Наперегонки

Вечер среды, 5 июля 1995 года Маленький голубой конверт я чуть не пропускаю – сквозняк унес его под стол. Письмо запечатано, но без имени и адреса, и все же я сразу понимаю, кто его написал. Нос уловил запах духов? И когда я читаю его, не могу избавиться от торжествующей усмешки – я же знал, что мы еще встретимся. «Здравствуй, Северус! Я вспомнила, что забрала когда-то шкатулку, принадлежавшую твоей бабушке. Тогда мне казалось, что она никому не нужна, но может быть, сейчас тебе захочется на нее взглянуть? Я в Коукворте по 7-е июля: у Милдред неприятности с газовой компанией. Позвони, если захочешь встретиться. 01204208045 С уважением, Петунья Дурсль». Шкатулка бабушки. Надо же, какой повод нашла! А в шкатулке наверняка какая-нибудь мелочь. Вряд ли что-то ценное. Характер у Петуньи, конечно, не сахар, но на воровку она не тянет. Да и бабушкина ли это шкатулка вообще? На секунду мне даже становится неинтересно. Представляю себе лицо Петуньи, когда она поймет, что я ее проигнорировал. В конце концов, я ей ничем не обязан. То, что она взялась ухаживать за могилами – это ее собственное решение, я ее не просил. Но тут в мою голову опять является тень отца Гамлета – «а что бы сказал на это Ричард?» Вероятнее всего, он на самом деле ничего бы не сказал. Но я засовываю в карман то, зачем пришел, и иду на Нью-Черч-стрит звонить Петунье. Она очень, очень старается, чтобы ее голос звучал сухо. Ну-у… Договариваемся встретиться в восемь вечера. У меня еще полтора часа. Потом я за каким-то чертом оказываюсь в церкви, в которой больше никого нет. Сижу на лавке, сложив руки в замок, и размышляю, к какой вере принадлежал Ричард. Берилл позвала католического священника, но о святом Элреде мне рассказывал дед. Вряд ли бы он стал рассказывать про католического святого. А дед точно говорил, что в разных религиях святые почитаются разные. И Ричард собирался «в Москву к святому Иоанну», а у русских вроде какая-то третья религия. Антонин как-то по пьяни сцепился с Розье: «Ты католик, а я православный, вам, продажным бездуховным мерзавцам, придумавшим индульгенции, нас, русских, никогда не понять». Или Ричард верил во все сразу? Я вдруг понимаю, что есть человек, который может дать ответы на мои вопросы. Ну, или не совсем человек. Только, наверное, Минерва взяла портрет с собой. На секунду я думаю про отца Филиппа, но потом отметаю эту идею. Да и зачем мне это все? С чего меня вдруг стали интересовать вопросы веры? От школы аппарирую домой, там, взяв горгулью, – к «принцевской заброшке». Карту Девоншира с координатами я нашел среди бумаг Ричарда, когда восстанавливал разгромленное. Хорошо, что я все это не поджег. И не просто с координатами – если подносишь палец к определенной точке, рисунок увеличивается примерно раза в три, а в некоторых местах возникают колдографии местности. По колдографии, конечно, легче аппарировать, чем по координатам; на всякий случай я выбираю точку аппарации у пруда в деревне. Попадаю в совершенно идиллическое место. Старинные домики, утопающие в зелени, взбираются вверх по холму. Ашфорд-холл на карте обозначен чуть в стороне от деревни. Добираюсь туда через цепочку аппараций за три минуты. Дом тетки выглядит так, словно изо всех сил старается замаскировать свою бедность. Ворона, сидящая на почтовом ящике, каркает исключительно неприветливо. Дорогу, идущую вдоль границы Ашфорд-холла, размыло, судя по состоянию, еще столетия назад. Не удивлюсь, если последний раз по ней ездили еще до Статута. Парадный въезд, обозначенный на карте, отходит теперь от шоссе, вдоль которого нет никакой пешеходной дорожки. Решаю, что проще будет прорубить путь сквозь кусты ежевики на углу. В конце концов, у меня нет цели скрываться. Скорее уж, родственнички виноваты передо мной – никто не удосужился написать о том, что я унаследовал поместье. Я думал, что мне как-то придется показывать, что я – Принц, не исключал вероятности, что вообще не войду из-за того, что основал собственный род и тем самым отказался от нахождения в роду Принцев, пусть не юридически, но магически, но чары, хотя они здесь есть, и не слабые, пропускают меня беспрепятственно. За кустами обнаруживаются дубы, и за ними – луг. Судя по тому, как все заросло, заброшено поместье еще с середины века, а дядя не занимался им совсем. На лугу я чуть не ломаю ногу в кротовьей норе, но аппарировать