Дьявольские силки

Домовики этим утром приготовили кофе ровно так же, как и обычно, но Олегу сегодня он почему-то кажется горьким и совершенно отвратительным, и пахнет слишком крепко, вызывая практически физическое отторжение. Вообще какое-то необыкновенно дурное утро, тусклое, почти по-зимнему седое, мысли о предстоящих уроках навевают глухую тоску, словно он сам еще студент и вынужден учиться тому, что ему совершенно не нужно. Уже почти декабрь, буквально несколько дней осталось, и скоро всех вокруг начнёт трясти в предрождественской лихорадке, которую Олег так и не научился подхватывать от окружающих. Рождество в Хогвартсе всегда страшно нарядное и тёплое, но всё равно неизбежно кажется ему не то что бы фальшивкой или цветным фантиком, нет, но чем-то всё-таки не до конца настоящим — потому что такие вещи идут из детства, и настоящий праздник — он всегда для него был в Новый год, когда обнуляются все счётчики и переворачивается календарь, когда можно попытаться заполнить новый чистый лист чем-то более стоящим, а не как предыдущий, или хотя бы написать красивый заголовок, пока ещё хватает запала. На закате каждого декабря Олег привычно обещает себе быть честнее с собой и себя не терять, быть честнее с другими, но как-то из года в год упорно не находит в себе достаточно сил на выполнение этого одного, такого простого, казалось бы, пункта. Быть собой настоящим на глазах у всех — сложно и страшно, и с каждым годом всё страшнее, хотя казалось бы, где тот обещанный когда-то панцирь цинизма, отрастающий с возрастом? У него на спине всё еще такие же мягкие, уязвимые чешуйки, которые можно продавить пальцем. Олег мрачно глядит в тёмную кофейную поверхность, в чашке отражаются плавающие над головой свечи — рассвет теперь уже такой поздний, что за завтраком свечи становятся почти что необходимостью. Место за столом рядом с ним пустует — Саша опять опаздывает на завтрак. Олегу не хочется думать о том, что могло заставить его задержаться или проспать — в конце концов, некоторые преподаватели Хогвартса вполне справляются с поддержанием отношений с кем-то вне школы; камины, аппарация и прочие удобства магического мира делают это всё вполне реальным. Так что Саша может быть совсем не одинок. Даже скорее всего он не одинок — сложно поверить, что у него, вот такого вот, и никого нет. Олег слышит лёгкие шаги, замирающие позади его собственного высокого преподавательского кресла, и понимает, что невольно подбирается, взвинченный, как туго скрученная пружина. — Олег Евгенич, — вкрадчиво говорит Саша, склонившись к его плечу из-за спинки стула, и Олег чувствует его горячее дыхание на собственном затылке и продирающие вниз по спине мурашки от этого. — Вам не кажется, что пришло время? Последнее Саша произносит почти торжественно, но всё с той же легкой хрипотцой в голосе. Пришло ли время? Смотря для чего. Вот например для того, чтобы засунуть чёртова Сашу Петрова в тот самый тесный чулан для метел и показать что он, вообще-то, тоже отнюдь не железный и больше так не может — это да, это время точно давно уже пришло. Или для того, чтобы Саша снова стал разговаривать с ним за завтраком о какой-то ерунде — тоже, совершенно определённо, такое время давно пришло. Он, оказывается, привык к таким мелочам и ненавязчивому Сашиному вниманию. Вообще кстати поразительно, как такой живой и дерзкий Саша умеет быть таким мягким и ненавязчиво-тёплым, но умеет он это действительно хорошо, кто бы мог подумать. А вообще Олег чувствует в первую очередь облегчение. Последние дни до этого Саша вдруг дистанцировался, отодвинулся так далеко, словно они снова стали едва знакомы, и произошло это уже после дня рождения — и после встречи с Никитой. Может ли быть, что Саша счёл их с Никитой дружбу чем-то большим, сделал весьма очевидные выводы и решил держаться от него вообще подальше? Олег бы никогда не заподозрил Сашу в гомофобии, но жизнь и без того неоднократно умудрялась преподносить ему самые мерзкие сюрпризы, так что он бы не удивился. Расстроился, но не удивился. Он даже уже подумывал поговорить с Сашей начистоту, позвать к себе в кабинет на ту самую бутылку подарочного огневиски и разобраться, в чём же проблема — они же взрослые люди, в конце-то концов — но этим утром Саша сам склоняется к нему и ведёт себя так, словно последних дней не было и в помине, и жизнь стремительно входит в старое русло, и Олега немного пугает, как много дискомфорта ему принесло Сашино самоустранение из его жизни. Он и не понимал, оказывается, всего масштаба бедствия до тех пор, пока Саша этим утром не возвращается