцы Уэбстера не занялись пуговицами, неуклюже расстегивая Эшевы бриджи, пытаясь стащить их пониже.       — Проклятье! Какие же они тугие.       — Обычно не настолько. Матерь божья. — Ладонь Уэбстера прошлась по ткани подштанников, по его налитому кровью члену. — О господи, пожалуйста!       — Просто… Да черт побери!       Уэбстер резко упал на колени, утаскивая за собой ткань, и из-под нее вырвался на свободу член с уже блестящим от влаги кончиком, сверкающим в пламени свечей. Уэбстер наклонился и вобрал его в рот.       Из горла Эша вырвался пронзительный вскрик.       Уэбстер, кажется, не заметил этих визгов стеснительной девы. Его рот жарко и туго обхватил член, напряженные губы скользили по головке и плотно сжимали ствол. Эш невольно застонал и уставился на ходящую вверх-вниз темноволосую макушку.       Фрэнсис Уэбстер — непогрешимый, хладнокровный, опасный Уэбстер, с его надменными усмешками — стоял на коленях и сосал, словно сам за это приплачивал.       Эш раздвинул ноги, насколько позволяли спущенные бриджи, и почувствовал, как Уэбстер качнулся вперед. Один бог знает, как они при этом смотрелись: он сам в сапогах, почти нагой — и полностью одетый, облизывающий его член Уэбстер, и… боже, он же сейчас спустит.       — Стой. — Эш потянул Уэбстера за волосы. — Стой.       Тот поднял голову, расслабив губы, но налитой член все еще лежал у него во рту — в его мокром открытом рту — и от одного только вида Эш чуть не дошел до оргазма прямо здесь и сейчас. Он вцепился в край столешницы.       — Боже мой. Уэбстер.       — Ф… — Ему пришлось выпустить изо рта член, и тот сиротливо качнулся. — Фрэнсис.       «Выкрикиваешь мое имя».       — Фрэнсис, — повторил Эш, словно впервые слышал этот набор звуков. — Предлагаю обмен.       Уэбстер — Фрэнсис — начал подниматься, и Эш протянул руку, чтобы помочь ему встать.       — Ты еще не разделся.       — И не собираюсь. — Взгляд Эша метнулся вверх в секундной тревоге, но на лице у Фрэнсиса было странное выражение, почти что улыбка. — Видеть тебя обнаженным, в то время как я полностью одет, неожиданно… — Он смолк, словно пытаясь подобрать слово, а потом глухо произнес: — Меня это возбуждает.       Господи, какая прямота. Эш почувствовал, как краска заливает щеки, но сейчас едва ли было подходящее время, чтобы проявлять стыдливость. Вместо этого он подпрыгнул, примостил зад на отполированном дереве столешницы и вытянул обутую в сапог ногу.       — Так раздень меня.       Губы Фрэнсиса приоткрылись. На мгновение он застыл, и Эш бы мог забеспокоиться, не нанес ли нечаянно оскорбление, если бы не эрекция, натянувшая замшевые бриджи настолько, что сам он поблагодарил Бога, что уже обнажен. Затем Фрэнсис опустился на колени — очень демонстративно — и взялся за один из высоких сапог.       — О!..       Его ладонь держала крепко, пальцы не дрожали, голова склонилась, словно он прислуживал, когда высвобождал из выделанной кожи стопу. И, казалось, был полностью поглощен своим делом, поэтому Эш осторожно просунул носок другого сапога ему между ног и услышал рваный выдох.       — Разуй меня, — повторил он и увидел, как по телу Фрэнсиса пробежала дрожь. — А потом нагни над этим проклятым столом и сделай, как грозился.       Фрэнсис не ответил, сосредоточившись на своей задаче. Он вдумчиво провел ладонью по облаченной в чулок ноге Эша, а затем наклонился вперед, приподнимаясь на коленях, чтобы намеренно потереться твердым бугром о чувствительную ступню, в то время как его рот вновь занялся ублажением члена.       Боже правый, теперь Эш никогда не сможет позволить камердинеру себя разувать.       Когда Фрэнсис отстранился, чтобы заняться вторым сапогом, это походило на утонченную пытку. Эш дождался, чтобы обе ноги были свободны, чтобы по ним соскользнули вниз чулки и бриджи, и наконец выпрямился — голый, как младенец, и яростно возбужденный — и посмотрел вниз прямо в глаза стоявшего на коленях у его ног Фрэнсиса.       — У нас была ставка, — напомнил ему Эш.       Фрэнсис взял член Эша в руку, прошелся по нему один медленный и мучительный раз языком, кружа им по всей длине, а затем поднялся. Его ладонь легла на плечо, и Эша резко развернули. Он уперся в столешницу и невольно прогнулся. Фрэнсис подтолкнул его еще раз, пинком раздвигая ноги в стороны; один миг — и Эш уже лежит грудью на столе, прижимаясь щекой к холодному дереву, с широко разведенными бедрами. Беспомощный. В непотребном виде. Подходи и бери.       — Боже, я сейчас кончу.       — Еще рано. Стой так.       Ладони Фрэнсиса легли Эшу на ягодицы, раздвигая их в стороны, большие пальцы пробежались по ложбинке. Затем он отступил назад, но вернулся секунду спустя. Эш надеялся, что с маслом, но оглядываться не стал. Фрэнсис вновь провел пальцем ему между ягодиц.       — О, я возьму тебя, лорд Гэбриел. Возьму все.       — Я же сказал. Друзья зовут меня Эш.       — А я сказал: в качестве друга ты меня не интересуешь. — Фрэнсис склонился над ним, накрыв своим худым телом, и обвел языком мочку уха. — Как тебя зовут твои любовники?       — Я, э… — Эш не поручился бы, как его звала собственная мать, когда прикрытый замшевыми бриджами твердый член Фрэнсиса прижался к его голому заду, а язык облизал по краю ухо, и покружил, и скользнул прямо внутрь. — Господи.       — «Господи»? Сомневаюсь. — Фрэнсис принялся целовать его шею. — Я буду звать тебя Гэбриел, когда возьму. — Он потерся бедрами об Эша. Его голос звучал глухо и низко. — Потому что ты ангельски красив.       Это было в высшей степени вульгарно — из тех льстивых речей, которые самый неотесанный мужлан мог бы предложить своей пассии. И как же нелепо, что именно они заставили Эша настолько яростно покраснеть.       — Хоть герцогом Веллингтоном зови, только давай уже. — Он заерзал, подался бедрами назад, услышал резкий вздох.       — Не двигайся. — Фрэнсис чуть отстранился, и внутрь Эша начал вдавливаться скользкий от масла палец. — Нравится?       — Не настолько, как… ох, дьявол господи Иисусе черт!       Этот негодяй просунул палец одним махом, без всякой тени сомнений, и нажал прямо там…       — Не настолько, как?..       Эш взвыл, качаясь из стороны в сторону от безжалостного давления внутри, которое посылало по телу разряды наслаждения.       — Я не палец твой хочу.       Как не хотел он и подготовки. Обожал ощущение от того, как протискивается внутрь толстый член. Ему стало любопытно, насколько большой у Фрэнсиса.       — Самонадеянный мальчишка. — Фрэнсис говорил шутливо, почти любя. Эш услышал шорох ткани. — Гэбриел. — Три длинных слога. Он терпеть не мог свое дурацкое имя, но Фрэнсис так растягивал эти звуки, что они звенели, как древние колокола. — Так чего же ты хочешь?       — Фрэнсис, — выдохнул Эш. — Фрэнсис. Возьми меня.       — С превеликим удовольствием. — Эш резко вдохнул, когда из него одним быстрым движением убрали палец. — Э… одну секунду.       — Что?! — Он возмущенно обернулся и увидел, как Фрэнсис, зажмурившись, сжимает член у основания с мученическим выражением лица. — Какого дьявола?..       Тот открыл один глаз и красноречиво воззрился на Эша.       — Я пять лет ждал твоей задницы. Я даже не могу сосчитать, сколько ночей передергивал, представляя тебя на этом столе, разложенным, как бесстыжая блудная девка — и ведь так и знал, что ты ею окажешься. А сейчас если только дотронусь, то спущу, как зеленый новобранец со своей первой женщиной. Нет, будь я проклят, если не отымею тебя, как ты того давно и прочно заслуживаешь. — Он вновь безжалостно сжал пальцы. — А теперь помолчи и дай мне подумать о чем-то другом.       В голове у Эша толкался целый ворох ответов — возмущение, злость, возбуждение, мольбы, чтобы Фрэнсис рассказал поподробней о том, как он, Эш, смотрится на столе… но в итоге он остановился на самом главном:       — Пять лет?       — Невоспитанный пьяный паршивец, — мягко сказал Фрэнсис. — С этими невероятными волосами и сумасшедшими глазами.       — У меня не сумасшедшие глаза.       — Сумасшедшие. Ни у кого больше таких нет. Сизые. Так называется этот оттенок серо-фиолетового.       Он знал, какого цвета у Эша глаза. От одной мысли екнуло сердце.       — И ты постоянно крутился поблизости. — Фрэнсис разжал руку и шагнул вперед. — Досаждал своим присутствием старшим. Настаивал на азартных играх, хотя карточный стол — абсолютно не твое. Добивался моего внимания. — Он легонько провел пальцами по заду Эша и потянулся за маслом. — Заигрывал со мной.       — Я с тобой никогда не заигрывал, — запротестовал Эш — обнаженный, лежащий животом на столе, он еще и спорил с тем, кто собирался его отыметь.       — Разве нет? — Большие пальцы Фрэнсиса раздвинули ягодицы шире, и Эш почувствовал, как давит на вход головка. — Ты меня не хотел? — Фрэнсис с нажимом подался вперед, проникая сквозь кольцо мышц, размеренно и твердо. — Когда ночь за ночью смотрел в мою сторону, думая, что я за тобой не наблюдаю, когда все пытался пробормотать свои невнятные извинения — разве я неправильно понял твои намерения? — Его ладони легли на бедра Эша и замерли, позволив тому просто дрожать в их хватке. — Разве я и сейчас тебя неправильно понял?       — Нет!       Фрэнсис наградил его еще одним более глубоким толчком, и вновь замер. Его большие пальцы кружили по ставшей слишком чувствительной коже Эша.       — Счастлив это слышать. И ты до сих пор ни разу о таком не думал? — Он подкрепил слова едва заметным движением бедер, поддразнил, так и не войдя до конца. — Хм-м?       Еще одно движение. Пальцы Эша заскребли по гладкой поверхности стола в поисках, за что бы уцепиться. Он находился в полной власти Фрэнсиса — наполовину насаженный на его член, отчаянно желающий большего, лишенный точки опоры. Беспомощность непереносимо возбуждала. Он со всхлипом вдохнул.       — Я хочу тебя, Гэбриел, — тихо сказал Фрэнсис. — Уже очень давно хочу. И теперь ты будешь моим. — Он сжал плечо Эша и резко толкнулся вперед.       Эш закричал, откинув голову назад, забыв об осторожности в умелых руках.       — Боже! Еще.       — Мое имя, — сквозь зубы потребовал Фрэнсис.       — Фрэнсис. Фрэнсис. Ах!       Еще один неумолимый толчок — и к Эшу прижались бедра Фрэнсиса. На секунду тот замер, глубоко дыша, и задвигался в ровном ритме, вкручиваясь так, что Эшу оставалось только беспомощно мотаться и дергаться.       — Я столько ночей сидел за карточным столом и мечтал, как нагну тебя над ним и засуну член тебе в рот, в руку, в зад…       — Ох-х. — Губы Эша, прижатые к полированному дереву, были уже не в силах произносить слова. Фрэнсис вдавливался в него, растягивая. Наслаждение, боль и наслаждение от боли охватывали нервы пламенем. — Еще! Дай мне все. О боже, Фрэнсис, я не выдержу. Я сейчас кончу, мне нужно…       — Руки на столе. Не вздумай себя трогать.       — Пожалуйста. — Эш умолял, открыто и отчаянно, извиваясь под его телом. — Пожалуйста, позволь мне.       — Ни-в-коем-случае. — Фрэнсис и сам, судя по голосу, был на грани. — А ты любишь, чтобы тебя как следует укатали... Кто же на тебе ездил, когда это должен был быть я?       Никого примечательного. Незнакомец в Гайд-парке, какой-то малый в полумраке публичного дома для мужчин, иногда — приятель, разделяющий его вкусы. Тела, но крепко сбитые, лица, но улыбающиеся. Никого с высокой худощавой фигурой и взглядом суженных глаз, который пробирал до мурашек. Никто, кого бы он по-настоящему желал.       Эш замотал головой, и Фрэнсис вцепился ему в волосы, заставляя запрокинуться назад.       — Гэбриел. Я хочу все. — Его вторая рука сжала Эшево бедро. — Всего тебя. Себе. Ты будешь моим.       Фрэнсис надсадно дышал, потел, терял ритм, и Эш бессильно извивался. Трения члена о полированное дерево почти хватило для разрядки.       — Я тебя так отымею, что ты больше никогда не захочешь никого другого.       — Что угодно. Господи! Только дай мне кончить. Прямо сейчас, боже, пожалуйста, пожалуйста…       Фрэнсис вколотился в него еще раз под тем самым идеальным углом, и Эш спустил, почти с болью, взвыв от дикого удовольствия, чувствуя, как пульсирует и содрогается внутри него чужой член, как все наводняется теплом. Эш рухнул на живот, тяжело дыша, и Фрэнсис навалился сверху, головой уткнувшись ему куда-то в лопатки.       — Матерь божья, — только и смог выдавить Эш, и почувствовал, как за спиной согласно кивнули.       Несколько мгновений они лежали на столе, после чего Фрэнсис осторожно отстранился и повел за собой к кушетке, на которой они растянулись лицом к лицу, и Эш прижался вспотевшей обнаженной кожей к одетому телу Фрэнсиса. Рукой тот обнял его за талию. Секунду он изучал лицо Эша, а затем серьезно и целенаправленно прижался губами к каждому веку.       — Сизые.       — Да, ты говорил. Ты правда так думаешь?       — Конечно. Могу показать образцы…       — Я не о цвете глаз, а о тех словах. — Эш почувствовал, что краснеет, но он должен был знать. — Пять лет?       Фрэнсис провел пальцем по его щеке.       — Пять невероятно долгих лет я гадал, что же ты ответишь, если предложу именно это.       — Но почему тогда не предложил? — Собственный голос показался Эшу почти жалобным. Больно было подумать о том, что все это время Фрэнсис мог бы принадлежать ему. Тот изогнул бровь.       — Почему я не оказал возможно нежеланных содомитских знаков внимания младшему брату человека, с которым у меня давняя и взаимная вражда?       Ах да. Ну конечно. Если бы Эш оскорбился, если бы пошел к Малу и дал ему такое оружие против Фрэнсиса… Он простонал:       — Мал, ты и тут потоптался, чтоб тебе провалиться.       — Я бы выразился покрепче.       — Мало того, что он жесток и издевается над теми, кто слабее. Теперь ему понадобилось еще и вмешаться в мои интимные отношения? — проворчал Эш. — Чурбан.       — Верно. Но давай сейчас о нем забудем. Я бы с куда большим удовольствием подумал о тебе.       Эш не стал возражать. Ему хотелось услышать в подробностях, что о нем думает Фрэнсис.       — Так почему ты оказал свои содомитские знаки внимания сегодня?       — Я тебя увидел в «Миллэйс». — Эш изумленно открыл рот. — Ты шел наверх с каким-то гвардейцем. Что, по крайней мере, означало, что мои, э-э, инстинкты на твой счет оказались правы, поэтому…       — Нет, подожди. Я же надел маску.       «Миллэйс» был заведением абсолютной конфиденциальности, местом встречи для тех, кто разделял наклонности Эша. В общих комнатах все носили полумаски. Мысль о том, что кто-то его опознал, повергала в ужас. Как и осознание, что если б он тогда так не торопился, Фрэнсис мог бы к нему подойти. Тот гвардеец оказался даже не так уж хорош.       — Маску, — с умилением улыбнулся Фрэнсис. — Гэбриел, дорогой. Ну, неужели клочок черного шелка скроет эти волосы или эту аппетитную фигуру. Маски носятся в лучшем случае для проформы.       Если подумать, ему самому тоже не составило бы труда опознать Фрэнсиса.       — Пожалуй. Но это же случилось полгода назад.       — Именно. — Фрэнсис поцеловал его в ухо. — И все это время я жил в крайне растрепанных чувствах.       — Так вот что дало начало вчерашнему? — Эш слегка приподнялся. — Ты это спланировал? Как… как меня соблазнить?       — «Шантажировать», ты имел в виду. — Фрэнсис потер лицо. — И нет, такого я не планировал, и мне чертовски стыдно за подобное предложение.       — Ну а мне — нет, — убедил его Эш, перекидывая голую ногу через затянутое в замшу бедро Фрэнсиса. — По-моему, очень недурная идея.       — Мой поступок был возмутительным, равно как и вся прошлая ночь. Я не смог удержать в узде раздражение, хотя на самом деле не имею привычки губить незадачливых юношей, которые не способны сыграть приличную партию в пикет, даже если на кону будет стоять их душа. И я уже получил довольно строгий выговор за свое поведение.       — От кого?       — От Ричарда Вэйна, в частности.       Эш моргнул, не понимая, за каким бесом лидеру рикардианцев сталось лезть в дела Фрэнсиса, и это недоумение, очевидно, не укрылось от последнего:       — Ричард — человек высоких моральных устоев. И он прав, черт его дери. Я забрал твои деньги из-за досады, и злости, и годами подавляемого желания, а вести себя подобным образом едва ли достойно джентльмена.       — Я сам решил играть.       — Да, но ты поразительно никудышный игрок. У меня было слишком большое преимущество.       — Но играли мы честно, — возразил Эш. — И ты победил.       — Играли честно, но в нечестных весовых категориях. Сегодня я намеревался — изначально намеревался — загладить свой проступок и вернуть все, что тебе принадлежало, не задев твоего самолюбия. — Фрэнсис недовольно скривился. — Но не слишком-то преуспел.       — Мое самолюбие в целости и сохранности, — заверил Эш. — Чего не могу сказать о некоторых деталях моей анатомии.       У Фрэнсиса вырвался громкий короткий смешок. Эш еще ни разу не слышал, чтобы Уэбстер смеялся, и обнаружил, что отвечает ему широкой идиотской улыбкой.       — Но, Фрэнсис, послушай, насчет выигрыша…       — Во-первых, если опять назовешь меня лжецом, я буду откровенно оскорблен. Во-вторых, меня серьезно ранит, если окажется, что ты уступил моим желаниям, только чтобы завтра сбежать на континент. Надеюсь, что я все же не настолько плох. — Он поцеловал Эша в ухо. — Мы скажем, что поставили все на бросок костей, и ты выиграл. Если упомянем карты, никто не поверит.       — Сомневаюсь, что следует соглашаться на такое.       — Надеюсь, ты все же согласишься. Если не ради твоего спокойствия, то хотя бы ради моей репутации. Мне бы не хотелось снискать себе славу губителя юношей.       Эш опустил глаза на свое обнаженное тело и многозначительно приподнял бровь. Фрэнсис ответил красноречивым взглядом и добавил:       — Ты знаешь, что я имею в виду. Между мной и твоим братом и так достаточно поводов для вражды, чтобы добавлять к ним новые.       Эш сделал глубокий вдох.       — Верно. Ну, хорошо. Не буду отрицать, меня и самого не тянет на континент. Я даже не говорю по-французски. Фрэнсис…       — М-м?       — Это у нас не в последний раз, да?       Фрэнсис посмотрел на него и обнял покрепче.       — Знаешь, ты ведь так и не ответил на мой вопрос. Как тебя зовут любовники?       Обычно «Эшем», если друзья, и «сэром», если анонимно и за деньги.       — Под любовником ты имеешь в виду кого-то, с кем поблудить?       — Не только это, нет. Я говорю о том, с кем ты надеешься поддерживать длительные и приятные взаимоотношения. О том, для кого ты… особенный.       — Значит, у меня никогда не было любовника. — Эш посмотрел вверх, в это проницательное, умное лицо, в глаза, которые не отрывались от его глаз, и собрался с духом: — Но если бы был, думаю, он мог бы звать меня «Гэбриел».       — Согласен. — Фрэнсис поцеловал его вновь. — Хотя у меня есть одно условие. Если хочешь быть моим любовником, мой Гэбриел, тогда я вынужден настаивать, чтобы ты научился играть в пикет.       Эш застонал:       — О господи, а без этого никак?       — Я тебя научу.       — Сомневаюсь, что у тебя получится.       Фрэнсис постучал пальцем ему по носу.       — Ты себя недооцениваешь. Причем довольно часто, на мой взгляд.       Эш не мог поручиться, что тот имел в виду, но это едва ли был самый важный вопрос.       — А мы будем делать ставки на то, научусь ли я или нет?       — Конечно.       — Такие, как сегодня?       — Вполне возможно.       Эш укоризненно цокнул языком.       — Играть с вами, мистер Уэбстер? Боюсь, вы меня погубите.       — Я поставил себе целью погубить тебя для всех остальных на долгое-долгое время, и добиться этой цели будет для меня честью.       Эш прижался к нему крепче, уткнувшись лицом в рубашку, чтобы скрыть улыбку.       — В таком случае… Надеюсь, у вас найдется шиллинг.       

Конец