не получается. Так что до пруда, над которым стоит дом, или до того, что было когда-то прудом, приходится идти пешком. И лучше бы я этот дом, честное слово, никогда не видел. Я думал, что приду к заброшенному поместью, но никак не ожидал, что к сгоревшему. А выгорела тут половина дома, не меньше. Дом стоит буквой Г: слева направо - круглая башня в пять этажей, длинный зал, еще две башни, соединенные небольшим переходом наверху, и двухэтажное крыло. Башня и крыло справа – полностью черные. Крыша над половиной зала обрушилась. Дверь открывается простой Аллохоморой, и я даже заглядываю внутрь, рассмотрев засыпанную пылью мебель в сгнивших от сырости чехлах и уцелевшую лестницу с ковром, разодранным, видимо, крысами, но потом запечатываю все это к драккловой матери и ухожу. Не сейчас. И возможно, вообще никогда. Петунью я жду у дома Милдред. Она выходит ровно в восемь. С деревянной шкатулкой, которую я действительно видел у бабушки, и коробкой конфет. Конфеты в такую жару. Но, судя по температуре, она их только что вынула из холодильника. На ней темное платье в горошек с ниткой розового жемчуга, и мне кажется, что ей очень не хватает перчаток. - Я нас перенесу? Она величественно кивает. Я бы перенес нас в дом, но в гостиной слишком тесно для выхода из двойной аппарации, и, если уж совсем честно, для выхода из одинарной тоже. Так что приходится перенести в проулок между домами. Петунья поджимает губы: - Это же ужас, Северус! Как ты можешь тут жить? Меня берет злость: - Не вижу смысла покупать другой дом на два месяца в году. Тем более что и эти два месяца я провожу не дома. Проводил. - Извини, я не подумала, - примирительно говорит Петунья. - Извини. Я… Немного не в себе? Немного выбит из колеи? Немного такой же говнюк, как и всегда? Чего ты, собственно говоря, ожидала, Петунья? Что я стал белым и пушистым, а по воскресеньям кормлю детишек сахарной ватой и катаю их на спине? Сама-то как над сыном Лили издевалась только из-за страха, что он волшебник, не хочешь мне рассказать? - Извини, Северус, - она дотрагивается до моей руки, когда мы подходим к двери, - я правда не хотела тебя обидеть. Мне очень, очень хочется сейчас сказать «следи за языком», но я молчу. На столе, накрытым тонкой белой скатертью, оказываются натертый до блеска медный чайник, белые с голубыми цветочками фарфоровые чашечки с блюдечками, каких у меня точно не было, и две вазочки - с курабье и засушенными фруктами. И вазочка с незабудками. И два незнакомых стула. Кресло задвинуто в угол, к лестнице, дивана нет. По гостиной гуляет легкий ветерок. - О, Северус, как это мило! - Подожди! Задвинув Петунью за спину, бросаю Хоменум ревелло, но, по счастью, никого не обнаруживается. Чертов Донки, напугал меня до усрачки. И Альбус – с одной стороны я, наверное, должен радоваться, что ему не все равно, что со мной происходит, но эта слежка уже достает. - Все в порядке, можем проходить. Это домовик, - поясняю я в ответ на немой вопрос. – Домовой эльф из Хогвартса служит мне на каникулах. Он накрыл, хотя я ему не приказывал, и я подумал, что кто-то здесь может быть. - Домовой эльф, - она горько усмехается. – Самую лучшую сделку Вернона сорвал домовой эльф, размазавший мой торт по всей кухне. – Ее усмешка вдруг переходит в веселую: - Правда, если уж на то пошло, я Мейсонов терпеть не могла, и я так рада, что вместо них он заключил контракт со Стоунами, хоть там и не такой крупный объем! Если бы не было так жалко Вернона, он так работал над этой сделкой! - Мне служит другой домовой эльф. Тот домовик был сильно не в себе. Он так хотел спасти Поттера от надуманной опасности, что несколько раз чуть не убил его. - Северус, можем мы не говорить о Гарри Поттере? У меня и дома от него голова болит. Я невольно улыбаюсь: - Он мне самому смертельно надоел. - Как ты проводишь лето? – спрашивает Петунья, когда мы садимся пить чай. Как я провожу лето… хороня единственного друга и придумывая, как очистить берег озера от трупов. - Тебе в самом деле интересно? - Да, Северус, мне в самом деле интересно. У меня нет сил думать, врет она или нет. И времени тоже: поддев раму клювом, в окно влетает сова с темно-серым конвертом. Петунья замирает от ужаса. - Все в порядке, - быстро заверяю я и только после этого вспоминаю, как Альбус над ними поиздевался. Шутник. Нет, тут явно «не все в порядке». Конверт я рассмотреть