Загадки Красного Сфинкса

Глва ХХХ. Кровь, смерть и преисподняя Вот и все… Меня пробрало дрожью. – Утром вас на допрос поведут, су-у-у-дарь, – Жанна захлебывалась рыданиями, – как же я без вас бу-у-у-уду… – Розу-то не забудь посадить, ты обещала, – напомнил я. – Я с того света посмотрю и порадуюсь. – Я посажу-у-у-у… – рыдания стали еще громче, и девочка появилась в окошке. – Сударь, а можно у вас попросить кое-чего? – Можно. – Сударь мой, голубчик, мсье Люсьен, а можно я вас поцелую? – спросила Жанна, шмыгая носом. – Когда вас на допрос поведут? – Да целуй пожалуйста, – мне уже поздно было бояться кончить жизнь на эшафоте, прикоснувшись к кому-то из семьи палача. – Правда? Я побегу тогда – наряжусь и прическу сделаю, чтоб вам приятней было, – она уже приготовилась спрыгнуть, но я вдруг кое о чем вспомнил. – Погоди-ка. – Да, сударь. Я совсем забыл о цепочке, зашитой в ворот рубахи. Меня никто не обыскивал, и при мне остались не только цепочка, но и стилет. Я снял рубаху и вынул кинжал. Пришла мысль о том, чтобы наложить на себя руки – с помощью острого лезвия это можно было сделать быстро. Наверное. Вспомнив о последствиях неумелого лишения жизни – пусть и чужой – я передумал. Да и не готов я был совершать самый страшный для христианина грех – может, вскоре я буду жалеть о своей нерешительности, но сейчас я распорол стилетом шов и вытрусил цепочку, под пристальным взглядом девочки. – Возьми себе на память, она золотая, – я кинул цепь в окошко, и Жанна ловко ее подхватила. – Су-у-у-у-дарь, – снова наладилась она плакать, но замолкла: в предутренней тишине отчетливо послышался звук открываемой где-то двери. – Батюшка проснулся! Я побегу, сударь, милый вы мой, прекрасный – всю свою жизнь буду Бога молить за упокой вашей душеньки! – с этими словами она исчезла. Я слышал, как к моему убежищу идут. Вот снимают засов, вот в денник входят брат Альсест, брат Лука и брат Никола. Брат Лука прикатил ту же дубовую колоду, и я сел на нее, чтобы брат Никола сковал мои ноги короткой цепью вместо длинной, которая осталась висеть на стене. Брат Альсест обыскал меня и обнаружил стилет – он пренебрежительно поднял брови, но ничего не сказал, лишь протянул его вместе с ножнами брату Луке и продолжил медленно водить ладонями по моим бокам и ногам. – Чист, – коротко сообщил он, поднимаясь с колен после того как проверил кандалы, глянув на меня, как мне показалось, со смесью сожаления и досады. – Без сапог? – брат Никола впервые подал голос, протягивая брату Альсесту мои ботфорты – левый отворот вонял запекшейся кровью, натекшей из раны, полученной при похищении. – Опять расковывать – потом заковывать? – пожал плечами тот. – Да и на допросе все равно разуют. – Зябко же. – Куртку накинет, – брат Альсест подал мне куртку и помог продеть руки в рукава. Каким свежим было это утро! По земле стлался туман, из его белых волокон смутно выступали сосны, крапива, кусты малины и большой приземистый амбар, единственное приплюснутое окошке которого светилось красным. Туда-то мы и отправились. Я охнул, ступив на тропинку – холодную, мокрую и устланную сосновыми иглами. Если до этого я был словно в полузабытьи, то сейчас проснулся – вдыхал чистый холодный воздух словно всей кожей, слышал словно тысячью ушей – и пронзительные трели горихвостки, и хруст песка под ногами, и дыхание огромного леса, видел словно тысячей глаз – и клок тумана, зацепившийся за куст малины, и смутные очертания гор – словно нас окружил хоровод громадных медведей, и простенькую яркую вышивку – зеленые листочки и красные ягодки земляники – на белом платье Жанны, и синие цветы горечавки в ее волосах, и слезы, и тонкие пальчики, вцепившиеся в руку сгорбленного старика, такого же тощего и остролицего, как она. Жанна подалась ко мне, но старик удержал ее, мы обогнули их словно по невидимой дуге, продолжая путь к низкому амбару. – После поцелуешь своего Люсьена, – прошамкал старик. – Или то, что от него останется. Мы подошли к низкой косой двери, из которой кисло тянуло кровью. Я замешкался на пороге, и брат Альсест подтолкнул меня в плечо. Внутри было