как ни в чём не бывало и весело улыбается ему, пока усаживается рядом, и щурит свои светло-голубые глаза так, что хочется против воли отразить эту улыбку. Олег на такое, конечно, не подписывался, и поэтому только сдержанно кивает Саше и желает ему доброго утра. Саша устраивается на своём месте, наливает себе кофе, здоровается с профессорами, набирая себе на тарелку завтрак, и только потом Олег спрашивает: — Так время для чего, Саш? Олег понимает, что вот так звать Сашу по имени ему очень нравится — выходит очень по-домашнему, пусть даже и на виду у всего Большого Зала. Или особенно поэтому?.. Саша смотрит на него с ухмылкой, торопливо дожёвывая что-то, чтобы ответить: — Помните, я просил вас как-нибудь научить меня летать на дереве? Я понял: это время пришло. О нет. Только не это. Олег откашливается, собираясь с мыслями, и твердо говорит: — Во-первых, вы только просили показать, как это делаю я, во-вторых — согласно моему внутреннему календарю, этот знаменательный день ещё не наступил и вообще вряд ли наступит. Зачем Саше это вообще нужно? Решил развлечься? Поставить его в дурацкое положение? Или и вовсе проспорил кому-нибудь, решил произвести впечатление на какую-нибудь ведьму? Олег, мягко говоря, учить этому не готов и вряд ли когда-нибудь будет, по целому ряду причин, но в основном, конечно, потому что не бы в этом особенно хорош и в собственные школьные годы и давным-давно уже пересел на самую обыкновенную метлу в случаях, когда полёт бывал неизбежен. Просто потому что это было куда удобнее и выглядело не так одиозно. — Что, не поможете даже? — Саша смотрит на него почти возмущенно. — Ну ладно, сам разберусь. Звучит это как вызов или почти даже угроза. — Держите меня в курсе, — против воли ухмыляется Олег, мысленно представляя себе все Сашины мучения. Интересно, на сколько его хватит? — Обязательно, — кивает Саша и по его лицу видно — и правда собирается этой хренью заниматься. Такое бы упорство и энергию — да в мирное русло. — Только хоть скажите, порода дерева важна? Или любое подойдет? — При необходимости подойдет любое, — кивает Олег. — Но вообще для первого полёта важно подобрать что-то свое, подходящее и отзывающееся на твою магию. Мы на первых курсах ходили каждый искать своё дерево, это целая наука, почти как выбор палочки. Саша щурится на него и светится пугающим энтузиазмом. С него станется и правда отыскать способ научиться сомнительному разделу русской магии, одному из самых бесполезных, но зато зрелищных. Наверняка ведь и правда кого-то впечатлить хочет, зачем ещё? Олег бы такой ерунде учиться не стал без веской причины. Олег сидит на слегка припорошенной снегом лавке во внутреннем дворе школы и, медленно затягиваясь, выпускает дым в небо. Небо — глухого серого цвета, сыплет густой снежной крупой, и дыхание на холоде срывается с губ сразу паром, смешиваясь с сизым табачным дымом. Маггловские сигареты успокаивающе горчат на губах. Саша в дуэльном клубе бывает исправно — является почти каждый раз, забирается на свою любимую лавку у стены вместе с ногами, смотрит цепким взглядом за дуэлянтами и иногда не выдерживает, кричит что-то ободрительное участникам, как будто пришёл за квиддич болеть, ей-богу, а не наблюдать за студентами, постигающими тонкое искусство магической дуэли. Хотя, если совсем честно — в те редкие разы, когда Саша чем-то занят и придти не может — или хотя бы опазыдывает на добрый час — Олег ловит себя на том, что ему как-то пустовато и слишком тихо, что ли. Даже не то что тихо — скорее не хватает какой-то живительной искры, от которой способно заняться пламя. Искра эта, конечно, Саша. И курить после окончания занятий в клубе у них тоже как-то неожиданно быстро и прочно входит в привычку — иногда даже Саша приходит только покурить, если не смог присутствовать до этого, эту часть странно сложившегося ритуала он не пропускал за всё время практически ни разу, это отчего-то греет. Потому что даёт надежду на то, что не только Олегу нужно это общение, что он не навязывается и не напрягает неуместным вниманием. Сигареты, кстати, по сложившейся привычке тоже всегда приносит Саша, угощает его, выщелкивая одну пижонским жестом из пачки — магия, не иначе, у Олега это движение не выходит хоть убей. Саша обычно сидит рядом на лавке, и с каждым разом они разговаривают всё дольше — о дуэлях, о студентах, о каких-то совершенно посторонних вещах; не так давно они случайно засиделись так долго, что Саша успел после перерыва закурить вторую. Но сегодня Саша задумчиво бродит по внутреннему двору, затягиваясь своей сигаретой всё так же