Загадки Красного Сфинкса

Глава XIV. Кинжал и конь Утро принесло немало сюрпризов. Как всегда вскочив на звон колокольчика, я поспешил в спальню Монсеньера. Лишь ломота во всем теле заставила меня осознать, какие изменения произошли вчера в моей жизни. Решив, что сейчас для всего этого не время, я привычно вспоминал, четный или нечетный сегодня день, предстоит мне брить мсье Армана или нет, почечный сбор или ромашку нужно заварить. Так было легче, словно я спрятался за привычными обязанностями как за стеной, за которой бушевала буря. Первая неожиданность поджидала меня в лице мэтра Шико, стоявшего у постели Монсеньера и считавшего ему пульс. Глаза медика так и вцепились мне в лицо, а я с тревогой смотрел на Монсеньера – лицо его было бледным, но умиротворенным, и смотрел он ласково. Смягченный моим беспокойством, мэтр Шико продолжил разговор, начатый в мое отсутствие: - Ваше высокопреосвященство, как медик, я не могу не испытывать тревоги за ваше здоровье. Вы аннулировали результат многолетнего лечения! Я купировал острые симптомы, но отложенные последствия могут быть весьма опасны. Я категорически не рекомендую вам повторения в такой форме, ваше преосвященство, мной движет исключительно забота о вашем самочувствии. - Мое самочувствие превосходно, спасибо за заботу, мэтр Шико. Люсьен, - обратился ко мне мсье Арман и шевельнул рукой, отнимая ее у мэтра Шико и протягивая мне для поцелуя. - Доброе утро, Монсеньер, - пробормотал я и склонился на одно колено, целуя перстень. Слегка согнутый указательный палец мимолетно скользнул по моей щеке, подарив ласкающее прикосновение нежной кожи - словно вовлекая в заговор. Этот жест, невидимый и неявный никому, кроме меня, стал его подарком, напоминанием о той тайне, что существовала между нами, - зачастую единственным на месяцы, но ежедневным. Я чувствовал себя осененным двойным покровительством – Отца нашего небесного и Армана дю Плесси де Ришелье. Может быть, это кощунство, но мне было уютно и хорошо под таким удвоенным заступничеством. - Здравствуйте, мэтр Шико, - поклонился я. - Доброе утро, - ответил тот голосом человека, который отчаялся добиться понимания. – Я оставлю вот эту микстуру – три капли на стакан воды три раза в день. Кроме всего прочего, - обратился он к кардиналу. - Сегодня я беру чашу из рук Асклепия, а не Ганимеда, - примирительно заметил мсье Арман. - И сегодня, и завтра, и много недель подряд, - воскликнул мэтр Шико, дернув головой в приступе укоризны. Потом утро покатилось своим чередом – ровно до визита Жюссака. - Монсеньер. - Измените Люсьену Лорану статус на особо приближенный. Впредь до особых распоряжений. - Да, Монсеньер, - склонился Жюссак в глубоком поклоне. - Я сожалею о вашей потере, - добавил мсье Арман, отчего Жюссак как будто удивился, смутился и испугался одновременно. - Монсеньер… - Ступайте. И введите в курс дела мсье Лорана. Люсьен, ступай, до обеда ты свободен. Мы вышли из покоев кардинала, я шел следом за начальником охраны и наблюдал, как краснота медленно поднимается по его шее. Он поманил меня в свой кабинет, запер дверь, глянул за окно и зачем-то заглянул внутрь большого дубового гардероба, в котором хранил оружие. Лицо его было совсем красным, когда он обратился ко мне: - Люсьен, ты теперь должен жить немного по-другому. - Да, ваша милость. - Садись, - он кивнул на стул, а сам устроился на столе, задумчиво царапая темную древесину острой шпорой. – Ты теперь не просто слуга, а особо ценная для Монсеньера персона. Поэтому отныне ты тоже будешь под наблюдением и охраной. Я должен знать – где ты, в любое время дня и ночи. - Да, ваша милость. - И будь готов выходить с охраной. Я выделю человека, он будет тебя сопровождать. - Как-то непривычно. - Ты будешь выглядеть, как личный слуга с лакеем в помощниках, мало ли какие дела у тебя могут быть. Он не будет обвешиваться оружием напоказ, когда будет следовать за тобой, но оно у него будет. Да и тебе не помешает. У тебя есть кинжал? - Нет, ваша милость. Он встал со стола, долго копался в гардеробе и наконец подал мне маленький стилет и к нему ножны из твердой кожи. - Мелкий мерзавец, но спасти может, если знать, как им пользоваться. Следующие четверть часа Жюссак учил меня бить в яремную вену – спереди, сбоку и сзади. - Хорошо, - одобрил он наконец. – Ножны спрячь в рубахе. - Как? - У ворота. Чтоб быстро достать. Придется пришить потайной карман на все твои рубашки, смотри, - он