Дьявольские силки

Снитч - ясная стрела, острый росчерк золота на голубом; Саша плавно пригибается к метле, почти прижимается к ней, сливаясь в единое целое, превращаясь в натянутую струну - он чувствует, как от скорости восторженно гудят прутья метлы, и эта азартная дрожь передаётся ему, словно лёгкая весенняя простуда. Он летит - и в эту секунду он живёт, он дышит, и мир в осенних цветах вокруг яркий, цветной, как карамель, и мокрый холодный воздух, сквозь который он несётся, свежий и чистый, приятно холодит кожу. Трибуны под полем смазываются, пока он закладывает резкие повороты, снитч мелькает в дальней части поля, даже не подпуская к себе, но Саше совсем не обидно; он вообще редко разминается со снитчем, всё-таки не его это. Его - это скорость, тяжелая гладкая бита, гудящий от скорости и ярости бладжер. Саша вообще уверен, что без бладжеров квиддитч бы не сложился как игра, и плевать, что все всегда болеют за ловцов. Ловцы - это дешёвая слава; быстрая метла с приличной манёвренностью, да кое-какие навыки. Нет, конечно, есть по-настоящему крутые игроки, ну так во всём есть свои крутые специалисты, он не спорит, наоборот - уважает. Саша забивает на снитч и, нырнув на скорости в небольшой зазор, проносится в лабиринте балок под трибунами; смазываясь от скорости, перекладины сменяют друг друга, и Саша забавляется, то и дело меняя коридор. Одно неверное движение, неуверенная команда метле, и он, как минимум, разобьёт её вдребезги. Как максимум - ещё и себя. Саша, собравшись, резко дергает метлу вверх, вылетает обратно на поле через такой же узкий промежуток; в секунду, когда он уверенно направляет древко метлы почти вертикально, откидываясь назад для равновесия, сердце сладко пропускает удар. Саша ебанутый нахуй - так ему говорили даже некоторые сокомандники - и он не спорит. Зачем спорить? Саша замедляется на открытом пространстве и лениво, расслабленно прижимается к метле, устремляясь, наконец, в погоню за снитчем; остатки адреналина мягко успокаиваются в крови, оставляя приятную, неуловимо-ватную слабость. Снитч мечется птицей, дразнится солнечным блеском в небе, ныряет к самой траве; Саша так тоже может нырнуть. Снитч проносится над трибуной, и только тогда Саша замечает, что он здесь не один. Он узнает эту осанку, эти чёрные волосы, зачёсанные назад, высокий строгий воротничок, ослепительно-белый - наверняка жутко натирает шею, и у Олег Евгенича там нежное красное кольцо остается на коже, будто шрам или ошейник; но тот, конечно, всё равно продолжает носить невероятно неудобную, по Сашиному ощущению, магическую одежду. Вот Саша лично надевает её только на ебучие официальные приемы, и потом торопится напиться и расстегнуть как можно больше пуговиц, снять верхние тяжелые мантии - и, желательно, в приятной компании. С Олег Евгенича снять всю эту красивую, идущую ему, но невероятно сволочную одежду он бы тоже был не против. Ещё как. Только вот он мало встречал людей, более тщательно берегущих своё личное пространство и так отчаянно не подпускающих его, Сашу, к себе. Ну и Мерлин с ним, думает Саша, но вообще-то он знает, что кривит душой. Ему почему-то давно уже не всё равно, и он раз за разом лезет в то самое личное пространство, потому что уверен, что за всеми масками и вежливыми улыбками - что-то настоящее, живое, нежное. Саша видит иногда, как у Олег Евгенича собираются морщинки вокруг глаз, когда он вдруг улыбается по-настоящему, и он тогда глядит на собеседника как-то из-под ресниц, что ли, своими черными глазами, в которых не различить зрачков, и Саше бы хотелось, чтобы на него так же смотрели. Глаза чудовищные какие-то, как говорят про такое магглы, колдовские, и тут с ними не поспоришь, колдовство, не иначе. И блестят так ясно. Саша встряхивает головой и, ухмыльнувшись, на бреющем полёте проносится над трибуной, так что какие-то бумаги, лежащие у Олег Евгенича на коленях, взъерошивает ветром; развернувшись стремительной петлёй, Саша ещё успевает заметить, как тот скользящим движением достаёт из рукава палочку и коротко ей взмахивает, приводя бумаги обратно в идеальный порядок. Саше кажется, что он бы смотрел вечно, как тот колдует, и даже не станет спорить, что есть у него в этом какая-то нездоровая эротическая фиксация. Саша вообще старается быть честен с собой. Он снова пролетает над трибуной, сбавляя скорость и, не удержавшись - чисто покрасоваться - тормозит так резко, что метла практически встаёт на месте, и Саша легко спрыгивает на лавку рядом с профессором Меньшиковым. Тот смотрит на него с такой снисходительной иронией во взгляде, что не нужна никакая легилименция, чтобы прочесть его мысли: не впечатлён. Саша улыбается так широко, как может, и, на самом деле, он и правда счастлив в эту чёртову рань. Седое промозглое английское утро - он страшно любит такие - и Олег Евгенич зачем-то пришел. К нему - больше просто не к кому, он один на поле и ещё целых полчаса до завтрака. - Доброе утро, Олег Евгенич, - Саша видит, как тот едва заметно дёргается, потому что Саша один такой на всю школу, кто к нему так обращается. Студенты, конечно, зовут его профессором Меньшиковым, сэр, коллеги - просто по имени, пусть и уважительно. Саша любит вообще обращаться к нему почаще, чтобы ловить этот напряженный взгляд тёмных глаз. Саша ебаный мазохист и не стесняется, ему кажется, что весь преподавательский состав уже давно в курсе его безнадёжного краша - а на дворе, на секундочку, только-только октябрь - в курсе все, кроме, видимо, самого Олега Евгенича. Саше кажется, нет, он почти уверен, что догадайся тот, и больше он Сашу к себе на расстояние вытянутой руки не подпустит. - Чем обязаны-с? - интересуется он после приветственного кивка. Он любит говорить по-русски, и уж тут такой случай упускать не намерен. - Такой подарок ранним утром для одного меня. Олег Евгенич едва заметно морщится, а затем сухо сообщает: - Младшие курсы. Перестаньте их задерживать на полётах, ещё ни разу не было, чтобы они после этого не опоздали ко мне. Или чтобы пришли чистыми, что вы там с ними делаете, в грязи валяете? Саша только разводит руками: - И такое бывает. Олег Евгенич смотрит на него в ответ каким-то совершенно нечитаемым взглядом, но Саша не уверен, что он убийственный, и поэтому улыбается только шире, и обещает: - Больше не повторится, Олег Евгенич! Честное пионерское. Честному пионерскому, равно как и честному гриффиндорскому, Олег Евгенич, кажется, не слишком-то верит. Встаёт, сухо кивает и, не оглядываясь, спускается с трибун; Саша же, подперев кулаком щёку, смотрит вслед этой прямой спине и строгому силуэту плеч, лениво прищурившись - осеннее солнце нежно пригревает косыми лучами его макушку, и Саша думает, что торопиться ему некуда. И своего он ещё добьётся - или очень попытается. В конце концов, в Большом Зале они сидят рядом, почти соприкасаясь локтями, и этот короткий деловой разговор прекрасно можно было отложить до завтрака, а не ходить через половину территории Хогвартса. А он зачем-то взял и пришёл. Саша улыбается.