Наперегонки

POV Грегорио Павана Я всегда называл ее только Минервой, никаких «Минни», «Мин», «Нерр» и прочих банальностей. Она была старше на три года, и когда я только поступил в Хогвартс, точнее, когда меня сплавили в Хогвартс, как за год до этого - в Англию, Минерву уже тогда называли гением. Она ломала все представления о том, что и во что можно трансфигурировать, спорила до хрипоты (это не фигура речи) с профессором защиты и даже с Альбусом, сидела на метле так, будто родилась на ней, и была одинока как… как я. В этом несчастье всех выдающихся умов. При наличии развитых социальных навыков ты можешь дружить с кем угодно, но ты всегда будешь осознавать, как далеко они отстоят от тебя. Зато ты легко вычисляешь в толпе таких же, как ты. Том, Минерва и Альбус. С Томом мы зацепили друг друга еще перед распределением. Я уже знал, что к чему, он, видимо, тоже. Он попал в Слизерин, я в Гриффиндор, мы посмеялись и разошлись по своим гостиным – мы оба знали, что наши пути еще пересекутся и не раз. Так и вышло – Том обзавелся свитой, но неизменно приходил поболтать. Не знаю, каким образом он вычислил, что я внук Гриндевальда – я и сам в этом не был уверен, но я взял с него клятву, что он никому не расскажет об этом, и он не рассказал. Позднее мы много беседовали о магии, наслаждаясь обществом друг друга и соблюдая нейтралитет. Я делал вид, что не замечаю его игры в Волдеморта, он делал вид, что не замечает моих наклонностей, интереса к Альбусу и моих особых способностей. Один раз я сам помог ему – когда погибла эта вечно пытавшаяся привлечь внимание девочка с Рэйвенкло. Я знал, что он не хотел убивать ее – в отличие от многих и многих позже. Это вышло случайно, и хоть я и не знал подробностей, видел, как он был напуган. Он всегда злился по-особенному, когда был сильно напуган и (или) когда что-то ломало его планы. Это был пятый курс, и в случае исключения у Тома была одна дорога – обратно в маггловский приют. Как и у меня, у Тома был только один дом – Хогвартс, и я не мог этого допустить. Я отвел глаза и аврорам, и Альбусу, и чуть позже - министерской комиссии, проверявшей Хогвартс и деятельность Диппета. - Я этого не забуду, - сказал Том. Позднее это вылилось в «Я тебя не трону, если ты меня не тронешь». И мы придерживались этой линии поведения с обеих сторон. До той истории я никогда по-настоящему не хотел навредить ему. Мой план состоял в планомерном лишении его последователей. Численный перевес был на стороне Тома, и все же мы с Аластором медленно, но верно продвигались к успеху. А потом я нашел Минерву на полу в нашей лондонской квартире, ровно там же, где и тридцать пять лет назад. И ровно так же, как и тридцать пять лет назад, на салфетке было написано одно имя: «Дугал». Мы всегда понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда, с той самой минуты, как я нашел ее скорчившейся на краю стола на башне Астрономии. Ей было пятнадцать, мне двенадцать, но я знал об этой жизни куда больше благодаря проницательности, унаследованной от отца, сотням прочитанных книг (выучившись читать в возрасте трех лет, я поглощал тома из библиотеки монастыря, герцогов Толедских и маггловской городской библиотеки со скоростью света) и сотням подслушанных исповедей и отцовских бесед. Да, я шпионил за ним; сейчас, когда я сам приближаюсь к возрасту, в котором он пребывал тогда, я мог бы сожалеть об этом, но в действительности во мне нет ни капли сожаления по этому поводу. Скорее уж я сожалею о том, что не шпионил за ним всякую свободную минуту. Но более всего - о том, что из-за своей крайне несвоевременной щепетильности не посмел вмешаться в его разум и заставить забыть то, что ему наговорил Фелиппе. О том, что позволил этому мерзкому, да простит меня наш Господь всемогущий, отродью разлучить меня с отцом. И о том, что позволил глубоко страдающему от нашей разлуки отцу провести последние годы в одиночестве. К несчастью, история не знает сослагательного наклонения, да и мог ли я предполагать, насколько ранен был мой холодный и суровый отец, никогда не выказывавший родительских чувств, своим собственным отречением от меня. Муки его раскаяния были расписаны в прощальном письме, которое доставил мне его бывший секретарь, Диего. Я знал, что отец был неизлечимо болен, я никогда не оставлял его без должного (как мне тогда