Пропащие праведники Двора Чудес

      — Ты по-прежнему уверен, что им надо давать шанс, солнышко?       — Только тот обычай хорош, что хранится незыблемо, несмотря на все вопросы и сомнения, мой цветочек, — произнеся свою реплику, Феб* де Шатопер стыдливо отвернул глаза, переведя взгляд на пляшущий в высоком очаге огонь, лишь бы не видеть перед собой исказившееся от приступа ревности лицо Флоры*.       — Ту цыганку, которую помиловали в прошлом году, я бы с радостью хотела видеть на костре, а вместо этого она продолжает смущать добрых людей своими ужимками и дурным голосом.       — Эсмеральда… — в голосе капитана королевских стрелков его невесте послышался легкий вздох, и она не дала ему договорить       — Не смей больше произносить это слово в моем присутствии, Феб!       — Как тебе будет угодно, милая Флора… Я… — замялся он совсем немного, — хотел всего лишь напомнить, что милосердие столь же украшает принцев, как и отсутствие жалости к тем, кто согрешил против Бога, нашей Святой Матери Церкви и всех нас, его добрых подданных. И оттого наш милостивый государь…       — Не могу больше тебя слушать! — недовольно прервала его девушка, — наш милостивый государь совершенно расстался с рассудком. Он пустая игрушка в руках советников своего братца — нечестивого герцога Орлеанского, им вертят как…       — Забыла, что у стен есть уши? — молниеносно отреагировал Шатопер, — можешь любить на здоровье твоих бургиньонов(*), только…       — Только что, Феб?!       — Только не мешай твою непонятную ревность с политикой, уж будь так добра!       — Только ты не мешай мне надеяться, что королевская милость не безгранична, и цыганка еще даст повод мэтру Клоду отдать её в руки Анри Кузена (*).       Капитан покачал головой не то в знак сомнения, не то в знак согласия со своей невестой, отпив из кубка несколько глотков нелюбимого анжуйского — из-за вражды двух сиятельных герцогов доброе бургундское вино было в столице не только большой редкостью, прежде всего, оно было свидетельством нелояльности, недопустимым для командира королевских миротворцев — желающих донести на него прево Фролло, наместнику дез Эссару или самому коннетаблю д’Арманьяку найдется предостаточно…       — В этот раз, как бы то ни было, разговор не о цыганке. Двадцать четыре виновных в ереси и колдовстве уже доставлены в Шатле, — Феб настоятельно пытался переменить тему разговора, — а наш дорогой Клопен уже построил Двор Чудес с какими-то особенно хитроумными машинами. Скоро к нам зайдут мэтр Фролло и поэт Гренгуар, я слышал, новый сценарист хочет удивить нас чем-то совершенно невиданным. Я бы очень хотел, чтобы ты была приветлива с гостями… Кстати, вот и они.       Доказательством правоты капитана был лязг тяжёлых засовов ворот Отеля-де-Труа-Фотёй, в котором квартировал его маленький штаб. Начальствовавший над караулом сержант Гийом был заранее предупреждён Шатопером о высоких гостях и впустил их без доклада. Тем временем, повинуясь приказу Феба, несколько лакеев внесли в залу вино, фрукты и светильники — клонившееся к закату солнце скрылось за громадой церкви Сен-Жерве, окончательно погрузив в предвечерние сумерки узкую улицу Сен-Мартен, что на правом берегу Сены.       — Итак, капитан, — вальяжно произнёс прево, усаживаясь в глубокое кресло с высокой спинкой, расположенное боком к камину, для чего ему пришлось распахнуть полы роскошной зелёной, в цвета орлеанского дома, упелянды, расшитой золотыми птицами, — кого мы имеем в этот раз?       — Как всегда, мессир… — пожал плечами Шатопер.       — Может быть пройдёмся по списку? Я недаром пригласил почтенного мэтра Пьера. Он тут же будет делать пометы.       — Пометы? — ещё больше удивился Феб, — Но для чего?       — Дорогой мэтр, — обернулся Клод Фролло к Гренгуару, — поведайте вашу задумку нашему капитану.       — Видите ли, Ваша светлость, в этом году мы с господином прево решили, что будет позволительно удивить добрых парижан, — голос известного поэта был вкрадчивым, но вполне уверенным в себе, — превратив состязание осуждённых в костюмированный бал.       — А-а, я понял! — радостно воскликнул капитан миротворцев, который совсем не хотел считать себя тупым воякой, — это что-то типа па д’арм(*) короля Иоанна? Когда король нарядился королём Артуром, часть его головорезов — лесными разбойниками, королева Бонна — Гвиньеврой, а любой желающий её освободить, почувствовать себя Ланселотом и получить приз, должен был сразиться с ними.       — Никогда не сомневался в вашей догадливости, капитан, — добродушно возгласил прево, — пью за вас этот бокал, Феб де Шатопер! — Мэтр Фролло осушил губы шёлковым полотенцем, услужливо поданным лакеем и обернулся к Гренгуару, — Переходите сразу к деталям, мэтр Пьер.       — Я жду от его светлости список, — ответил тот, — я предлагаю нарядить участников нашего представления принцами и принцессами из тех сказок, что так любят и в городских лачугах предместья Сен-Дени, и в особняках на острове Сите, и в школах Латинского квартала, и даже, не побоюсь этого слова, в самом Лувре…       — Что ж, дорогой поэт, я на вашей стороне и, надеюсь, что наш капитан не будет возражать. Что касается господина коннетабля, он будет только за, если хорошим зрелищем мы развлечём эту беспокойную толпу, и она поменьше будет смотреть в рот герцогу Бургундскому.       — Ваше участие, господин прево, мне безгранично ценно, теперь очередь за его светлостью.       — Что ж, готовьтесь слушать, господа, — Феб взял лист пергамена и принялся читать, — от провинции Фландрия двое. Некая Катрин из Валансьенна, двадцати лет или около того — приговорена к сожжению, будучи виновной в ереси свободного духа, которой заражена эта провинция. Жила в общине сестёр-бегинок, развращая их своими бреднями… Вместе с ней Пьер из Лилля, восемнадцати лет или около того. Признался в том, что оборачивался волком и воровал овец, якобы для пропитания больной матери. Приговорён к сожжению.       — Ага, — достал свои листочки Гренгуар, — жила значит в общине… Есть такая сказочка про ведьму, которая жила в компании с семью подгорными демонами…, так-так Катрин у нас, значит будет Белоснежкой, а Пьер… пожалуй-пожалуй… для принца имя будет простовато… Катрин Белоснежка и принц… м-м-м… Беренгарий! Отличное имя!       Поэт вопросительно посмотрел на Фролло и Феба. По их слегка недоуменным лицам нельзя было сказать, понравилась ли им идея, однако, никакого решительного протеста он тоже не увидел и решил продолжать. Для девушки из Нормандии — служанки Мадлен, которую госпожа обвинила в наведении порчи, он подобрал прозвище «Золушка» (как ещё назвать прислугу), а её напарника Жана, беглого солдата, предложил обозвать принцем Теодорихом. Дальше пошло ещё проще. Капитан называл провинцию и имена осуждённых за колдовство, ересь или клятвопреступление, а Гренгуар кратко описывал, как он видит их роль в представлении. Постепенно, впрочем, их интерес угасал, несмотря на то, что имена становились всё более странными, а сказки — всё менее известными, а то и неизвестными вовсе. Разве что имя «Покахонтас» заставило всех встрепенуться, потому что такого слова не знал решительно никто. Впрочем, поэт совершенно не смутился этим обстоятельством и предложил рассказать эту сказку от и до, как он её знал, но от него поспешно отмахнулись и продолжили идти по списку, подогревая себя вином и с нетерпением ожидая окончания.       — Вы проделали большую работу, мэтр Пьер, — довольно выдохнул Феб, прочитав последнюю строчку списка, в которой были указаны представители восточной окраины — Лотарингии — молодая ведьма Эльза и еретик-вальденс Кристофф, которым даже имена менять уже никому не хотелось.       — Вы мне льстите, ваша светлость, всеми силами рад услужить вам и его величеству.       — Его величество оценит по достоинству ваши труды, — словно подвёл итог Клод Фролло, — все увидимся послезавтра на Дворе Чудес, господа. Бокал на прощание!