тепло и душно. Пылал огонь в камине, возле него сидел и помешивал кочергой угли Шарль Филиберт – на этот раз в кожаном капюшоне с треугольными прорезями для глаз, но зато по пояс голый – по его груди стекали струйки пота – и в толстых рукавицах из бычьей кожи. У противоположной стены стояло кресло размером с саркофаг – темного дерева, с ремнями на подставках для рук и ног. Туда-то меня и посадили. Брат Никола придерживал меня за руки пока брат Альсест затягивал ремни, а потом за ноги – сняв сначала кандалы. Брат Лука ушел к камину и уселся за длинный стол, стоящий вдоль стены, раскладывая большие листы бумаги, чернильницы и пучок потрепанных гусиных перьев. – Готовы? – буднично спросил он. Палач подошел ко мне и быстро проверил узлы на ремнях: – Вполне. Брат Никола и брат Альсест также уселись за стол. Лишь один стул – с высокой резной спинкой – оставался незанятым. Света стало меньше – вошел и закрыл дверь высокий господин в черно-золотом, как чешуя, дублете и черной полумаске, открывающей только усы и острый подбородок. Все поприветствовали его поклонами. Он и занял председательское место, положив перед собой сцепленные в замок бледные руки. Брат Лука встал и, дождавшись кивка председателя, нараспев прочитал: – Двадцатое августа тысяча шестьсот двадцать девятого года. Допросный лист номер один. Коллегия: господин Дознаватель, брат Альсест, брат Лука, брат Никола. Подследственный: именующий себя Люсьеном Лораном. Во имя Господа! – Именем его, – выдохнули сидящие за столом. Теперь все смотрели на меня. В тишине слышно было только потрескивание пламени. Его отблески рождали изменчивые тени на лицах Дознавателя и монахов, лишь капюшон палача с черными дырами вместо глаз оставался неизменным. – Назови свое имя, – я услышал скрипучий голос Дознавателя. – Люсьен Лоран, ваша милость. – Люсьен Лоран, клянешься ли ты правдиво отвечать на все вопросы? – Клянусь, ваша милость. Он кивнул и долго ощупывал меня взглядом из-под полумаски. – Кому ты служишь? – Я служу его высокопреосвященству Арману Жану дю Плесси де Ришелье. – Сколько лет ты у него служишь? – Семь лет, ваша милость. – Кем ты у него служишь? – Камердинером, ваша милость. – Очень хорошо, Люсьен Лоран. А теперь скажи, – он встал и ткнул рукой в мою сторону, – твой хозяин служит Черную мессу? – Черную мессу? – Да, Черную мессу, несчастный ты еретик! Ты служишь у Князя тьмы! Видел ты, как твой нечестивый хозяин чертит на полу пентаграмму и призывает Сатану, как читает Pater Noster задом наперед, как приносит в жертву черных кошек!!! – голос его гремел, я понял, что дело труба. – Как он потчует Врага рода человеческого оскверненными облатками и козлиной мочой! Как требует он от Сатаны потворства своим делам и смерти своим врагам! Отвечай, еретик! – на его губах показалась пена. – Служит твой хозяин Черную мессу?! – Нет, ваша милость. – Нет? – казалось, он того и ждал. Он повернулся к палачу: – Придется поспособствовать установлению истины. Каленым железом. Тот кивнул и вынул из углей заготовленный прут. Раскаленное докрасна железо приближалось, я почувствовал, что обмочился. Вот сейчас! Живой! Он живой! Шевелится! Жар на коже! Жар! ААААААА! Боль взорвалась во мне, ярко-белая, ни на что не похожая, я задыхался, кричать не мог. Больно. Как больно. – Негодяи! Кто так работает! Еретики! Всех под епитимью! – на краю сознания слышал я крик Дознавателя. Пытаясь через боль вдохнуть хоть глоток воздуха, я ощутил, что почему-то лежу, на полу, с полным ртом крови. Кровь полилась у меня через нос, при попытке вдоха, и я всерьез испугался, что задохнусь. – Да он же захлебнется сейчас, – рассерженное шипение, и меня осторожно поднимают. – Уберите вы эту дуру! – Сейчас, брат Альсест, сейчас, – с меня сняли кресло-саркофаг, придавившее меня к полу. Я открыл рот и извергнул целую пинту крови. Зато смог вздохнуть. – Ты что, язык себе откусил? Открой рот. Нет, язык на месте, но прокушен насквозь. Боюсь, на сегодня допрос отменяется. Как это ты так упал? – Кто так работает? Сборище негодяев! Зачем вы вообще надели этот колпак, Филиберт? Вам нужен