казалось) наблюдения, и лишь не зная, насколько он переменился, не хотел отягощать своим присутствием его и без того тяжкое существование. Минерва. Увы, порой хорошее воспитание играет с нами злую шутку. Мы слишком вежливы по отношению к другому, опасаясь ранить его чувства, и неспособны в этой вежливости оставить достаточно пространства для себя. Вот почему я втайне гордился, когда Эрнесто устроил нелегкие деньки своей семье (не то чтобы я когда-нибудь набрался храбрости сказать об этом Марии Инессе). На двадцать седьмом году жизни мальчик начал учиться говорить о том, чего хочет он сам. И у него есть все шансы прожить счастливо отведенное ему время. Как духовное лицо я должен быть против, как грешное человеческое существо не чужд и зависти к такому положению дел. Минерве никогда не удавалось заявлять о своих желаниях открыто. По крайней мере не в школе, когда она вечно была окружена стайкой девчонок, обсуждавших наряды и мальчиков, в то время как ее взгляд кричал отчаянное: «Помогите!» До пятого курса на ее молчаливый призыв откликалась Августа Лонгботтом, да и то, в тот год, когда я поступил в Хогвартс, она уже вовсю готовилась к ЖАБА и ей часто бывало не до Минервы, а вот на следующий год стало совсем худо. На Астрономической башне я нашел Минерву в конце ноября. Нет, я не искал ее, это всего лишь было и мое любимое место, и признаюсь, из всех любимых мест я старался бывать там чаще - Том всегда был недоволен, когда ему приходилось ходить именно туда. Минерва сидела, сжавшись и обхватив себя руками, в летней мантии, в которых тогда ходили в гостиных факультетов (халаты разрешили гораздо позже), не обращая внимания на снежинки, оседавшие в ее растрепанных волосах. - Я не хочу всего этого, - сказала она, узнав меня. – Я никогда не выйду замуж, я не позволю мужчине командовать мной и запрещать мне делать то, что я хочу. Я не знал еще тогда, в чем было дело, но чувствовал, что ее сердце разрывалось от горя. - Ты выйдешь замуж за меня, - сказал я чрезвычайно уверенным тоном, надеясь развеселить ее. – И будешь командовать мной и запрещать мне делать то, что я хочу. Минерва рассмеялась. - Ты ужасно милый, Грегори, - сказала она. Вся школа называла меня «Грегом», даже Том, и только Минерва, и позже Альбус – «Грегори». Они и помогли мне примириться с английским именем – «Грегори Мастерс». «Мастерс» была фамилия тетушки, к которой меня отправили после того, как я «разбил сердце матери». Помню, как в первые дни в Хогвартсе, набросив заглушающие на полог своей кровати, твердил: «Я Грегорио Андрес Павана, я Грегорио Андрес Павана». В доме тетушки, где я уже прожил к тому времени год, колдовать не разрешалось. Это было моим самым страшным страхом – потерять себя, забыть, кто я на самом деле такой. Школьный боггарт при виде меня растерялся, не зная, во что ему превратиться, и в конце концов удрал на другой конец класса. Позднее, когда во время аврорского рейда я столкнулся с боггартом в разрушенном особняке, он принял облик лежащей на полу и сжимающей фиал со снотворным зельем Минервы. Голос Минервы странным образом всегда действовал на меня успокаивающе. Она могла сердиться и кричать (разумеется, не на меня), быть какой угодно суровой, но само ее присутствие словно бы вносило в мою жизнь некую правильность. Впрочем, она признавалась, что то же самое происходило и с ней. Именно поэтому после развода мы не продали квартиру, которую отец подарил мне на совершеннолетие и которую я после женитьбы сделал нашей совместной собственностью. Какое-то время мы ею почти не пользовались (Минерва оставила работу в министерстве и вернулась в Хогвартс, я был рукоположен в Чехии), но сам намек на возможное присутствие другого давал поддержку. После встречи на Астрономической башне мы с Минервой стали все чаще заговаривать друг с другом, и закончилось все тем, что я предложил ей притвориться, будто мы встречаемся. Летом мы обменивались письмами. Июль после ее выпуска не стал исключением. Она отправилась к родителям перед тем, как окончательно переселиться в Лондон, и вдруг познакомилась с Дугалом, магглом. Весь июль я читал восторженные письма, предчувствуя, что ничем хорошим это не кончится. В письме от первого августа говорилось, что Минерва приняла предложение и пишет мне перед тем, как набраться храбрости и поговорить с родителями. Через