по-пролетарски, хмурится, внимательно что-то разглядывает. Не сразу, но Олег вдруг понимает: к деревьям примеривается. — Бросьте прицениваться к казёному имуществу, Саш, — с усмешкой говорит он. С каждым днём всё тяжелее отказаться от роскоши звать Сашу по имени, причем не то что не по имени-отчеству, а и вовсе — вот так: сокращённо, ласково, как обычно зовут человека дома или окликают друзья. Сашу это, кажется, совершенно устраивает. Может, ностальгия по дому в нём играет — Олег временами до сих пор устает от того, что он почти для всех здесь — «профессор Меньшиков, сэр», а хотя бы не Олег Евгеньевич, как его годами звали студенты в Колдовстворце. Саша оборачивается и ухмыляется ему, даже не пытается делать вид, что у него и в мыслях не было выкорчевать одно из местных деревьев и приспособить его для полётов. Всё-таки иногда в Саше просыпается совершеннейший хулиган, которого от мальчишки отличает только светлая, соломенного цвета щетина на подбородке и более высокий уровень рефлексии. Олег его правда любит как раз именно таким. — Слушайте, Олег Евгенич, — Саша упрямо глотает один слог в его отчестве, — а с чего вообще начинают-то? Дерево берут? Или какая-то теоретическая подготовка? Ещё что-нибудь? Олег смотрит на него, затягиваясь, и вместо ответа выпускает новое облако сизого дыма. — Я потворствовать этой разрушительной деятельности не собираюсь, я уже сказал, — добавляет он после паузы. Он надеется, что это не звучит слишком резко или обидно, он ничего такого в виду не имеет. Просто отказывается. Саша пожимает плечами, засовывает руки в карманы штанов и, нахохлившись, пинает ботинком снег. Одет Саша не по погоде, слишком легко — разве что шарф намотал, и то наверняка потому, что он в гриффиндорских цветах и Саша дорожит им ещё со школы, а не потому, что холодно. Вообще, конечно, английская осень по сравнению с русской часто не идет ни в какое сравнение. Но вот что действительно любопытно — Саша своим преференций не оказывает, старается не выделять родной факультет. Мелочь, а тоже штришок к портрету — причем такой, едва заметный, но который вдыхает жизнь во всю картинку, собирает в единое, дышащее целое. Саша подходит к одному из деревьев, окидывает оценивающим взглядом снизу вверх — не мелочится, дерево выбирает здоровое — склоняет голову набок, словно решает, что делать дальше. — Не помните выкорчёвывающих заклинаний? — В гербологии не силён, — напоминает с едва заметной усмешкой Олег. Хорошая фраза, с Сашей просто-таки незаменимая. Иначе что, пришлось бы тогда под омелой в Выручай-комнате его целовать или просто переживать секунды напряжённого ожидания, когда оба осознали бы перспективы? Нет, спасибо, у него ещё осталось собственное достоинство. Саша только цокает языком. Потом хмуро смотрит на дерево и, как первокурсник над метлой, подняв руку, требовательно произносит: — Вверх. Выглядит очень убедительно, но дерево предсказуемо остается совершенно равнодушным, потому что это так не работает. А как работает — этого он рассказывать конечно не станет. — Вверх, — повторяет Саша, для разнообразия сначала на английском, а потом и на латыни. — Вверх, сука! — уже совершенно по-русски требует он с каким-то азартом и весёлой злостью, но ничего, конечно же, не происходит. Олегу даже почти жаль, он бы на это посмотрел. Саша оборачивается и демонстративно разводит руками. Больше всего Олегу нравится в Саше то, насколько тот не боится выглядеть дураком — наоборот, оборачивает эти ситуации в свою пользу. И Олег, глядя на всю эту картину, смеется так, что несколько студентов, бредущих через школьный двор, замедляют шаг и смотрят на него откровенно недоверчиво. Саша очень быстро начинает смеяться тоже, потому что сцена и правда совершенно идиотская, два профессора Хогвартса из России занимаются, как выразился бы Саша, какой-то хуйней. И, в общем-то, так оно действительно и есть, что нисколько не умаляет красоты момента. Саша в эти моменты выглядит невероятно живым и настоящим, и Олег, глядя на него, чувствует себя вдруг тоже фантасмагорически живым, таким, что даже воздух вокруг кажется ярким. Как там у Шекспира было? Как в зеркало, глядясь в твои черты, я самому себе кажусь моложе. В такие минуты он и правда кажется себе зеркалом, в котором отражается что-то невероятно прекрасное, живое и настоящее. И пусть это невыносимо сентиментально, ему не к лицу и не по летам, если обращаться уже теперь к русским классикам, но он ничего не может с этим поделать, да и не хочет. Отворачиваться и не отражать Сашу ему давно уже не под силу. Самое удивительное, что через