не успеваю – письмо вылетает из рук и, зависнув в футе от меня, говорит голосом Карла: - Выражаю вам свои самые искренние соболезнования, Северус. Предлагаю перенести наш обед на следующую неделю. Все еще надеюсь, что вы примете мое приглашение посмотреть финальный матч кубка Европы из моей ложи. Я наскоро пишу, что благодарен за соболезнования, и отпускаю сову. - У тебя кто-то умер? - Друг. – Надеюсь, что тему она развивать не станет. - Очень сожалею, Северус. - Спасибо. Следующие несколько глотков мы делаем молча. Тема «как я провожу лето», похоже, себя исчерпала, о чем говорить - непонятно совершенно. Надо, наверное, открыть шкатулку. - Я могла бы сходить с тобой в церковь, - неожиданно предлагает Петунья. - Что говорит... - обрываю себя прежде, чем успеваю сказать «тебе о том, что я там не был». Ричард бы не… – Более того, ты могла бы со мной сходить в любую церковь Англии, - усмехаюсь. – И даже Шотландии. Но в церкви я был два часа назад. - Ты же можешь перенести нас в любое место? – уточняет Петунья. - В любое, которое я знаю или о котором ты сможешь громко подумать, если оно не защищено специальными чарами от аппарации. С помощью аппарации в пределах Британии или Ирландии, с помощью портала – за границу. И в любое место в Девоншире, потому что аппарировать можно по карте с координатами для аппарации. Петунья ежится: - Никак не могу привыкнуть к этому слову. А вот в это место? Мне в разум просто впихивается образ луга. - Хоть сейчас, - встаю, подавая ей руку. Она берет сумочку. Мы оказываемся на опушке леса. От нее где вниз, где вверх до самого горизонта - поля с деревьями по краю. От раскинувшейся перед нами красоты щемит сердце. А Ричард меня таскал в этот дракклов Убуд, когда мог бы… И я никогда уже не смогу ему это показать. Никогда. Петунья садится на поваленное дерево. Я устраиваюсь рядом. - У моих родителей здесь была земля. Я жила здесь какое-то время после того, как их похоронила, пока продавала наследство. Не все правильно было оформлено. - Что ты чувствовала тогда? – вылетает у меня вдруг. – Что вообще полагается чувствовать на похоронах? - Не знаю. Наверное, тем, кто не устраивает похороны – рыдать от горя, а к тем, кто их устраивает, оно приходит позднее. Я, когда родители умерли, ничего не чувствовала. «К тем, кто их устраивает, оно приходит позднее». Хотите сказать, что это еще не все?! - А что чувствуешь ты? В первый миг я в полном замешательстве. Никто и никогда не спрашивал меня, что я чувствую. Ни Альбус, ни Лили, ни даже Рик – никогда. Предполагали, что я чувствую – да. Но такого просто вопроса мне никто никогда не задавал. - Что ты чувствуешь? – удивительно мягко переспрашивает Петунья. - Не знаю, - и я уже не могу спрашивать, правда ли она хочет знать, этот вопрос здесь вообще не уместен. И я вдруг понимаю, насколько мне стыдно, и всегда было стыдно, что я вообще что-то чувствую, и меня злит, что я вообще вынужден чего-то стыдиться, и меня начинает нести: - Хочешь знать, что я чувствую?! Гнев на его чертова любовника, который посмел заявиться на похороны, что-то говорить о своих великих чувствах, и смотреть, как я там стою. Отчаяние, что его больше никогда не будет. Ненависть к тому, кто бил его кнутом и желание найти этого урода и сделать с ним то же самое, что он сделал с Ричардом. И я это сделаю, Петунья, я обещаю тебе, я это непременно сделаю! Я вдруг понимаю, что она держит меня за руку, а я даже не заметил, как она меня за нее взяла. - И этого дружка Альбуса, из-за которого Ричард погиб, я тоже найду. Я не знаю, как я это сделаю, но я это сделаю. Я убью его. Нет, я приволоку его в Азкабан и пусть он сдохнет в клетке с дементорами! Знаешь, что делают дементоры? Они высасывают все счастливые воспоминания и оставляют только самые плохие. И человек снова и снова переживает самый настоящий ад. Я хочу заставить его переживать этот ад. И чтобы эта падла знала, что он не выйдет из него никогда! И я сделаю так, что пока его будут судить, его будут трахать авроры. И я затяну этот суд на годы, чтобы он испытал на себе все, что заставил испытать других! И мне все равно, с каким лицом она сейчас смотрит на меня, мне все равно, что сказал бы по этому поводу Альбус, я понимаю, что я в самом деле хочу осуществить этот план. Я закрываю лицо рукой. И вдруг понимаю, что Петунья обняла меня. Она обняла меня, а я этого даже