неделю она дала мне знать, что находится в Лондоне. Я старался не пользоваться своими способностями, но в этот раз заставил тетушку не препятствовать мне. Мы встретились. У Минервы было серое лицо и лихорадочные пятна на впавших щеках. Выяснилось, что всю эту неделю она не ела. Браки с магглами даже сейчас нелегкая тема. В отдельных странах до сих пор действует запрет на них, магическая католическая церковь их не одобряет и не проводит обряд венчания – Пабло Эстефано с Виолетой пришлось венчаться в маггловской церкви (надеюсь, Мария Инесса никогда не узнает, что мы с Лео и Мирой там были, и что я благословил его на этот брак). Надо отметить, что до нелепой кампании Тома в Англии с браками между магами и магглами было даже проще. Британские маги не любят магглов, но иностранцев они не любят еще больше, поэтому брак с первым для них порой предпочтительнее брака со вторым. А свежая кровь обособленному сообществу требуется вне зависимости от всяких статутов. Начало двадцатых годов в магической Британии стало периодом расцвета либеральной мысли. За браки с магглами не наказывали уже давно, но теперь они были разрешены законодательно. Семьи перестали отказываться от детей-сквибов или замалчивать их наличие, и одно время признания того или иного семейства, что их сын или дочь не могут произвести вообще никакого колдовства, были даже модными. Некоторые волшебники на всякий случай записывали детей в сквибы еще до первых проявлений магии. Наличие подобной родни или брак с магглом уже не могли повлиять на карьеру. Гнетущая тень моего не-дражайшего предка над Европой эту тенденцию только усилила. Ни один уважающий себя англичанин, даже стократ согласный с его идеями, не готов был открыто признаваться, что он сторонник какого-то иностранца, австрийца, то есть в глазах англичан все равно что немца, дерзнувшего объявить себя величайшим волшебником мира. Попросту говоря, поддерживать Гриндевальда считалось дурным тоном даже в среде чистокровных. В этот период было принято больше всего законов в поддержку магглорожденных волшебников. Визенгамот предлагал их и голосовал за них чисто из духа противоречия. В сороковых, однако, либеральные тенденции сошли на нет, а призывы запретить браки с магглами или принять законы против магглорожденных волшебников стали раздаваться все чаще. Помимо обстановки оставалось множество бытовых трудностей. Как рассказать избраннику или избраннице о своей сущности? Как, если он примет ее, строить совместную жизнь? Даже сейчас удачные сочетания маггловской техники и волшебства редки, в сороковых годах с этим было еще труднее. А как быть с родственниками? Как быть, если избранник-маггл является активным членом общины и его дом открыт для посетителей? Что делать, когда у детей начнутся магические выбросы? - Я не могу, не хочу мучиться, как мама, - оправдывалась Минерва. – Я никогда не обреку ни себя, ни Дугала на это. Я внушил ей необходимость есть и обязал купить сову и писать мне два раза в день. Осенью над тем, с каким видом я ждал почты, смеялся весь Хогвартс, за исключением Слизерина. Особенно усердствовал родной Гриффиндор. К зиме Минерва оправилась, но я уже тогда предчувствовал, что она никогда не будет прежней. Одна половина ее души принадлежала магии, вторая Дугалу, ни одну из них невозможно было оторвать от себя без последствий. В следующие два года не менялось ничего. Минерва работала и была довольна собой на работе и несчастлива в коллективе, где преобладали антимаггловские настроения, в свободное время практиковалась в трансфигурации, и даже написала несколько статей в «Трансфигурацию сегодня», но я больше ни разу не слышал от нее о желании написать книгу, заметки к которой занимали весьма объемную тетрадь. Дугал в первые два года пробовал писать ей, но она не отвечала, и он перестал. Минерва жила в Лондоне, и мы самым естественным образом стали проводить вместе все каникулы. Зимой мы каждый день встречались на катке. Увы, маггловском. Катков для волшебников в Лондоне нет до сих пор. Для меня это было чудесное время. Однако то, что Минерва осталась в городе на Рождество 1944 года, стало сюрпризом. Узнал я об этом из короткой записки, присланной с совой накануне. Но рано я обрадовался – причиной оказалось вовсе не горячее желание провести столь значимый для меня праздник со мной, а