пару дней становится окончательно ясно: Саша действительно вбил себе в голову эту дурную идею с полётами на полном серьёзе. Нет, он никому не рассказывает об этом и не дает громких анонсов, просто сначала Олег замечает, что Сашу почти не видно в замке в его свободное время — не то что бы Олег так хорошо помнил, когда у Саши что со свободным временем, он ещё не пал так низко, чтобы знать его расписание — а потом однажды находит его в библиотеке. Он сидит где-то в одном из дальних углов, волосы встрепаны — наверняка то и дело запускал в них пальцы, пока вчитывался в сложные пассажи, и задумчиво растрёпывал их — а рядом лежит несколько книг. Олег не может прочесть их названий, зато глядит на серьезное Сашино лицо, сосредоточенное, каким он его почти не видел, и даже замирает ненадолго, пораженный этой красотой. К самому Саше он не подходит — мешать ему он не хочет, как и тревожить; но у него закрадывается подозрение, что именно может искать Саша в библиотеке, так что позже, вечером, Олег даже заходит в библиотеку и деликатно выясняет у мадам Пинс, чем же интересовался профессор Петров; прикрывается конечно тем, что тот просит его совета в поиске источников, а для начала бы надо узнать, что есть в библиотеке и что Саша уже брал. Саша, как и ожидалось, шерстит немногочисленные книги по русской магии и разные серьезные издания, посвященные традициям полётов в разных магических культурах и их представленность в маггловских верованиях. Хорошая подборка, кстати. Олег с улыбкой называет мадам Пинс несколько книг, которые можно будет предложить Саше в следующий раз, и надеется, что та всё-таки сохранит его анонимность. Он же официально открестился от помощи Саше в его авантюре. Правда, конечно, те издания, которые есть в Хогвартсе всё равно не слишком большое подспорье в Сашиных изысканиях, больно уж это специфическая область магии, которой в британской школе самым естественным образом никто не интересуется, так что даже в обширных библиотечных фондах с трудом можно отыскать что-то по теме. Теперь, конечно, есть целый один человек, который интересуется крайне остро — любознательный Саша Петров, молодой профессор крайне широких увлечений. Настолько остро, что один раз как-то и вовсе приходит на завтрак, дочитывая книгу на весу, и Олег с приятным изумлением узнает одну из тех, о которых он обмолвился в прошлый раз мадам Пинс. За столом, Саша, слава богу, всё-таки не читает, но, кажется, удерживается от этого с трудом и то и дело косится на лежащий на столе фолиант. Скорее всего, просто боится пролить тыквенный сок на страницы и натрясти крошек, за что его потом по голове не погладят. Олег мог бы высказать всё, что думает о таком обращении с книгами, но на самом деле ему нравится Сашин энтузиазм, да и вообще он уже абсолютно пропащий человек во всех вопросах, которые касаются Саши. Олег понимает, что все эти книги — всё-таки не то, что Саше нужно. И, рассеянно гоняя по тарелке остатки завтрака, мысленно капитулирует сам перед собой — он поможет, хотя и не собирался. Просто Саша такой человек — искренний, увлеченный, свет во тьме — на котором автоматически сосредотачивается взгляд, и взгляда потом не отвести. Так и теперь: летать собрался учиться Саша, но в итоге он тоже в это каким-то образом оказывается втянут. Была проблема ваша — стала наша. Поэтому следующим утром Олег наблюдает, как за завтраком к Саше прилетает школьная сова без опознавательных знаков и, чуть не влетев в тарелку, приносит ему невзрачный сверток, который Саша с любопытством разворачивает прямо за столом, а потом, вытащив неподписанную книгу, улыбается так заразительно и бессовестно, сияет почти что как люмос максима, и Олег чувствует пугающее удовлетворение от такой его реакции. И собственную обреченность. Саша, держа в руках старую русскую книжку о традиционных формах российской магии и почти нежно поглаживая пальцами истрёпанный корешок, поворачивается и смотрит на Олега так, что тому кажется, что не будь они сейчас на виду у всего Большого Зала, Саша бы его расцеловал в порыве чувств. И эта мысль отзывается где-то глубоко внутри так остро и живо, что это пугает; он глядит в эти огромные черные зрачки и ему начинает казаться, будто он неуловимо и весело пьян, как от шампанского. Олегу раньше казалось, что так пишут только в плохих романах люди, воображающие себе слишком много о жизни, но отрицать собственное состояние бессмысленно. Олег делает последний глоток кофе, сухо кивает Саше и остальным преподавателям и встает из-за стола, чтобы идти. Практически чтобы позорно отступить прежде, чем