***
Время тянулось словно клей. Нескончаемый грохот колес уже затерялся в сознании, и казалось, никогда не исчезнет. Да и боль в теле напомнила о себе. Дрожь по коже почему-то стала привычной. Осознание пришло к Кэссиусу не скоро — час, два, а может и три. Но стоило только повозке подскочить на какой-то там кочке, как звон шпильки протрубил: «Эврика!». Украшение оторвалось от одежды и негромко стукнуло об пол — наконец-то! И это был первый в истории случай, когда галантерею окрылили поцелуем. — «Шпилька Селест?! Я и забыл про нее!». Возбуждение заиграло во всех красках, рисуя в голове все новые и новые спасительные пейзажи. Неужели правда? Шпилька — вот то, что поможет избавиться от оков! Неважно, сколько на это уйдет времени, неважно, сколько прольется пота — Тадий вырвется отсюда, теперь уж точно. — «Она… Все-таки дала мне шанс сбежать? — прикусив губу, предположил насчет черноволосой наш герой. — Надеюсь на то…» — понять мотивы Селестии было невозможно. Но не желая медлить — нельзя останавливаться, — Кэссиус бросил радостный взгляд на Аненкле… И тут же встрепенулся. Счастье лопнуло, сердце сжалось. Хотелось отпрыгнуть, хотелось отбежать — да даймон всех побери, на это невозможно было смотреть! Юноша из номена Тадий не сразу понял: кажется ли ему или все происходит воистину, но… Тень. Тень. Тень. Тень! Здесь все бушует словно в глюках! Вроде бы, Аненклетус лишь сидит, поникнув головой, но исходящая от него чернота — этот дьявольский сгусток — говорит о противоположном: нечто жаждет кромсать, убивать всех подряд. Хотите верьте, нет, но тень друга приняла форму некого чудовища, демона, что своими острыми когтями впивается во всех остальных и тянется к Кэссиусу. — Нен! Услышав оклик, светловолосый тут же сжал кулаки, до боли стиснул зубы. А нашему герою пришлось несколько раз проморгаться, чтобы развидеть в тенях опасность — кажется, все-таки привиделось, покалеченный рассудок и не на такое способен. Но тьма в душе приятеля… Наконец перестав скрипеть зубами, парень ответил. — Скажи, Кэссиус, почему все так вышло?!.. — негромко, но очень доходчиво вопросил товарищ, медленно поворачиваясь к собеседнику. — Ты про Гиллион?.. Нен, это все… — попытался начать русоволосый. — Я, блять, про тебя! — повысил тон парень. — Я про тебя! Тебя! Тебя! Аненклетус повернулся окончательно — зрелище невообразимое! Даже в темноте были видны его пульсирующие сосуды. Его напряженные до жилок руки. Полный отчаяния взгляд. А из глаз вот-вот потекут слезы, растворяя под ногами доски. — Нен!.. — Кэссиус почувствовал, как тяжело ему становится говорить. — Почему ты все разрушил?! Ты вообще представляешь, что ты наделал?! — руки друга начали дрожать, голос сбиваться. — Скажи, я что, был недостаточно покорен?! Я что, проявил мало смирения?! — О чем ты, блин?! Аненклетус крепко сомкнул глаза, ударил кулаком об пол. — Ты вообще меня не знаешь… Всю, всю свою жизнь я проявлял покорность, всю свою жизнь я управлялся другими! Для того, чтобы избежать проблем! И это всегда помогало! Всегда! Все считали меня самым надежным в деревне, никто не обращался со мной плохо! Но ты!.. — парень еще раз стукнул кулаком, в этот раз по стене. — Ты просто прошел мимо! Я тебе помахал, когда ты уходил, а ты прошел мимо! А теперь скажи… Я БЫЛ НЕДОСТАТОЧНО ПОКЛАДИСТ?! Я не был покорен?! И так всегда! Думаешь, почему меня поймали?! Я тебя искал, придурок! — юноша глотнул воздуха. — Я сказал тебе не говорить плохое про Гиллион, но ты продолжал! Я просил тебя побольше улыбаться, но ты наплевал! Что тебя не попрошу — всегда сваливаешь! А ведь я думал, что ты единственный человек, с кем я могу проявить хоть каплю самоуважения! Но ты… Блять! Блять! — каждый мат сопровождался ударом по стенам и полу. Несколько секунд промедления, выдох. — Кэс, во мне нет ничего, кроме покладистости… Я полностью состою лишь из этой черты. Я как пластилин… С родителями по другому было нельзя: либо послушание, либо страдания… Но сначала ты, а потом и Селест! Вы втоптали в грязь даже эту единственную мою черту! Мое лицемерие напрасно! Я что, прожил зря?! Я что, БЫЛ НЕДОСТАТОЧНО ПОКЛАДИСТ?! Нужно больше покорности?! — Нен, хватит! — слезы потекли теперь у