всего лишь нежелание видеть очередную ссору родителей. - Он так и не простил ей, что она скрывала от него, - торопливо пояснила Минерва, когда мы встретились в парке днем 25 декабря. – Я еще и поэтому не могла сказать им про Дугала. И я соврала им, - она закрыла лицо муфтой, - что остаюсь в городе потому, что мой молодой человек познакомит меня с семьей. Боюсь, это выйдет мне боком. Мне ведь нужно будет предъявить им молодого человека. - И ты его предъявишь, - сказал я уверенно. – Я совершеннолетний, из хорошей семьи, и у меня даже есть небольшое состояние, доставшееся мне от матери. Я сдал все ЖАБА на высший балл, нет причины сомневаться, что и ТРИТОНы я сдам так же, и я уже сдал предварительный экзамен и получил приглашение на стажировку в аврорат. И в конце концов, я просто красавчик. Минерва рассмеялась. - Ты всегда поднимаешь мне настроение, - сказала она. Мы прогуляли до поздней ночи, а потом отправились ко мне и проговорили до утра, сидя на коврике перед камином и передавая друг другу чашу с пуншем. У меня была только одна кружка, Минерва предложила трансфигурировать еще одну, из любого подручного предмета, и обещала вернуть его обратно, но в конце концов мы сошлись на том, что пить из одной чаши интереснее. Рассказывала в основном Минерва, но меня это устраивало – я всегда любил слушать. Однако чем больше я узнавал ее, тем больше склонялся к мысли, что не только различие между двумя мирами было причиной ее отказа Дугалу. Ведь она даже не поговорила с ним. К весне я стал уговаривать ее рассмотреть возможность иного решения и, как выяснилось позднее, тем самым стал невольным пособником ее первой попытки самоубийства. Дугал работал на ферме отца и не собирался бросать свою работу – отлично, к маггловским домам прекрасно подключались камины, указывал я. Официальное замужество решало все проблемы, которые могли возникнуть со Статутом секретности, напоминал я еще настойчивее. «Минерва, уже одно то, что ты полюбила его, - писал я, - говорит о том, что он не может быть плохим человеком. Дай ему шанс проявить себя и подарить тебе ту жизнь, которой ты заслуживаешь». На выпускной она навестила меня в Хогвартсе: ни отец, ни тетушка, хотя я высылал им приглашения, не появились. - Я уже почти решилась, Грегори, - сияя, сказала она. – В начале августа у меня будут длинные выходные… В эти длинные выходные я, вернувшись со стажировки раньше положенного, нашел ее в своей квартире, куда она временно переехала в поисках нового жилья, – на полу. Чуть позже в ее вещах обнаружилось письмо от матери – Изабел спрашивала, помнит ли Минерва Дугала Макгрегора, и сообщала, что он женился на дочери соседа-фермера. Восстанавливалась Минерва мучительно долго. Благодаря способностям я сделал так, что инцидент записали как «последствия третьей степени анафилактического шока вследствие развития аллергической реакции на зелье от головной боли». Конечно, она клялась, что больше никогда не сделает такой глупости, убеждала, что пожалела о своем поступке сразу же, как только очнулась и поняла, как много боли могла принести родным и мне. Но я-то знал, что она слишком импульсивна. Рассудочна и импульсивна одновременно. Вероятно, я и любил ее за это – за то, что она была так похожа на меня самого. С тех пор я старался никогда не оставлять ее одну надолго. Даже тогда, когда мы развелись и она вернулась преподавать в Хогвартс и подружилась с Альбусом. И хотя она рассказала ему о Дугале, она далеко не всем стала бы делиться с ним. В первые лет десять раздельной жизни я надеялся, что она выйдет замуж еще раз. Вначале я знакомил ее с самыми блестящими магами, потом уже был согласен даже на Уркхарта, ее начальника из министерства, который сделал ей предложение, когда еще не остыли чернила на наших бумагах о разводе, и будучи еще не разведенным сам. Да-да, он был тайно женат, и Минерве об этом браке ничего не было известно, зато я навел справки, так что если бы Минерва согласилась, его ждал бы не самый приятный разговор. Но Минерва отказала, а когда Уркхарт несколько лет спустя развелся и повторил предложение, отказала еще раз. К концу шестидесятых мои надежды окончательно истаяли. Много раз мне, бесконечно грешному, приходило на ум, как хорошо было бы, если бы Дугал умер. Я чувствовал, что это могло освободить Минерву. Но чувствовал также, что это