«Действительно ли он думал то, что говорил? У Мегрэ сложилось впечатление, что Мартен произносил все это главным образом для того, чтобы убедить самого себя…» .
В динамиках негромко играла музыка – рождественский плейлист, который Тетсуро сам составлял неделю назад. Неделю назад! Господи, как давно. Звякнул дверной колокольчик, и Куроо оторвал взгляд от книги. Ощущение было такое, как будто он с размаху сунул голову в холодную воду: небольшое, украшенное к празднику помещение кафе навалилось на него слишком резко. Он вздохнул, одернул свитер и поднялся навстречу позднему посетителю. Ему тут же захотелось провалиться сквозь стойку куда-то в подсобку, потому что клиентом оказался Акааши. С припорошенными снегом волосами и ресницами, в изящном черном пальто. Если Куроо такой цвет делал похожим на бандита, то Кейджи в своих темных нарядах походил скорее на фотомодель. — Куроо-сан, — он подошел к стойке и слегка поклонился в знак приветствия, — Хорошо, что я тебя нашел. — А ты что же, искал? — хмуро спросил парень и прибавил мысленно: «Ну какого черта?». — Представь себе, да, — Кейджи был необычайно серьезен; взглянув на его сдвинутые брови, Тетсуро даже предположил, что он злится, — Мы волновались за тебя. — Напрасно. — Ты отключил телефон, — укоризненно сказал Акааши. — Да, отключил, и что такого? Ты мне не мамочка, чтобы за это отчитывать, — выплюнул Куроо резче, чем собирался, и тут же прикусил кончик языка. Срываться на друга не стоило, пусть он и вел себя сейчас до невозможности раздражающе, — Тебе сделать кофе? — спросил он уже спокойнее. Кейджи задумался на секунду, а потом, слегка склонив голову, ответил: — Да, пожалуйста. С молоком. Тетсуро отвернулся от него, радуясь возможности занять руки и не смотреть никому в глаза. Куда-то между лопаток пришелся вопрос Акааши: — Вы что, опять поругались? Куроо прикрыл глаза. Ну почему? Почему именно сейчас? Почему каждая гребаная снежинка в этом мире стремится напомнить ему, что его жизнь сейчас напоминает разбитый снежный шар: ни внутренней гармонии, ни внешней защищенности? И что с того, что, когда шар был цел, он стоял как будто на пороховой бочке? Что? Может, оно и к лучшему, Тетсуро? Бочка взорвалась, и неоткуда теперь ждать нападения. — Я не хочу об этом говорить, — сказал он, не оборачиваясь. Они ругались постоянно и никогда вот так. Вдрызг. Всерьез. Глядя, как кофе Акааши медленно превращается из почти черного в светло-коричневый, Куроо думал, что, может, и не было в этих отношениях ничего хорошего, и, может, и не стоило вообще связывать свою жизнь с человеком с таким трудным характером, и, может… Он до сих пор ощущал во рту горький привкус, стоило вспомнить слова Тсукишимы: «Я так больше не могу». После них был звук хлопнувшей двери. Звук его разбитого снежного шара. — Вот, держи, — он поставил перед Акааши яркий праздничный стаканчик. — Спасибо, — Кейджи сунул в карман телефон. Наверняка набирал сообщение Бокуто, что, мол, Куроо нашелся, с ним все в порядке, вот только… Вот только что, Тетсуро? — Послушай, наверняка все наладится, это ведь не в первый раз уже. — Так – в первый, — мрачно отозвался Куроо. — Сейчас Рождество, Куроо-сан. Включи телефон, он наверняка тоже волнуется за тебя. — Он не волнуется, Акааши. Он в Мияги, со своей семьей, как раз там, где и должен быть, — сказал Тетсуро, глядя за спину друга на свое отражение в стеклянной двери кафе: черные взъерошенные волосы, черный свитер – точь-в-точь неудачно приземлившийся в камин Санта, и прибавил мысленно: «… а не здесь, со мной». Кейджи протянул ему деньги. Куроо знал, что он нарочно выбрал крупную купюру, чтобы потянуть время. — Иди домой, ладно? Поздно уже, — сказал парень, кладя сдачу на стойку. — Кто бы говорил, Куроо-сан. — Спасибо за беспокойство, все дела, но тебя Бокуто ждет. Акааши открыл было рот, но Тетсуро не дал ему возразить. — Я справлюсь. И с тобой не пойду, не хочу портить вам вечер. Мне все равно есть чем заняться – кафе будет работать еще почти четыре часа. — Ладно, — по его лицу было видно: он явно ожидает, что Куроо натворит дел, как только Акааши выйдет за дверь. Но аргументов у него не нашлось, поэтому просто сказал: — Если что, звони. И, получив в ответ утвердительный кивок и пожелание счастливого Рождества, направился к двери. Тетсуро молился всем известным ему богам, чтобы у него хватило ума не звонить сейчас Кею. «Тсукишима-кун, я тут встретил Куроо, и он…». «Отключил телефон» было самым невинным из того, что Кейджи мог сказать.***
Народу на станции было немного. Где-то далеко, там, где заканчивалась высокая крыша вокзала, снег шел сплошной белой стеной. Из нее вынырнул поезд, остановился у платформы, распахнул двери. Опоздал почти на двадцать минут. Теперь еще двадцать минут, и назад, почти два часа на юг, в Токио. Это при большом везении, то есть не в этот раз. Холодно, без перчаток, которые, кажется, остались на тумбочке в прихожей, мерзнут руки. А где остались наушники? Он не помнил. Было тихо, и тишина эта пугала, заставляла напрягать слух, отыскивать, улавливать малейшую тень звука, хвататься за нее, чтобы не утонуть в этой жуткой глуши, только чтобы не слышать собственных мыслей, вопросов, хаоса, творящегося в голове. Казалось, что в тишине этой виноват снег, что он как ватой обложил со всех сторон вокзал, поезд и вообще все, а иногда было ощущение, что и нет на свете ничего, кроме этой станции, и пути уходят попросту в никуда. На скамейке рядом сидела какая-то женщина с множеством пакетов. Боже, сколько пакетов… Она говорила с кем-то по телефону, жаловалась на снегопад, на задержку поезда. Очень хотелось не вслушиваться, но сознание само цеплялось за слова. А еще хотелось, чтобы снег засыпал душу и заполнил образовавшуюся там вязкую, паническую пустоту. Либо снег, либо пепел.