случится что-то не то. Саша, кажется, что-то беззвучно произносит ему одними губами, и улыбается — спасибо, наверное, говорит — но Олег отворачивается и уходит через боковую дверь, ничего не сказав. Он и себе-то сейчас ничего не может сказать вразумительного, только констатировать, что, кажется, окончательно сдвинулся и совсем собой не владеет, а ему ведь уже, мягко говоря, далеко не семнадцать. Прямо на занятие к нему прилетает Сашина сова — и когда только он успел запомнить, как именно выглядит Сашина сова?.. — и требовательно протягивает лапку, к которой привязана записка. Птица, надо сказать, почти такая же наглая, как и её хозяин, глядит пронзительными глазами и сердито складывает крылья. Но Олег старательно не читает записку до самого конца пары, хотя, конечно, она практически жжёт карман. Но он же не мальчик, чтобы по свистку бросать всё ради чертового Саши Петрова и читать образчики его эпистолярного творчества. Даже если очень хочется, так, будто ему не семнадцать даже — пятнадцать. Когда же он наконец её разворачивает, то видит, что в записке торопливым почерком только и выведено «Олег Евгенич, вы лучший». Олег прикрывает глаза и вздыхает. Записка вспыхивает пламенем прямо в его пальцах, не обжигая кожи, только грея фантомным теплом. Он так устал от этого непонятного напряжения, которое вроде звенит в воздухе, которое он в некоторые дни может практически физически почувствовать; огромные Сашины зрачки, которые, кажется, действительно чуть разъезжаются, стоит их взглядам встретиться. Олег в такие секунды рад, что у него глаза такие тёмные, что Саша не увидит, как позорно наверняка сдают его собственные глаза. Олег, когда смотрит на него, всё чаще вспоминает, что был в истории период, когда женщины любили закапать себе белладонны в глаза — чтобы зрачки казались больше, а взгляд — мягче и привлекательнее. Теперь Олег понимает, что в этом такого — действительно, внимание сразу защелкивает как-то намертво, никаких связывающих заклинаний не надо. Пепел облетает на пол нежными черными хлопьями из его пальцев, и только тогда он замечает, что не все студенты, оказывается, покинули класс. Пара семикурсниц из Равенкло смотрят на него почти встревоженно, чуть склонив друг к другу головы. Олег улыбается одной из самых своих ярких улыбок и отмахивается: — Дурное напоминание. Девочки неуверенно переглядываются, словно не поверили. Как назло, хорошие девочки, умные, любят позадавать вопросы по пройденному материалу, и он обычно рад с ними поговорить, но вот этого им видеть, пожалуй, не стоило. Он улыбается ещё шире, вскидывая брови, и пожимает плечами: — Хорошо хоть не вопиллер. Они наконец расслабляются и даже коротко смеются, потому что кто в жизни не получал вопиллеров — решительно незабываемый опыт; иногда Олегу кажется, что в нём пропадает замечательный актёр. Теперь надо, наверное, ответить на их вопросы — он же профессионал, в конце концов. Остаток дня проходит неплохо — или, по крайней мере, так ему кажется вплоть до самого ужина, пока он не приходит в Большой Зал и не понимает, что соседнее, Сашино место пустует, и Саша не просто опаздывает как обычно, его нет пять, десять, пятнадцать минут, и он всё никак не вваливается в Большой Зал, запыхавшийся и перемазанный ноябрьской ледяной грязью, и Олег понимает, что его действительно начинает снедать непонятная, смутная тревога. И казалось бы — мало что ли может найтись личных дел у молодого человека вечером? Но у него всё равно что-то противно скребется на сердце, и от последней мысли — о том, что с Сашей ничего не случилось, разве что случился кто-то — скребёт, пожалуй, даже сильнее. Кажется, пора выбрасывать белый флаг и признавать сокрушительное поражение. Олег продолжает невозмутимо ужинать, так, будто даже землетрясение или вырвавшийся из подземелий тролль не могли бы потревожить его фундаментального спокойствия. До тех пор, пока не улавливает негромкий и вежливый вопрос Макгонагалл своим соседям по столу, не видели ли они профессора Петрова. Саша давно уже не студент и за его отсутствие ему, конечно, ничего не будет — до тех пор, пока он не станет пропускать занятия, конечно — но у Олега даже проскальзывает неприятная, стыдная мысль, что он бы порадовался, устрой директриса ему небольшую выволочку. Просто потому что сам Олег не имеет на это ровным счетом никакого права. И потому что после этого Саша бы вовремя являлся на все завтраки и ужины, и можно было бы перестать себя накручивать. Преподаватели пожимают плечами — никто, вроде бы, не в курсе, или так кажется, до тех пор, пока не подает