Кэссиуса. — Заткнись! Ты теперь вообще кто?! Гиллион разрушен, твоя семья либо убита, либо в заложниках! Да покатилось все давно уже в Стикс! — со рта летели слюни. — Я больше не хочу, чтобы мной управляли… Но теперь я, сука, стану рабом! ПОТОМУ ЧТО ХОТЕЛ СПАСТИ ВАС! Раньше покорность приносила пользу, теперь даже за нее меня будут гнобить! Все из-за вас с Селестией… Сдохните. Сдохните. Сдохните! Кэссиус вжался в стенку, он был неимоверно рад, что Аненклетус находится на другой стороне. Холодный пот лился ручьями. В какой-то момент хотелось просто треснуться головой об стену и потерять сознание, но… Слезы были слишком сильны, они превращались в липкую слизь и лишали над собой контроля, словно смола не давали пошевелиться. — Прости, прости… — уперся лбом в колени Тадий, сжал покрепче шпильку. — Но я знаю, как нам спастись… И… и… Я дам тебе спастись. Лицо Нена переменилось, отворило удивление, в глазах даже промелькнуло что-то похожее на надежду. Но, знаете, это как свечка в океане мглы. Вымотанный своим же откровением друг не смог грамотно расценить возможности. — Делай что хочешь, — видимо, не поверив, пробормотал Аненклетус и замкнулся в себе. Кэссиус с дрожащими губами начал пробиваться к свободе, бесконечно тыкая шпилькой по кандалам. Заглушить делом боль и обиду — еще одна задача. И на удивление, уже через десять минут — для новичка невероятно — у него получилось взломать замок. Что ж, осталось лишь дождаться стоянки и бежать.***
А тем временем распустились цветы ночи и сверкающей пыльцой осыпали небо. И гам тысячи животных — и совенков, и сверчков — заютился подаль лесных кочек. Шумы почему-то усилились: каждый звук нотами нарастал по пианино, и доносился отовсюдаа. Лишь топот центурии разрушал гармонию. В отличие от инфантерии — пеших воинов, — армейская элита передвигалась в особых повозках, больше похожих на кареты. На огромные кареты-комнаты. В числе таких счастливчиков были центурион Борей, его любовница Селестия, и в отдельной — притом в отдельной полностью, даже без слуг — безумный старец с челюстью-мидией. Видимо, тот предпочитал одиночество. Исключение в его окружении составляла разве что охрана — механизированные рабы-стражники. Те в принципе не считались людьми — а кто из нас будет замечать скот? Кстати, о технорабах. Помнится, Селест не так давно спрашивала у Борея: «А почему нет ни одного протезированного солдата, так ведь эффективнее, почему железные кисти лишь у рабов?». Спросила — и опозорилась. Да за один только этот вопрос ее бы выгнали с пира, будь даже она его хозяйкой! Ведь не знать причин могут лишь помраченные Атой. Однако не разъяснить Борей не мог, хоть ему и пришлось затронуть темы эманаций, онтологий, теургии и весь антропоцентризм в целом. Дело в том, что, по мнению многих античных властей и философов, мир строится по кое-какой нисходящей цепочке — этакий водопад мироздания, где в самом начале ставятся Единое, с ним Нус, или просто Ум, и Мировая душа, а в самом конце — материя и плотские оковы. И первая, высшая Триада настолько могущественна, что бесконечно вниз изливается, образуя деградирующий поток, где на самом дне, как грязь, пенится материя. Чистая иерархия: Единое, Нус, Мировая душа, космос и материя. Чем это поможет объяснить положение рабов? Секунду. По мнению тех же философов, уже давно перешедших грань разумного, социум делится на избранных — теургов — и на толпу. И если первые полностью обуздали себя (в основном через различные практики и ритуалы), то вторые лишь имеют к этому шанс, но пока не поняли, насколько чувственно высоки по сравнению с предметами, по сравнению с той самой «материей». Однако… После внедрения технологий появилась и третья группа, стоящая после «толпы» — гады, недолюди, механорабы. Они настолько бесчестны и порочны, что оказались навечно слиты с низшем космоса сего — с материей. Мысль в отношении их проста: боги сотворили человека совершенным и одарили его лучшим из возможных тел, но механорабы недостойны заполучить и его. Жестокий неоплатонизм вкупе с другими философскими школами — и какая бы не попалась, почти каждая ставит технорабов в один ряд с нечестивым скотом. «Постой, то есть этот старик-маразматик…» — тут