Бездомный бог и принцесса Несчастья

Сон главных героев, кроме Ято, длился около одиннадцати часов, пока в покои не забрался первый луч солнца из кем-то открытого окна и осветил помощение с полна. Кто же посмел разрыть все форточки, все зановески храма? — Наверно, здесь кто-то есть? — задумалась Томонэ и в ношнушке побежала по комнате, рыская врага. Рядом с ней спросоенья вставший, Влайстил, котрый терет свои глаза и практически возмущенно смотрит по сторонам, — Нуу… — пропела девочка, — ВСТАВАЙ, ВЛАЙС! ПРОСЫПАЙСЯ! — Не шуми, Кею, — буркнул он, а после опомнился и внезапно погрустнел, ведь ее хозяйки давно нет в живых и на алтаре не появится новая, увы, никогда. Ее тело пало кровавым темлом на сырую землю, обогрело ее и навеки отдалось тьме ночной. Так не приятно чувствовать, что больще не обнять, не почувствовать ее встревоженного взгляда, не увидеть улыбки ясный цвет, не коснуться пальцами, не почувствовать лояльного прикосновения и больше не порадоваться, что ты — Священный и дорогоой сосуд! Больше не оконуться в Мир, где есть призраки и фантому, где их надо уничтожить, где борьба — это и есть твоё существование, немного приукрашенной Божественной хозяйкой, которая ни за что на свете не станет унывать. Про нее можно сказать: Она смеется, глядя в глаза опасьности. Никогда не унывает, пробует вновь, еслти что-то не выходит единожды. Попытки могут быть миллионами, а цели она обязательно достигнет. Если Мир обрегнется кровавым пеплом и всё будет гореть в адском огне и мучаться от агонии, она будет стараться помочь им, не подвлавствуя себя лести и разочарованию. Яркая, но потухшая. Как не приятно чувствовать, что ты больше никому гне нужен и вскоре заместо тебя здесь будет находится зловещая пустота и невесомость, лишь некоторые слова, произнесенную тобой будцут иметь смысл, а остальное станет потухшим, пустым звуком, произнесеннум в некуда. Что ж… и такие участи судьбы бывают. Только исправить ничего нельзя, придется опустошенно глядеть на этот Мир, в котором больше нет ярких, пестрых красок, всё постное на вкус. Но в конце концов исчезнуть, будто бы тебя и не было и больше никто не огленется, не потянет руку к твоему испоряешему образу. Ведь регалия без хозяина обречена на смерть, если в короткое не найдет ему замену, а это так сложно сделать. Это как будто бы предать светлую память… это горький вкус поражения над самим собой, встав оскверненным, забыть притные моменты. И в этом тоже нет ничего хорошего, ведь воспоминания станут будто бы сдуваемые ветром перемен. — Что такое? — спросила Томонэ нависнув над телом парня, укрытого в одеяла и закрывшего глаза рукой, — Тебе плохо? — поинтересовалась она, — У тебя жар? Тебя тошнит? Что с тобой? — Ничего страшного, Томо. Я поправлюсь, — нудно, очень даже хладнокровно сказал Влайстил, спрятав от нее все эмоции, которые бушевали тайфуном внутри. — Значит, тебе всё-таки плохо, — подметила она, сев на кортояки подле него в своем розовой ношнушке: с шортами и огромной футболкой, — Прости, что разбудила тебя. Виновата, прости, — погрустнела серебрянка и опустила голову. — Ничего страшного… — только хотел он договорить, как в комнате, где спала Ягунэ что-то тарстнуло и звук разбившегося предмета в дребезги стоял на весь храм, а после и крик что-то под тип: ЭТО ЖЕ РЕЛИКВИЯ ХРАМА! БЛИН, ВАЗА ЖЕ СВЯЩЕННАЯ НАВЕРНО! Я ЕЕ СЛОМАЛА! ДУРА! ДУРЫНДА! — Что там происходит? — посмотрела Томонэ в сторону приоткрытой двери, а сама так и наровидась, от любопытства раздираемая, выбраться внаружу, но и не могда оставить полудохлого Влайстила на месте. Что ж и на две части тоже разорваться не могла. Голова прям