чепец монахини-урсулинки! – А что я сделаю? Я вам говорил про ремни? Говорил! Ведьмин стул должен быть оборудован стальными скобами и штифтами! А ремнями уже триста лет никто не крепит! – Ты поговори мне тут, – возмутился Дознаватель, но Филиберт уже вошел в раж: – Сиденье – металлическое, поддон огнеупорный с выносом два фута! Шипы в количестве четырех на дюйм, выдвижные! Вы-движ-ны-е! На чем я должен работать? На каком оборудовании? Испанского сапога – нет, Железной девы – нет, но дыбу, дыбу-то можно поставить? А качество так требуете! Почему мне не сказали, что клиент первой степени сложности? Я бы ему трензель надел, чтоб язык сберечь. – А как бы он в трензеле показания давал, а, Филиберт? – А вот так бы и давал! – палач кинулся к шкафу самого зловещего вида и достал какую-то железную палку с ремнями по краям. Откинув капюшон и молниеносно заправив палку в свой собственный рот, он придержал завязки руками на затылке и что-то забубнил – «Отче наш», как стало ясно: гнусаво, но разборчиво. – А с этим-то что делать? – спросил Дознаватель, растерянно глядя на лужу крови, растекшуюся вокруг меня. – Да ничего, через месяц будет болтать, – пожал плечами брат Альсест. – До свадьбы заживет. – Знаю я твои свадьбы. Сборище криворуких содомитов! С Железной девой любой может работать, а ты творчески! Творчески используй ресурсы! – с этими словами Дознаватель выскочил за дверь, обмахиваясь допросным листом. – Я криворукий? – заревел Шарль. Брат Лука, собиравший со стола бумагу, сначала зажмурился и заткнул уши, затем, по мере нарастания каденции, на лице его проступило удивление, почтение, и наконец – благоговение. –… отъестествовать через Железную деву в испанского козла!!! – выдав заключительный аккорд, Шарль швырнул капюшон под ноги и широкими шагами покинул рабочее место. Я тихо булькал кровью, но чувствовал себя лучше. – Ну и здоровый же ты, парень, – подал голос брат Никола. – Как бык, – подтвердил брат Лука. – Никто еще у нас ремни не рвал. Это ж надо – порвать ремень и грохнуться на собственный язык. Вот свезло-то! – Ты знал, что делать? – острые глаза брата Альсеста так и пронзали. – Да нет, – вынес он вердикт, – просто повезло. Люсьен, – тон его стал озабоченным, – тебе очень больно, но хлебни, для профилактики заражения. – Не орите, я считаю пульс, – предупредил он, доставая знакомую фляжку из многочисленных складок своей рясы. Но шумели не братья. Распахнулась дверь и в проеме возник Рошфор. Если бы я мог, я бы кинулся ему на шею, но, увы, смог только приподняться и выплюнуть очередную порцию крови. Он бросился ко мне, на ходу воткнув шпагу в грудь брата Альсеста, а кинжалом рубанув по горлу брата Никола. Брат Лука съежился за столом, прикрывшись стопкой бумаги, его большие щеки тряслись. Махнув на него рукой, Рошфор остановился возле меня и с видимым усилием вскинул на руки – так ему показалось быстрее. Я успел зацепить за ремешок фляжку из мертвой руки брата Альсеста. Чуть не воткнув макушкой в косяк, Рошфор вынес меня на волю. Воздух! Я бы дышал и ртом, и носом, если б не кровь – я рассудил, что лучше пусть она льется мне в желудок, чем наружу. Деревня пылала. Из-за угла на галопе вылетел Жюссак, удерживая вставшего на дыбы Атиллу одной рукой – в другой у него был факел. – Жив? Ни одного коня в этой дыре! – сплюнул он сквозь зубы. – Вот конь, вот вам конь для господина Люсьена! – запищало сбоку, и я увидел Жанну – растрепанную, растерявшую все цветы из своих рыжих волос, с обгоревшим подолом – она тащила за повод здоровенного чалого мерина. – Сударь, сударь, счастье-то какое! – Счастье, что и говорить, – согласился Рошфор, закидывая меня на своего Идальго, сам же устраиваясь на широкой спине мерина. – Он еще и под седлом! Мадемуазель, вы настоящая героиня! – Мсье Люсьен, мсье Люсьен! – пищало это чудо из-под копыт. – Вы меня не поцеловали, не поцеловали! Как хорошо… – она не успела договорить, как Жюссак, подкрутив ус, лихо свесился с седла и чмокнул Жанну Филиберт в губы прежде, чем я попытался его остановить. – Прощайте, сударь! – кричала Жанна. – Во имя Господа – прощайте!