же задалась вопросом девушка. «Хах, это не просто теург, это настоящий гнозис! Достигший высшего понимания бытия, откровения. Его тело не просто человеческое, оно попарно… Кхм…» — на этом моменте Борей замолк, поняв, что начинает говорить лишнее. Однако быстро реабилитировался: «Ладно. Мне как раз надо его проведать, вернусь чуть позже. Надо успеть до окончания привала». К слову… Что примечательно, ни Селест, ни кто-либо еще в армии не знал имя этого старика. Поцеловав черноволосую на прощанье, мужчина быстро накинул свои доспехи — перед подчиненными полуголым появляться не положено — и вышел на улицу. В услужении старикану есть несколько обязательств, одно из которых — время от времени выносить из него мусор. И стоило лишь подойти, как стражники его роскошной повозки расступились, по пояс укоротились в поклоне. Несчастные рабы, по одним только их лицам видно: готовы умереть, лишь бы здесь не стоять. Борей, воспользовавшись ключом (без ключа к безумцу было просто не попасть, слишком уж он хорошо охранялся), открыл двери. — «Надеюсь, все пройдет быстро». И дальше картина: скрип древесины, пятно тусклого света. Непроглядная тьма, что едва расступалась. Будто сама комната играла со страхом, вылизывала ядом сердце. У стен помещения вырисовывались силуэты полок, декора, кровати. Но двери быстро закрылись, и теперь только Луна со шлюза наверху освещала центр. Какой-то хрип в конце комнаты — и боле тишины не бывать. Напряжение и без того на десятке, но когда из темноты начали медленно ступать дряхлые ноги… напряжение превратилось в панику. Старец шел, неумело передвигая конечностями, словно зомби, попутно истекая слюнями и прочими позывами. В нос поступала только исходящая от седовласого мерзость. Неприятное бульканье в его животе дополнялось еще и смрадом, а также натурально… поносным звуком. Но мелочи! Контроля нет, разум послан. Пред нами какой-то зомби. Голова безумца была откинута назад, а в голубых глазах того мистерилось сияние — казалось, сама Геката опутала его тело дурманом. Да даже две его белы косы распутались, лишая прическу последней толики убранства. Почти отсутствующая одежда в конец обнажала трупные пятна, набухшие от воды участки плоти. Во многих местах кожа была изрезана клинком, притом изрезана нарочито, искусно, под эффект чешуи. Уже не так удивительна и его замененная на ракушку челюсть. Вот теперь-то по спине центуриона пробежал холодок. Такого зрелища он не ожидал. — Мелета, я пришел, — негромко сообщил Борей. — Я вижу, не слЕпой, — на мертвом лице болтающий рот-мидия выглядел противоестественно. — Ты пришел зАбрать это? Подожди секунду, я уже сейчА… — однако договорить старик не успел. Три, два, три. Три, два, три. Сколько еще раз придется посчитать, чтобы сдержать крик? Послать бы всех, но блять, внезапно из ануса маразматика выскользнула рука — третья, ебать, рука! Истекая в чем-то желтом и красном, выскользнувшие пальцы крепко держали небольшой мешочек. Небольшой мешочек, плотно набитый… каловыми массами. Они, затекшие в сыром, лишенном воздуха месте, низвергали просто невыносимый запах, как будто всех тут окунули мордой в использованный унитаз. Сама же рука, как ни странно, была тонкой и хрупкой. И кинув мешок с говном на пол, та быстро скрылась обратно в заднице. — Я испОрожнИлсЯ, убираАаАаЙЙ, — на последнем слове голос живого мертвеца почему-то сломался, издав визг. Старик (это вообще человек?) поспешно объяснился: — Прости, кричащая мидия сбилась. А теперь иди, у меня плохое настроение. — Как прикажете, о Мелета, старшая муза, — схватив перчаткой мешок, произнес командир. Проблем бы больше не возникло, проблем бы больше не было, но… черт, черт, черт, кое-кому ведь здесь пришло в голову зайти! Зайти и сообщить ну крааайне неприятную капитанам информацию… Двери повозки резко отворились, и раб произнес: — Один из пленных сбежал во время стоянки! — Что?! — одновременно вопросили теурги. — Кто-то «благословленных музами» сбежал, взломав замок на кандалах. Сейчас бродит в лесах, — произнес раб, поклонился и быстро убежал, не желая быть избитым. Борей медленно обернулся, но в глазах отразился лишь исходящий от Мелеты ужас. Но вдруг старик дернулся, сделал