Наперегонки

Примечание: автор питается отзывами) ------------------------------- Усаживаю ее прямо на дороге – ну не левитировать же: - Эннервейт! Петунья мигом приходит в себя: - Что? Северус? И тут начинается светопреставление. - Нет-нет-нет, я не хочу этого! Не хочу! Не хочу! – вопит она, цепляясь за меня и мешая всем попыткам ее поднять. – Что я скажу Вернону?! Боже, что подумает Милдред?! Что я скажу Вернону?! Оглядываюсь – до первых домов еще ярдов сто, но кто знает, как здесь звук сейчас разносится, да и с озера идет толпа. Не совсем в нашем направлении, но все же должны недалеко от нас пройти. А заглушающие на таком открытом пространстве бесполезно бросать. Они всегда привязываются к чему-то. Петунья отчаянно рыдает: - Что я скажу Вернону? Он будет думать, что я такая же, как… они? Ну хоть меня в этот список не внесла, и то хорошо. Но что-то надо с этим делать. - Ты не такая же, - опускаюсь рядом и вкладываю в голос максимум властности: – Ты никогда не сможешь колдовать. Никто тебя ни в чем не заподозрит. Ты просто можешь видеть волшебный мир и пользоваться им. Она разом перестает истерить и смотрит на меня с удивлением… ну с некоторым уважением, что ли. - Северус, я правда не могу колдовать? У меня не будет этих… выбросов? Со мной все в порядке? - С тобой все в порядке, Туни, - подаю ей руку, и когда она встает, слегка прижимаю к себе и отечески глажу по спине. - С тобой все в порядке. Ты просто особенная. С даром видеть и воспринимать магию. И это означает для тебя только хорошее. Ты можешь прожить очень долго, ты очень долго не состаришься и можешь родить здорового ребенка и в шестьдесят, и в семьдесят лет. - Я не хочу в семьдесят. - Ну, тебя же никто не заставляет. Ты можешь родить здорового ребенка и в тридцать семь. Тридцать семь это для человека с магией вообще не возраст. И магический мир защитит тебя, если кто-то что-то заподозрит. Ты в самом выгодном положении по сравнению с нами. Тебе не нужно учиться колдовству, и все же ты сможешь увидеть лучшее из волшебства. Она вздыхает и достает из сумочки платок, все тот же. Фыркает: - Не уверена, что хочу его видеть. И все же, она уже успокоилась. - Ну вот смотри. Ты сейчас испачкалась. Но тебе не понадобится стирать платье, потому что я его очищу заклинанием. - Придерживаю ее за локоть: - Так, сырой грязи нет, поэтому – Тергео! Ну вот – красота. - Не вижу, чтобы что-то изменилось, - бормочет Петунья, даже не оглядывая себя. - Зато я вижу. Ведь в этом нет ничего страшного? Как с ребенком, ей-богу… Петунья тоже это замечает: - Северус! - Да-да, ты взрослая женщина, - соглашаюсь я. – Но скажи, взрослая женщина, ты можешь прямо сейчас пойти со мной в паб в этой деревне и выпить сливочного пива или съесть мороженого? Смотри – я держу тебя за руку. Сомнительная компания, конечно, но либо она прямо сейчас преодолеет страх, либо нет. Мороженое у Розмерты, правда, так себе, это не Фортескью, но, наверное, не хуже обычного маггловского. А может, и хорошо, если оно такое же, как маггловское. Петунья гордо встряхивается, и я понимаю, что выиграл. И все же придется кое-что подправить. В таком виде ее в Хогсмид пускать нельзя. Это даже не Косой. Тут все гораздо консервативнее. Расписав подробно, что я собираю сейчас сделать и получив неохотное согласие, вызываю в памяти образ летнего наряда Нарциссы и удлиняю Петунье подол, меняю фасон юбки, убираю рукава. Делаю ткань более плотной и перекрашиваю ее. И все это должно продержаться не меньше полутора часов. Петунья претерпевает все эти перемены со стойким неодобрением. Опыт трансфигурации женской одежды у меня небольшой, но есть. Брокльхерст, например, когда какие-то шутники ей подол порвали перед Святочным балом, прибежала ко мне, и я его соединил вполне успешно. Слизеринкам помогал несколько раз в похожих ситуациях. По большому счету, это не особенно отличается от трансфигурации мужской одежды. Просто более тонкая работа, больше деталей. А получилось у меня… Слишком хорошо получилось. Когда я отступаю, чтобы посмотреть на результаты трудов, у меня сбивается дыхание. Облегающее платье из темно-зеленого атласа со складчатами вставками из такого же темно-зеленого шелка чуть пониже бедра. Петунья с ее лебединой шеей выглядит в нем так, что затмила бы и королеву на королевском балу. В карманах у меня завалялся бинт - из него выходят прекрасные кружевные перчатки и вуаль. Интересно, нет ли у Берилл кружева, которое ей не нужно? Сумочку я трансфигурирую в клатч и окрашиваю перламутром. Завершенная