голос Хагрид и не упоминает, что Саша пошёл в Запретный Лес. Олег слышит, как его собственная вилка с мерзким звуком процарапывает дно тарелки. Запретный Лес, значит. И какого черта его туда понесло? Он конечно взрослый и колдовать умеет, да и никаких темных лордов в запретном лесу больше не шастает и не клубится, двадцать лет прошло, но ёб твою мать, Саш. — Он не сказал, зачем? — совершенно нейтрально интересуется он, не поворачивая головы. — Так это… — Хагрид чешет бороду, и Олег даже не глядя представляет этот жест. — Спрашивал, какие там деревья волшебные растут. Вот. Олегу хочется закрыть глаза и что-нибудь сломать выбросом невербальной магии, словно ему опять три года. В гробу он видел это всё. Он откладывает в сторону вилку и нож, желает коллегам доброй ночи и резко встает из-за стола, раздраженный тем, что аппарировать можно только за пределами Хогвартса. Потому что Сашу конечно надо немедленно найти и как можно более доступно объяснить, почему не стоит ходить одному в Запретный Лес, и уж тем более после наступления темноты. Например, как минимум потому, что Олег Евгеньевич будет очень, очень сердиться — не говоря уж о прочих страшных, опасных и злых тварях. Хотя конечно сейчас он чувствует себя самой страшной, опасной и злой тварью в этом лесу. Запретный Лес после наступления темноты, конечно, напоен своей, совершенно особой магией — запахи, звуки, мягко скрадывающая шаги подстилка, и сотни невидимых глаз, которые смотрят на тебя, сотни невидимых теней, которые бегут с твоей параллельно. Сырую магию чувствуешь практически кожей. Олег жалеет, что сжёг Сашину записку — сейчас бы для нормальных поисковых заклятий ему бы сгодилась любая Сашина вещь. Поэтому приходится напрягаться и вспоминать не самые любимые родные заклинания, идущие от ищущего, а не искомого, и ронять каплю своей крови в землю. Следуя за стремительно петляющим между деревьев призрачным путеводным клубком, сияющим красным — в цвет крови — Олег проклинает всё на свете. У него всегда от этого заклинания болела голова, да и чувствовал он себя по-идиотски, и этот раз ничем не отличается. За спиной кто-то утробно ухает, цокает копытами, сипит, но Олег только поводит плечом, отмахиваясь, потому что оборачиваться нельзя, иначе заклинание рассеется моментально. Вот за что Олег был благодарен английской магии — так это за отсутствие глупых, почти сказочных ограничений на функционале заклинаний, с которыми он уже за жизнь намучился. Потому что в родной магии конечно сплошь и рядом найдется то запрет на оглядывание, то на выход за пределы круга, то ещё что — зато, конечно, работает надёжно, тут не поспоришь. Олег предпочитает английскую простоту и надежность. Клубок ускоряется, подпрыгивает на кочках, за ним сияющей нитью вьется хвост, и на душе чуть легчает — значит, почти пришёл. Первое облегчение, конечно, пришло ещё когда клубок задумчиво покачнулся на месте и покатился вперед — значит, ещё было, кого искать; оказывается, в секунды до начала движения Олег почти не дышал, только слышал, как глухо шумела кровь в ушах. Олег выходит на лесную прогалину, и видит поставленный на землю фонарь — и Сашу, сидящего прямо на голой земле и задумчиво созерцающего выкорчеванное дерево прямо перед собой. Саша оборачивается на шум и с каким-то восторженным изумлением смотрит на исчезающий путеводный клубок, медленно тающий в темноте; потом переводит взгляд на Олега, и Олегу достается отблеск этого угасающего восторга, будто такой может быть направлен и на него самого, и эта мысль тоже где-то царапается в сознании. — А так меня научите? — спрашивает Саша вместо всего того, что мог бы, по мнению Олега, сказать в такой ситуации. Господи, невозможный дурак. — Проще уж научить, чем пустить дело на самотёк, — отвечает Олег и кивает на поваленное дерево перед Сашей. — Саш, — ласково-ласково начинает он. — А вот скажи мне, — Олег говорит очень вкрадчиво, почти мягко, и видит по сползающей с Сашиного лица улыбке, что тот шкурой предчувствует бурю. И правильно делает. — Скажи мне, какого ж ты хера тебя понесло ночью в Запретный Лес? — Олег даже присаживается на корточки напротив него, и Саша смотрит на него почти как смотрят олени на несущийся на них автомобиль в дурацких маггловских фильмах. Саша нервно облизывает губы и внимательно и немного лихорадочно вглядывается в его лицо. А потом вдруг говорит весело: — Вы беспокоились обо мне, — Саша расплывается в такой довольной ухмылке, что Олегу становится тошно. В основном, конечно, от Сашиной проницательности, даже если он и не догадывается, насколько попал в