шаг. И тут его челюсть-ракушка начала раскрываться, раскрываться шире обычного, словно бы череп тянулся резиной, и словно бы нечто ужасное скрывалось в его желудочной пучине. — СкажИ мне, Борей, ты вЕдь знаешь, как важны отмЕченные? — ракушка уже не двигалась в такт слову, она безостановочно растягивалась. Но и голос вместе с тем становился тоньше, настолько, что постепенно переходил в… девичий. — ОтвЕчАй! Ты что, зАбыл, для чЕго мы Их везем?! ИдИотина, некоторые из нИх могут повлиять на исход всех Семи Полисов! Я тебя лично убьЮ, раз не уследил! — Мелета, я!.. — ДУБИНА! — челюсть старика резко разошлась чуть ли не по горизонтали, а кожа лица начала рваться. Рот стал шириной с таз. — Что ж, теперь Я покажу, кто здесь хозяин… Сейчас все услышат звон моей гармоники! Старик упал на колени, развел в стороны руки — боль сотрясала даже мертвое тело, перетягивала жилки. Но дальше… из до невозможности растянутого рта вырвалась рука. Одна, вторая, а следом за ними и тело. Утопающее в струях желчи тело, что все это время дремало в выпотрошенном изнутри старике. — Мелета, ты… — начал пятится командир, — перегибаешь, тебя не должны видеть! Из глотки плавно потянулся торс, выныривая как по маслу, только вот вместо масла — людские субстанции. Пред мужчиной показалась худенькая девочка лет десяти. Ее огромные, почти инопланетные глаза были заполнены серым, рыбьим зрачком — очевидно, Мелета не отворяла веки уже многие недели, даже месяцы. И не то что губы ее были синие, голубым отдавала вся ее кожа — тут уже речь идет не о бледности, а о смерти. Прямые, мокрые до плеч темные волосы плавно переходили в сизый, будучи пигментированы под действием внутренних тканей. Личико-то красивое, но вот только в некоторых местах музу проели пищеварительные ферменты, и окрасили медными пятнами ее кожу. Однако самое хтоническое последовало после. Мелета вышла по корпус... И мелочью показалось любое безумие -- не смотреть! на то нельзя смотреть, но торс девочки был заменен на какой-то стеклянный сосуд, внутри коего плавали органы и сокращался кишечник. Все двенадцать ребер простучали «дзынь». И каждое движение девушки отдавалось легкой, но очень-очень нагнетающей мелодией, будто бы звон был криком стекла. Внутри сосуда, что напоминал стоящие друг на друге сферы, была замешана вся человеческая жидкость. Там же плавали пульсирующие сосуды, больше похожие на кучку кровавых ниток, и там же барахталось сердце. Вдруг почка ударилась об стенку, и тут же отскочила — ее, кажется, кольнули ребра. Мелета глубоко вздохнула, трепетно коснулась своего торса — и стекло отозвалось нотой. Нотой! Пиздец, да эта девочка сама по себе музыкальный инструмент! гармоника из живой плоти! Но среди всего этого психоделика был и еще один важный момент. Момент истеричного смеха. К концу торса, где-то на уровне пояса, были приделаны еще одни, последние детали, которым только предстояло выбраться из глотки старика. Хоть они и застряли в опустошенном животе деда, уже было видно — это некие куски кожи. Муза же, схватив их руками, принялась тянуть, тянуть не слабо, постепенно вытаскивая какую-то цепочку… цепочку из оторванных рук. Эти кисти, что держали одна другую, напоминали шланг, и тянулись от самого пояса. Все они были выпотрошены, оставив лишь оболочку. Наконец, Мелета выдернула последнюю руку. И те мешком рухнули на пол — хотя постойте, нет, эти руки мало-помалу таки были наполнены какой-то жидкостью. А тем временем из старика уже полностью вынырнул торс, целиком девочка выбираться и не желала, ее ноги так и покоились в мертвецком брюхе. — Мелета… — Знаешь, я долго медитировал, я долго отдыхал, и во снах прошелся по тысяче ситуаций, во снах я обуздал безграничность! Но теперь… теперь мне пора получить опыт иного рода. Теперь я покажу, что дала мне практика, что дала мне учеба. Теперь я покажу… сколько во мне БЕШЕНСТВА! — существо, собранное из деда и девочки, пришло в движение. — Я одна из аонид, старшая муза Мелета! — та мелодия, что рождена от колыхания вод, то создание, что воплощает ученье! И ни один беглец от меня не скроется… ТИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИ Чудовищный звон заставил задрожать стекла.