красота. - Пошли! Возьмем отдельный кабинет и насладимся вкусностями. Не то чтобы я совсем не подумал о последствиях. Но на деревню уже опускаются сумерки. Освещение в «Трех метлах» не самое яркое. Вуаль, хоть и негустая, но тоже помешает рассмотреть лицо. И, в конце концов, я всегда смогу сказать Лорду, что был с Марией Инессой под оборотным, например. Замужняя женщина же. Однако, встретить в Хогсмиде кого-то из «своих» сама по себе вероятность маленькая. Ни Хогсмид не любит пожирателей, ни они его. - Северус, - Петунья останавливает меня у входа в деревню. – Ты сказал, что мы закажем пива. Это не слишком неприлично? - У нас все пьют пиво. В магическом мире куда больше равноправия, чем в маггловском. – Не то чтобы я был в этом на самом деле уверен… - Хорошо. Вернон никогда не упрекал меня за то, что я люблю пиво, - поясняет она. – Но соседи… не одобрили бы. Забавно. Я пересказываю ей один из рассказов Ричарда – что в Древнем мире, в Месопотамии, пиво пили исключительно высокородные женщины. - Мы к сожалению, не в Месопотамии, - говорит она. - Нет, по счастью, мы в Хогсмиде. Пойдем. Как я и предполагал, все проходит благополучно. Розмерта, конечно, сгорает от любопытства, но прекрасно понимает, что вопросов задавать не стоит, поэтому просто провожает нас в отдельную комнату, с обитыми ситцем креслами вокруг низенького столика. Зимой здесь горит камин, а сейчас распахнуто окно в небольшой садик при гостинице. Накладываю заглушающие и заказываю пиво для Петуньи, смородиновый ром для себя и мороженое для нас обоих. Петунья выбирает карамельно-орешковое, я пломбир. Пока Розмерта выполняет заказ, трансфигурирую свечу в зеркало 20 на 40, в очередной раз поражаясь тому, насколько бесконечно можно увеличивать масштаб трансфигурируемого предмета, и даю Петунье полюбоваться собой. - О, Северус! – восклицает она, прижимая ладони в перчатках к вспыхнувшим от удовольствия щекам. Набрасываю заглушающие. - Магия не такая уж бесполезная вещь, правда? Я обещал тебе, что все превратится обратно. Представь, что можно иметь одно платье и трансфигурировать его в новое каждый раз, когда тебе захочется выйти. - Но ведь оно изнашивается? – уточняет практичная Петунья. - Изнашивается. Но все же – двадцать платьев по цене одного, представь? - Теперь я понимаю, почему Лили говорила, что маги могут прожить на маленькие деньги. Получается, вам не так важно хорошо зарабатывать? - Важно. Деньги и у нас решают все. И у нас есть низкие зарплаты и высокие. Государственные должности с пенсиями и гарантиями и частный бизнес с экономией на технике безопасности. Умелые волшебники и изумительно криворукие. И не каждая женщина сможет трансфигурировать даже полотенце в прихватку, не говоря уж о платьях. Некоторым трансфигурация совсем не дается. Вспоминаю, как переживал из-за нее в школе. Оценки у меня были хорошие, но чего мне это тогда стоило. А вот потом, когда я закончил школу, стало получаться куда легче. Но вклад Минервы, скорее всего, тут был не последним делом: она меня невзлюбила с первого взгляда. Поттер был ее любимчиком, она, конечно, не могла не принимать его сторону. Пиво Петунья пробует с опаской. Но потом удовлетворенно кивает. - Пена очень вкусная, - говорит она. – И само оно похоже на наше пшеничное. - Более того, Петунья, на 90% мы едим то же, что и вы. Четыреста лет тому назад маги и магглы были единым миром, но потом из-за того, что ваши невзлюбили наших, пришлось отделяться. Никогда не думал, что мне магглу – магглу! – придется объяснять, что мы из одной плоти и крови. Или, уж если на то пошло, что я вообще буду так думать. И когда все это началось? Когда я познакомился с «магглом» Ромулу? Воспоминание бьет неожиданно больно. Отворачиваюсь. Петунья отставляет пиво и мягко дотрагивается до моей руки: - Это нормально – переживать горе, Северус. Конечно, нормально. С учетом, что я его переживаю всю жизнь. На секунду мне снова хочется сказать ей про Лили. Но дело даже не в моей личной безопасности или репутации – такие вещи сейчас нельзя говорить никому, ни ей, ни Поттеру. Присутствие Петуньи начинает меня тяготить. Я и сам уже не рад, что затащил ее сюда. Хочется домой, к своему креслу, и надеюсь, что этот чертов домовик вернет мне диван: да, он так продавлен, что его даже невозможно обновить, но мне нужно, чтобы он стоял там для моего душевного равновесия. Домой, в кресло, огденского и книгу. Ну хотя бы изучить каталог из «Гербологов и зельеваров». Там список всех европейских и американских новинок за 1994 год, даже от