раскалывалась. — Тебе интересно, что там происходит? — поинтерисовался знеленоволосый, вставая на ноги, откинув свое одеяло на пол, а лежал он на матрасе, ведь мебели в храме было, как кот наплакал. — Ты весь спотел? — Мне приснился дуной сон. Всего лишь, — улыбнулся наигранно он, — Пойдем! — подал он ей руку, прижмурив глаза. — Тебе точно хуже не станет? Ты выглядешь обессилиным, — подметила девочка. — Да, ладно, пройдет. — А что тебе снилось? — спросила недоуменно она, веновь от любытства умираемая. — Это неважно. Всего лишь кошмар, — проговорил юноша, а сам не знал что ответить, ведь на него просто моментом нахлынули плохие мысли о Смерти, дурные, но правдивые. Просто говорят человека, которого ты ценишь нельзя забыть ни в коем случае, он может и камнем остаться в твоей душе и тянуть на дно или в высь, добавляя тебе крылья. Нельзя забыть, попать в забвение, накинув на себя маску обмана и лжи… сердце помнит, сердце не умеет забыть важное, дотойное его понимания и ласки, а воможно, даже любви. Мы тянимся к тем, кто не безразличен, а кого не знаем, отталкиваем от себя, не обременяя новыми друзьями. Хоть и друзья появляются в детстве, в отрочестве, в юности, а после появляется потребность в семье, в защите, в поиске мужа или жены на всю оставшеюся жизнь и чтобы было всё долго и счастливо. Ценить тех друзей, которые были, которых вы знаете, с которыми были «не разлей вода». Тех, в отражении глаз которых вы видели только доброту и могли рассказать им всё на свете и обещать, что эта тайна умрет вместе с вами, зароется в могилу, кому вы упорно доверяли. Ценить, ведь таких отношений, не обременительных у Вас будет считанные единицы, ведь дальше будет слово под названием «Любовь», слово, которое бешено в сердце приливает адреналин, колотит его и как будильник с вечными батарейками, как часы, звучит звонкой мелодией и пробуждает в Вас нечто новое каждый раз, когда любимый рядом. Утопая в море лестных слов, Видя на буйке свои воспоминания, Чувствуя прилив, чувствуя любовь, Выпивая до дна эту отраву. Видя лжи прибрежный ветерок, Рай, что строит свои планы и задачи, Слыша звук, не затягиваясь, как гудок Долгий, затяжной, прощальный. Стоя на краю мостовой, Дорогу видя обсыпанную розами — цветами, Отбросят злые чары, лесть долой, Земли не чувствуя под ногами. Паря в облаках из розовой пыли, По вершинам холмов пробираясь игриво Зная, что нож воткётся красиво И будешь ты плакать, как ива. И пусть… сердце верит и хватит. И пусть… брошена будешь ты вновь. Когда-нибудь пойдут в ход удары и сдачи Слезы набежавшей твоей, разбивая любовь. «И путь я буду освещать ему в глуши, Тенью стану, паду, словно рабыня, Буду песни петь в тиши, Где никто не слышит даже моё имя. И пусть, патроны я ему вручила, Кровожадно с лаской сердце отдала, И мне не нужна другая сила, Хотя Жизнь — нахальная игра. Я не смотрю ни на кого, один ангел! И светит крыльями лишь для меня, Одна, упавшая с небес звезда, Такая, что во тьме душу пламенем согрел. Одна надежда — будем вместе, Одна любовь, поделенная на две частицы, И, в любовном романе, в вечной песне, Мы летим в невесомости, как птицы. Ты нашел ключик от моего сердца, Взломал душу и бьются эмоции сами, И скрипнула легонечко дверца В дом, и Мир стал, окруженный небесами.» — Ладно, — «махнула Томонэ на него рукой», поняв, что ничего нормального он не расскажет, ведь лгать он умеет и чувства прячет виртуозно, словно камнем стал, — Ты лежи, а я посмотрю. Туда и обратно, ты даже глазом не моргнешь, — предложила она, — Я быстро! — крикнула она, уже встав возле двери. Ее босые ноги побежали в тревоге по длинному коридору. — Ладно, — только и слышался