точку. — Даже вон искать пошли. — Я-то понятно почему пошёл. А вот ты? — Так и я понятно почему пошёл, — Саша всё так же улыбается, и его лицо мягко подсвечивает трепещущий огонек фонаря, так что глаза блестят очень живо, светлые, с огромными зрачками — такие, что опять взгляд сам спотыкается. — Нашел, значит? — только и спрашивает он устало. А что еще сказать-то? — Нашел, — кивает Саша и одним ловким движением перекатывается и встает на ноги, машинально отряхивает свои маггловские джинсы. — Отличное дерево, сто лет выбирал, но нашёл. У нас с ним много общего, мы поладили. Олегу хочется то ли рассмеяться, то ли закатить глаза, то ли сделать еще что-то такое же, потому что Саша невозможен. Саша же достает палочку и накладывает на себя согревающие чары — значит, долго сидел, искал ту самую гармонию со своим деревом, как и велят все немногочисленные пособия по подобным полётам. Вон, даже ногти почти лиловые, замерз. — Спасибо вам, — говорит Саша. — За что? — За всё, — просто отвечает тот, пожимая плечами. И смотрит. — За книжку, за советы, — он ухмыляется, и у Олега закрадывается подозрение, что мадам Пинс могла и упомянуть, чьи рекомендации передает. — За то, что пошли меня искать. Олегу почему-то кажется, что есть за этими словами что-то еще, какая-то отдельная благодарность за что-то ещё, которую он не может уловить. Только чувствует, что остается что-то невысказанное, и очень хочется толковать это в свою пользу, как добрый знак, что у Саши эта благодарность окрашена ещё и личным каким-то к нему отношением, но это было бы наверное слишком радикальным предположением. Поэтому Олег просто кивает, принимая благодарность, и лихорадочно думает, как бы перевести тему, чтобы оборвать этот тревожный призрачный звон, повисший в воздухе — кажется, словно дрожит невидимая натянутая струна. — Тебя в замке потеряли, — наконец, говорит он. Наверное, переходить обратно на «вы» будет уже глупо, так что он и не пытается. — Если ты закончил, давай возвращаться. Саша кивает, поворачивается к длинному молодому клёну — кажется, это клен, хотя на привычные русские клёны похож он весьма отдалённо — и, подняв ладонь, торжественно произносит: — Вверх! «Это так не работает, » — хочется сказать Олегу, но он видит, как дерево плавно приподнимается в воздух метра на полтора и собирается следовать за Сашей, словно привязанное. Саша оглядывается на Олега с такой гордостью, что Олег, наконец, не выдерживает и закатывает глаза. Это ж надо. Видимо, и правда настроился с ним на одну волну. У Олега так хорошо никогда не получалось; но, надо сказать, и осина, его дерево, куда упрямее и норовистее, своевольнее, тем самым ему действительно под стать. Впрочем, поэтому и приходилось возиться куда дольше всегда, выбирая и привыкая — а уж сколько он учился на ней летать… — Идём, Олег Евгенич? — спрашивает Саша. — А если вы из-за меня не поужинали, могу вас к домовикам на кухню провести. Олег, конечно, поужинал, но от такого эксклюзивного предложения отказываться не дурак. Жизнь постепенно входит в привычное русло. Саша торчит на своем квиддичном поле почти безвылазно, опаздывая на завтраки и ужины, учится управляться со своим клёном — и не надоедает ему ведь. Спасибо хоть, в основном в то время когда у студентов занятия и они не околачиваются у стадиона — а то бы наверняка нашелся как минимум десяток юных светлых голов, которые бы тоже захотели. Олег так тоже толком ни разу не видел его тренировок, так что не знает, насколько у него получается, но он помнит — у них обычно в школе у всех овладение полетами занимало достаточно долго, так что Сашу ждёт еще много работы. Саша ходит довольный и, кажется, в синяках и исцарапанный ветками. Саша снова с ним разговаривает о всякой ерунде, смеется и, иногда — хотя вот тут Олег вообще не уверен — выдает что-то, подозрительно похожее на сомнительный флирт. В его, Олега, сторону, что, конечно, поразительно само по себе. И ещё Саша ни разу не упоминает Никиту и тот вечер — вообще не говорит об этом, хотя любит вспоминать всякую другую ерунду, обсуждать дуэльный клуб и интересоваться его, Олега, жизнью. Конечно, было бы интересно упомянуть Никиту самому и посмотреть на реакцию, но страх снова сломать хрупкое равновесие оказывается сильнее. Олег как раз размышляет обо всём этом за ужином, когда случается катастрофа. Ну как катастрофа — обожаемый студентами профессор Петров влетает в Большой Зал. На клене. Во время ужина. И, сияя своей ясной улыбкой, смеется и радостно кричит: — Смотрите, Олег Евгенич! Я смог! И машет ему рукой. Смог он, пиздец. По-другому, надо