не чувствую. - Это ужасно, Северус. И ты переживаешь все это один. Ты не должен такое переживать один. - Что же? Хочешь составить мне компанию? – издевательски огрызаюсь я. - Но я же здесь, - твердо говорит она. «Я здесь сейчас для тебя». Господи. И я не просто это слышу в ее голосе, я наконец это чувствую. В том, как она грудью прижимается к моей спине. В том, как ее рука до сих пор держит мою. - Петунья, ты не понимаешь. Я – чудовище. Ты не понимаешь, что я еще могу совершить… Тебе по всем правилам и резонам нужно держаться от меня как можно дальше. И если бы ты только… - Северус, - перебивает она почти с яростью, - а может, ты позволишь мне самой решать, что мне нужно? Может быть ты сочтешь меня достаточно взрослой для того, чтобы я в тридцать семь лет могла принимать решения сама?! Ну и отпор! Сразу вспомнил, как она бывала остра на язык. А ведь если бы мы были на одной стороне, я бы ей, наверное, мог даже восхищаться. Но мы не были. А после письма, наверное, это и вовсе сделалось невозможным. - Знаешь, почему мы на самом деле поссорились с Лили? Не из-за этого придурка Джеймса Поттера. Маму сбила машина, когда у них был медовый месяц, и отец просил меня, настаивал не сообщать им. Потом, через неделю, он умер от сердца – оно его давно беспокоило, и он тоже перед смертью просил дождаться, когда они вернуться. «Ты же все понимаешь, Туни, когда они еще отдохнут? У них война». И я согласилась. А потом она не смогла мне этого простить. Потому что я послушала нашего отца! – Она замолкает, а потом вдруг восклицает: - А может, я и вправду сама не хотела ей сообщать. Хотела быть одна с этим. Хотела наконец-то побыть для родителей самой-самой. И уж точно в ту неделю мне было не до того, чтобы искать эту вашу дурацкую почту! Я даже не помнила, где она! - А как ты ее вообще могла найти? Потом вспоминаю, что ей, конечно, выдали браслет, который выдают родственникам магглорожденных для того, чтобы сходить вместе с чадом в Лютный за учебниками, попасть на платформу или на выпускной. Раньше, до 79го года, выпускной вообще проходил в Хогвартсе, но для этого требовались особые браслеты. Чары, защищающие Хогвартс, - сильнее остальных скрывающих чар. - А это меня, чтобы я не расстраивалась, пока наша новоиспеченная ведьма будет приобщаться к радостям магического мира и покупать свои уебищенские учебники и котлы, послали к тете Миллисент в Манчестер. Подсластить пилюлю. А тете было не до меня. У ее дочери только что близнецы родились, и я от их ора за неделю чуть с ума не сошла. А потом меня послали в аптеку за лекарством от колик, и мне пришлось ждать, пока его приготовят. Я гуляла по округе и вдруг увидела эту совиную почту. И я… - она отодвигается, глаза невидяще смотрят вдаль, - когда я ее увидела, понимаешь, я подумала, что раз я ее вижу, значит, я тоже могу быть волшебницей. Что могла выйти ошибка и что я просто пока не знаю, как колдовать, но смогу научиться. Ведь нам говорила эта женщина, Макгонагалл, что магический мир без специального браслета видят только волшебники, и… Я перехватываю ее жестикулирующую руку. - Так, подожди, пожалуйста. Ты увидела совиную почту, когда на тебе не было браслета? – переспрашиваю. - Нет. Мне его потом выдали. И сразу же забрали, как только мы Лили проводили. Мы ее больше не провожали на эту платформу никогда, всегда ждали снаружи. Хотя мы, конечно, видели, как маги туда проходили. Нет, этого не может быть. Или – может? Я встаю и протягиваю руку. - Опять аппарировать? – кисло спрашивает она. - Ну да. Опять аппарировать. Петунья с тоской бросает взгляд на поля. Ничего, если моя догадка верна… Я обвиваю ее за талию. Мы переносимся на дорогу, ведущую из Хогвартса в Хогсмид. Помогаю Петунье устоять на ногах и разворачиваю ее лицом к деревне: - Смотри. Она хмурится. - Ну, что ты видишь? - Дома вижу. А что? - Дома видишь. Опиши мне их, пожалуйста. - Ну… - она вглядывается с тревогой в мое лицо, - не совсем обычные. Крыши слишком острые. Свет в окнах горит. Северус, что? Разворачиваю ее в сторону замка: - А там что ты видишь? - Озеро. Замок высоко над озером. Господи, Северус, ты хочешь сказать, что это?.. - Я хочу сказать, что это – Хогвартс, Петунья. Ты можешь видеть волшебный мир. В тебе есть волшебство. А еще у тебя есть знакомый Северус Снейп, и он позволил тебе упасть в обморок и грохнуться на дорогу, как последний болван.