Семь братьев

И взошла Нерданэль, супруга Феанора, на холм. И её охватил ветер, который пронзил её одежду, обвил её рыжие волосы розовыми облаками, и проник ей в уста сладостным поцелуем. И вокруг неё раздался звонкий шум золотых крыльев, и она зачала сына. И когда настал час испытания, послал Манвэ к своему сыну орла, чтобы тот сохранил ему жизнь и спас от мук и стыда. И когда первый сын бросился в огненную пропасть, он послал ветер, который охватил его, сжал в своих объятиях, и в его шуме потерялись слова Клятвы, что юноша дал так неосторожно, и он нашёл покой. И второй раз Нерданэль, супруга Феанора, взошла на холм. И её охватил шум вод, который пронизал её кровь, и они текли её слезами, и они омыли её лоно, и звон жемчужин был в её глазах, как звёзды, и отблески янтаря в водах были ей, как свадебные свечи. Не было звонких труб Саламара, и пронзительного плача Уинэн, и ярости Оссэ — лишь безмолвное пение древних камней под извечными водами у самого сердца земли, и там она зачала сына. И когда второй сын бросился в море, Ульмо подхватил его, и заключил в объятия, и окутал морской пеной и ожерельями из рыб, и он обрёл покой в лучистой опаловой воде. И в третий раз Нерданэль взошла на холм, и её сердце забилось радостью, ибо её окружил звук серебряных труб, и пение небес, и грохот земли, и предсмертные крики зверей, в которых звучало ликование жизни, ибо на их крови будет длиться жизнь детей, что вкусят мясо и мозг оленей и медведей. О, стройные, длинноволосые покорители коней, чьи руки обагрены волчьей кровью! И она слышала стук конских копыт, и лай верных собак, и колыхание трав. И она, смеясь, зачала третьего сына. И когда пришло время, отец подарил ему верного пса. А потом, когда меч пронзил его глубоко под землёй, в том краю, куда взор отца не мог достигнуть, Оромэ взял сына в свою свиту. И когда Охотник мчится по холодным чёрным дорогам, самым последним в свите его едет золотоволосый юноша, прекрасный, чужой и белый, как осенний туман. И он единственный, у кого нет с собой охотничьего пса. Встретить его — к беде. И в четвёртый раз Нерданэль взошла на холм, и она услышала звук труб, но трубы эти были железными. Раздались крики ярости, и звон мечей, и стоны боли и отчаяния. И в её кости вошли иглы холодного гнева, и вокруг неё звенели цепи, что сковывают руки и ноги врага, и её белая грудь была забрызгана чёрной кровью отродий Тьмы, и тогда зачала она сына. И когда с последней пригоршней крови сердце четвёртого сына перестало биться, Тулкас окутал его тёмно-алым плащом, который закрыл его раны, и омыл его румяное, тёмное лицо, что в последний час побелело, и покрыл его тело огромным курганом, к которому не приближаются ни волки, ни вороны. Но те, кому грозит беда, всегда находят убежище в его тени, и могут преклонить голову на чёрный камень надгробных врат. И в пятый раз Нерданэль взошла на холм. Знаком ей был стук молотков, светло ей было, когда в глазах её кружились голубые искры, а на челе её засиял медный обруч. Пламя горна озаряло фиолетовые кристаллы в расщелинах гор; вокруг неё вздымались золотые колонны, и самоцветы стали её ложем, не раня её светлого тела, как будто были это лепестки цветов. Чарующе звенели над её головою листья из красного золота, и серебряные ласточки перекликались под опаловым сводом, и её собственные глаза сияли тысячью огней, словно бриллиантовые розы. И зачала она сына, и стал он самым искусным мастером в мире. И когда жизнь покинула тело её пятого сына, Аулэ коснулся его лба, и тело его обратилось в самый прекрасный в мире камень, в неведомый кристалл, в котором угольным алмазом искрились косы, серебряным мрамором переливалась кожа, тёплым рубином манили тонкие уста. Его белые руки освещают темноту подземного грота, но из сапфировых глаз порой льются ядовитые слёзы. Далеко обходят ручей, что вытекает из этой скалы, и на его берегу ветер свистит в костях. И в шестой раз взошла Нерданэль на холм, и спустилась с западной стороны. Её окутала тьма, и слева от неё в этой тьме звучали голоса; и она видела знакомые города и высокие башни, но их очертания были странными, и знакомые улицы под её ногами уходили в лес, или под воду. И она то смеялась, то плакала, то замирала на бегу, и сердце у неё то колотилось, то останавливалось. Вокруг неё были светлые залы с золотом светильников и пурпуром стен, а, выйдя за двери, она попадала в тёмные проулки с облупившимися стенами и грудами битого кирпича. А справа от неё в этой тьме царило молчание, и не было там ничего. И тогда она зачала двоих. И один из них был обречён, и совсем юным погрузился в тьму забвения, но был обречён и другой. И когда одного из них не стало, Ирмо даровал своему сыну тихие воды, туман и бесконечное тепло, и возможность вечно чувствовать ласковое прикосновение отцовской руки. И когда одного из них не стало, Намо даровал своему сыну самое дорогое, что было в этом мире — истину. И надежду вновь обрести братьев, — когда кроме истины ничего не останется в этом мире.