сказать, Олег просто никак не может это охарактеризовать. Ну конечно, понимает он. В Хогвартсе наложены базовые противополётные заклятия — говорят, после досрочного выпуска близнецов Уизли, да, тех самых, в чью знаменитую лавку не иссякает поток студентов в Хогсмиде — но никому, ясное дело, не пришло в голову страховаться от подобного. Кажется, только в России привыкли ставить защиту от дурака, наученные горьким опытом. Листья клёна тихонько шелестят в повисшей тишине, и это единственный звук — до тех пор, пока студенты не взрываются радостными криками. Олег комкает и отбрасывает салфетку, вскакивает из-за стола и уже собирается в доступных выражениях объяснить Саше, что он обо всём этом думает, но тот прижимается ближе к дереву, почти сливается с ним в одно органическое целое, единый магический импульс воли и, поднявшись выше, закладывает над столами изящную петлю под свист старшекурсников и вылетает из зала. Кто-то из студентов вынимает из своего пудинга скруглённые кленовые листья. Олег вздыхает и стремительно выходит за ним следом, потому что смотреть в глаза коллегам он все равно сейчас не готов. А вот надавать Саше по шее — очень даже готов. -…крайне безответственно, — продолжает свой выговор МакГонагалл, но Олег уже почти её не слушает. Наверное, это действительно крайне безответственно с его стороны. Саша стоит рядом, послушно понурив голову, как на картине «Опять двойка», и кивает, соглашаясь, но Олег видит, как у него подрагивает уголок губ, и понимает, что совсем Саша не раскаивается. Видимо, внутри всё так же искрится счастьем, как искрился тогда, когда Олег его догнал уже во внутреннем дворе. Он хотел было уже от души на Сашу наехать в ту минуту, но тот посмотрел на него, ухмыльнулся заговорщически и, пошарив по карманам, достал пачку сигарет. Дальше Олег не очень помнит, как так вышло, что они с ним вместо скандала курили, сидя на Сашином послушно зависшем невысоко над землей клёне — до тех пор, пока за ними на улицу не высыпало добрых пол-школы — но факт остаётся фактом. Наверное, всё то же Сашино личное обаяние и дурной пример, который заразителен. И сейчас, когда Олег краем глаза следит за Сашей, то злости не чувствует совсем, только всю ту же фатальную к нему нежность. И ещё одна мысль навязчиво царапается на задворках сознания — возможно, всей этой идиотской затеей он именно его, Олега, впечатлить и хотел. Его, а не какую-то гипотетическую ведьму или волшебника. Выговор МакГонагалл оказывается не очень строг, и Олег кивает, соглашаясь со всеми её доводами и приносит свои глубочайшие извинения; наказание же зато выходит вполне суровым и справедливым: безумным российским профессорам Меньшикову и Петрову назначается со следующего семестра открыть факультатив по всем правилам для старших курсов по обучению полётам — вот таким, по-колдовстворски, и принимать на него всех желающих. Потому что сами виноваты — и с этим Олег, конечно, не может не согласиться. Спускаются из кабинета директора они в молчании, слышен только скрежет медленно проворачивающейся под ногами лестницы; на лестнице тесно, но Саша не пытается отодвинуться или спуститься на пару ступенек, так и стоит бок о бок, так что плечом можно почувствовать тепло его тела. — Больше так не делай, — наконец, говорит он, не глядя на Сашу. — А то мы так себе педагогической нагрузки наберём на троих. Саша фыркает, сдерживая смех, и явно совершенно не обижается. — Тогда может сами меня научите, нормально? Хотя бы тому поисковому? — Возможно. Иначе, боюсь, потерь будет больше. Саша поворачивается к нему и, глядя с отблеском улыбки в своих светлых глазах, спрашивает: — Но скажите, ведь было весело, да? — и добавляет. — Не волнуйтесь, я никому не скажу. Он смотрит так выжидающе, что Олегу в какой-то короткий момент начинает казаться, что сейчас Саша качнется к нему ещё ближе и поцелует его — но потом наваждение проходит, и остается только тоскливый осадок. Саша же смотрит всё так же заговорщически, как будто знает какую-то тайну. — Было, — коротко говорит Олег, уже делая шаг в коридор; говорит так тихо, что надеется, что Саша не расслышит. Саша, выходя следом, вдруг бесцеремонно хлопает его по плечу и спрашивает, наклоняясь вперед и заглядывая ему в лицо: — Ну что, я приду к вам на днях составлять учебные планы? — Приходи, — вздыхает Олег. — Мне тут кстати не так давно подарили прекрасный огневиски. Очень помогает в сложных педагогических ситуациях. Саша улыбается совершенно ослепительно, но Олег мужественно сохраняет серьезное лицо. Кто бы знал, каких титанических усилий ему это стоит.