вынул из сундука чистую рубаху и показал в обтачке ворота пристроченную сверху вторую полоску канта. - Вот, гляди, - расстегнув одну пуговицу на камзоле, он отогнул ворот своей сорочки и наклонился ко мне, обдав меня запахом свежего пота, я увидел крошечный кинжал, вместе с ножнами плотно сидевший в потайном кармане на груди. – Надо тебя стрелять научить, вот что. - Зачем? - Ну а вдруг что. Ты ведь можешь оказаться последним щитом Монсеньера. Глупо иметь под рукой пистолет и не уметь выстрелить. Хотя, - он усмехнулся, - если рукоятью в лоб заедешь – тоже сгодится. А верхом ты ездить умеешь? - Да, немного, – мой брат Ансельм, кроме соколиной охоты, научил меня держаться в седле даже на галопе, хотя я не видел в этом ничего сложного и лошадей не боялся. - Монсеньер велел дать тебе коня. Пока мы шли на конюшню, я радовался: вот они, несметные блага, которыми, по слухам, осыпают фаворитов их покровители! Лучшие скакуны, драгоценности, шелка и бархат… Деньги и титул! Титул, который можно передать по наследству… Кому я собрался передать по наследству титул, я не успел придумать, потому что Жюссак, кивнув конюху и спросив «Где Криспин?», подвел меня к деннику и показал небольшого гнедого жеребчика. Видимо, я ожидал увидеть более помпезный дар – не знаю, в пурпурной попоне или с серебряными подковами, - но Жюссак ткнул меня в плечо со словами: - Да хороший конек, выносливый и послушный. Трехлетка. Седлай – увидишь. Я шагнул в стойло и погладил мягкие черные губы коня. Он смотрел на меня своими большими карими глазами, доверчиво и чуть застенчиво. Я осторожно потрогал длинные толстые волоски на его морде, жалея, что мне нечем угостить моего нового друга. Жюссак вынул из-за обшлага яблоко и протянул мне. Я положил яблоко на твердую ладонь с отогнутыми пальцами – чтоб конек случайно не схватил зубами – и наш пакт о сотрудничестве был подписан. Жюссак одобрительно наблюдал за мной, пока я седлал коня, проверил, как я затянул подпругу, как вложил в губы трензель, конюх подвел ему оседланного Аттилу – крупного серого жеребца, и мы отправились промять лошадей. Начав прогулку шагом, вскоре мы перешли в рысь, а потом и в галоп. Перемахнув невысокую изгородь, Жюссак подождал, пока мы с Криспином последуем его примеру, и после удачного штурма его ухмылка стала широка как никогда. - Молодец, парень! В седле держишься – как цыган или как Рошфор! – он хлопнул меня по плечу, подъехав вплотную. Я задал вопрос, не дававший мне покоя: - О каких ваших потерях сожалеет Монсеньер? Жюссак побагровел. - Понимаешь, Люсьен… Я проиграл Рошфору – тысяча чертей ему в задницу! – триста пистолей. - В карты? - Пари. Мы делали ставки, как долго Монсеньер продержится, не тронув тебя. Ну, ты понял. Я-то понял. Мне стало неприятно и неловко – оттого, что все, что я считал тайной за семью печатями, оказалось предметом пари. Такие споры частенько возникали среди придворных, но я не считал себя способным кого-то заинтересовать настолько, чтобы стать героем подобной истории. Жюссак между тем раздосадовано продолжал: - Я-то уверен был, что до Преображения он тебя оприходует, да и Рошфор тоже, он ставил на май, я – на июль. Монсеньер как раз вылечил бы свой геморрой. А тут этот каналья граф Вьенский, чтоб его вечно на адской сковородке без масла жарили! – спутал нам все карты. Тут и здоровый-то человек сляжет. Так что я ждал, что вскорости мне Рошфор триста пистолей отсчитает – ведь май-то на исходе! А он, шельма, устроил штуку! Повалял тебя на глазах у его высокопреосвященства – конечно, тот взъярился! И плакали мои триста пистолей. - А если б я не захотел?! – выкрикнул я в лицо Жюссаку, борясь со слезами. - Ты-то? После того как под пулю кинулся? - Я не знал, что на нем кираса! - Ты знал, что на тебе ее нет. Ты славный малый, Люсьен, - смелый, добрый. Каждому нужно немного ласки. Мы все всего лишь люди. Даже Монсеньер. - А кто еще спорил? Мэтр Шико? - Ты что! Мэтр Шико – могила. - Подумав немного, Жюссак добавил: - Братская могила. Только миледи. Она с графом всегда заодно, так что вернется - получит свои денежки… Ты не обижайся, сколько ты Монсеньера знаешь – два года? А мы давно с ним. Мы носили цвета Монсеньера, и у нас была та еще банда*. *Банда (от нем. das Band – лента) – отряд ланскнехтов, повязывавших ленту одинакового цвета на шляпе, на поясе, перевязи, чтобы отличать своих от чужих в схватке при отсутствии форменной одежды.