могло ее и убить. Я подружил Минерву с Марией. Она была в восторге от возможности заниматься моими детьми, стала крестной Гжегожа и сделала очень много тщательных попыток сманить в Хогвартс Джулиуса, но совершенно напрасно: Мария боялась связываться с любыми магическими школами. Мария, кстати, считала, что Минерву не так просто выбить из колеи. И даже, когда погиб Роберт, указывала, как Минерва держится. «У нее племянники, и она чувствует себя нужной. Грегори, - Мария гладила меня по руке, - тебе не нужно беспокоиться». По-своему, она была права. Скорее всего, если бы дело кончилось Робертом… Но месяц спустя Аластор, когда я вернулся из очередного рейда и спокойно дописывал отчет, заглянул ко мне в кабинет и спросил: - Ты уже слышал про Глентейт? Тридцать два маггла… Четыре семьи фермеров под корень вместе с работниками. - Глентейт, где это? – машинально спросил я, с ужасом понимая, что он сейчас ответит. - В Кейтнессе, - ответил мрачно Аластор, подтверждая мою догадку. – Шеф требует… Грег, ты чего? Я максимально цензурными словами постарался объяснить ему, «чего» я. В Глентейте было всего четыре фермы. Одна из них принадлежала Дугалу, другая его сыну. Я помчался к каминам. Альбус был в Хогвартсе, но Минервы там не было. - Она отменила уроки, Грегори, - выслушав меня, озабоченно сказал он. - Ты должен послать ей патронус. Немедленно! – воскликнул я. Альбус слегка отодвинулся от меня, делая останавливающий жест. Наверное, я был страшен. Феникс отправился по назначению. Потом еще один. Минерва не отвечала. Я попросил Альбуса поискать ее в Глентейте, собираясь отправиться в нашу квартиру. - Я не могу сейчас, Грегори, - отвечал он. – Я с минуты на минуту жду своего человека от Тома. Он хотел еще что-то сказать, но я был так зол, что оборвал его на полуслове и шагнул в камин. Кто мог знать, что мы не увидим друг друга тринадцать лет? Минерва лежала на боку в гостиной, головой на шкуре, на которой мы сидели с чашей пунша второго января – наша маленькая традиция. Около рта ее была пена. Я вызвал Авиценну, и мы перенесли Минерву на кушетку в ванную комнату. Я не смог привести ее в чувство, но ему это удалось. Как и частично освободить ее желудок. Дальше дело застопорилось. У Минервы начался припадок, сопровождаемый магическим выбросом. Она воспринимала нас как врагов, но, по счастью, не могла толком колдовать – разбила зеркала и попыталась направить осколки на нас, но они осыпались на пол, совсем не задев Авиценну и только слегка порезав мне подбородок и руки. Авиценна усыпил Минерву, сказав, что свяжет ненадолго ее магию, и тогда уже сможет выгнать зелье. Именно в этот момент пришел Диего. Спустя пять минут я держал в руках сбывшуюся мечту, и эту мечту исполнил для меня отец, который ранее заявлял, что скорее убьет меня, чем допустит подобное. Отправив Диего восвояси, я вернулся на свою половину. Авиценна сидел на краю ванной и смотрел на неподвижную Минерву. - Я должен сказать, что у нее нет шансов, Грег. Даже если она выживет, то останется… - В состоянии овоща? - В состоянии безумия с выбросами магии, Грег. Я сел рядом и попросил закурить. Авиценна с готовностью дал мне сигарету и протянул маггловскую зажигалку. Аластор пытался соблазнить меня годами, но ему это никогда не удавалось. Теперь же я затягивался так, будто курил всю жизнь. Сигарета, как ни удивительно, принесла покой и прояснила разум. Стало вырисовываться решение. Минерва сошла с ума потому, что я слишком медлил с решающим ударом по Тому. Не было никакого секрета, где Том будет сегодня вечером – там же, где и в предыдущие дни, в Малфой-мэноре. Также не было никакого секрета, что его ненаглядные пожиратели тем же вечером отправятся в очередной рейд. У меня был доступ к Малфой-мэнору – по договоренности с покойным Абраксасом, невидимость благодаря магии воздуха, вся сила Альбуса, которой я мог пользоваться в случае любого нападения на меня, и артефакты, из которых самым безобидным был тот, что выключал любую чужую магию вокруг меня на часы. Это будет итог моей службы в аврорате, дань отцу, который всю жизнь боролся с Тьмой, подарок Альбусу и приношение Минерве, которую я больше не имел права подвести. Я поручил Минерву заботам Авиценны, надел заговоренную куртку из драконьей кожи, наполнил карманы мантии нужными зельями и вышел под февральский дождь.