от Влайстила практически на грани вымирания вздох. — ВОТ ДУРЕХА! — только и приближался и подкрадывался к ней крик истерички. Он становился всё ближе и ближе. А серебрянка всё бежала напролом, только и скрипел пол под ногами, сделанный из красного дерева. Пройдя немного пути, пока не наткнулась на открытую дверь, она не останавливалась. — Ягунэ с тобой всё в порядке?! — вломилась она в покои, тяжело дыша от дневной пробежки. — Я… — посмотрела она на руки, в которые воткнуты были несколько маленьких осколков вазы, которая была сделана из тонкого, легко ломающегося, прозрачного голубого стекла с красивыми расписными узорами, и кровоточила рука сильно, хотя девочка так и не подавала вида, что ей ничтожно больно. Но нет больше этой красоты… — Что ты сидишь, дуреха! — возмущается Юкинэ, прибежавший с ведром оды и с веником. — Твои раны надо обработать, — подметила самая младшая регалия и села на корточки подле нее, — Будет больно, но надо потерпеть, — ее ласковый взгляд заставил розововолосую наивно улыбнутся. — Не играйте тут в дочки — матери! — в полной злобе молвит «священный сосуд», подбирая мелкие хрусталики, которые заигрывают с светом, который падает в форточки, на верху комнаты и с окна, которое находится прямо над головой Бога Войны, — ЩАС Ято проснется и будет вам «Хай-вай», — бурчит он, складывая в ведро синие осколки. — Ты прав, — спохватилась Ягунэ. — Еще и кричала тут, шум поднимала! — и с каких пор он стал сварливым стариком, а? — Ну… — Не ты же разбил ВАЗУ, Юкинэ, так что не возмущайся тут, — решила спасать их вечный спор Томонэ, заступаясь за персикового оттенка лица девочку. — Вообще-то я за Ваши все проделки в ответе, — отвечает блондин, чувствуя свою вину за неблагоприятный «будильник Ягунэ» с паническим страхом перед ответственностью. Перед какой, интересно? Она слегка тоже «чокнутая», здравый смысл куда-то подевала на время, да и как она понимала, вещей в святилище было хоть пальцами счесть, а на новые подавно денег не было, да и скоро без хозяйки весь храм потускнеет и станет местом хранилища злых духов, пристанищем для разбойников и так далее. Как никак, но воздух здесь скоро станет пахнуть пеплом, совсем сжимать глотки, шеи постояльцем и о храме Богини отрицания все позабудут. — Где стояла Ваза? — поинтересовалась серебрянка, вставая с колен, а в руках у нее остались стекляшки, от которых она смогла освободить ладонь своей подруги. — Вон там, — показала Ягунэ на старинный шкаф, котрый стоял над ДЕРЕВЯННОЙ КРОВАТЬЮ Ято. Вскоре девочка опустила свои глаза и поверглась в шок. На голове у Бога «спали» несколько осколков, отлетевшей на землю голубой вазы. — Ииии… — не было слов у Томонэ, чтобы это описать. — Заклинило что ли? — поинтересовался Юкинэ, наблюдая за дейсвиями регалии. — Не знаю, — отвечает Ягунэ, — Наверно нервный тик. — Но она же такая маленькая. — Не знаю… — Как… — озлобленно начала самая младшая регалия, — КАК ЭТО СЛУЧИЛОСЬ? — злобно спросила она, заразившись невиданным бешенством. — Я короче…- замямлила виновница торжества. — Она короче, ударилась об шкаф, когда вставала на ноги. А уснули мы в этой комнате, чтобы стеречь сон хозяина, — рассказывает «Священный Сосуд», уже понимая, что девочке та не сбежать от ответственности за погром. Каюк ей! Конец её вечным сказкам! Еще чуть-чуть и она окажется на улице, куковать вместе со зверьем и с волками, наперегонки, петь песни луне о своем несчастие. — Это же ты меня толкнул! — возмущается девочка, ища себе оправдание. Если погорим, то вместе, как говориться. — Ой, что происходит? — Ято уже открывает глаза. — ААА, -как будто приведение увидели, завопили регалии.