самых маленьких издательств. И даже не изданных книг, а рукописных и размноженных. Конечно, я потратился на книги уже немеряно в этом году, но помечтать-то не мешает. Я так погрузился в свои мысли, что не сразу понимаю, что Петунья, которая уже доела мороженое, обращается ко мне: - Северус, почему Лили не показывала мне все это? Не все ее шуточки, а что-то нормальное, как это? И ведь действительно были браслеты. И если так легко перемещаться, почему она даже не предлагала показать Хогвартс? Или почему ни разу не предложила переместить нас к себе? Ведь она говорила, что в их городке живут обычные люди. - Думаю, что она боялась задеть твои чувства – из-за письма. Ты ведь и сейчас не можешь определиться, - приходит мне в голову. – Ты все еще тоскуешь по тому, что ты не такая, как она. И в то же время ты от магии почти ничего хорошего не видела и магия могла бы помешать тебе жить сегодняшней жизнью, которой ты довольна. Ведь ты довольна? - С Гарри Поттером-то? – она закатывает глаза. – У меня есть все, чего я хотела. Вернон – очень хороший муж. Он умело управляет фирмой, хорошо зарабатывает, внимателен ко мне и заботится о Дадли. Мы женаты почти восемнадцать лет, и за это время ни разу не поссорились даже на полчаса. Чем-то мне это напоминает «20 пунктов, каким должен быть идеальный муж». Филч мне иногда приносит где-нибудь оставленные дневники девочек с вот такими записями. Почему-то я начинаю злиться. - Нет, мне не нужна магия, Северус, - с сожалением говорит Петунья. - Я не хочу всех этих неожиданностей, как и гадать, сколько у меня еще есть времени до того, как платье превратится в обычное. А. Вот что ее беспокоит. - Если твое платье превратится в обычное – я трансфигурирую его еще раз. Здесь на такие вещи, как вошла в одном платье, а вышла в другом, никто и внимания не обратит. Это просто деревня, а не высший свет. Вот если бы мы были на приеме в поместье Люциуса, моего друга, тогда да, пришлось бы постараться, чтобы платье держалось подольше. Но это всего лишь несколько более сложное колдовство. Например, я сделал тебе платок в прошлый раз – он так и останется платком, пока я не сделаю обратную трансфигурацию. Вернуть предмету первоначальную форму не могут только криворукие студенты. Покажу тебе в следующий раз творение этих чудовищ. Рассказываю, как Брокльхерст с Макмилланом угробили мою кушетку. - Ты… хочешь отвести меня в Хогвартс? – в ее взгляде настороженность. - Да. Я хотел бы показать тебе Хогвартс. Зачарованный потолок в большом зале. Галереи и башни, с которых открываются такие виды, каких ты больше нигде не увидишь. Движущиеся лестницы и говорящие портреты. Люстры в классах такие, какие бывают только в королевских дворцах. Хогвартс это самый красивый замок в мире, Петунья. И он разный – весь. В нем ни одно помещение, ни одна башня не повторяет другие. В теплицах есть растения, которые очень смешно бранятся между собой и те, которые будут мурлыкать тебе в ладонь, если ты их погладишь. А гостиная Слизерина находится под водой, и в ее окнах видно, что творится в озере на глубине. Я, когда учился, часами мог стоять у окна и смотреть в него. Иногда к нам приплывал гигантский кальмар – просто для того, чтобы поздороваться. А в день Святого Валентина он однажды нарисовал мне на стекле сердечко своими чернилами. - Ты так красиво описываешь все это. Я… возможно, не против того, чтобы ты показал мне Хогвартс… когда-нибудь. Но мне уже пора, - она кидает взгляд в окно. Солнце еще не село, но уже довольно темно. - Ты же можешь перенести меня обратно к крыльцу Милдред? - От того места, куда мы перемещались, - да. На самом деле из деревни тоже можно аппарировать, просто… Просто я, который только что был раздражен ее присутствием, почему-то не хочу ее отпускать. - А Милдред тебя не увидит в этом платье? Не разумнее ли подождать? - Нет, она рано ложится спать. Она легла еще тогда, когда я ушла. Если она не спит, я успею переодеться, прежде чем к ней зайти. - А… а можем мы заглянуть на пять минут ко мне? Ты принесла шкатулку, а я так ее и не открыл. Ты была так близка с бабушкой. Мне хотелось бы открыть ее с тобой вместе. Мерлин, что за чушь я несу? Но Петунья покупается. - Хорошо, Северус, - говорит она. И это звучит – ну что за банальности?! – как музыка? Я расплачиваюсь, и мы идем к развилке. Петунья оглядывается на Хогсмид: - Это очень странное ощущение – как будто все не по-настоящему, как будто мы побывали на маскараде. Невозможно поверить, что такое существует. - Но такое существует, - улыбаюсь я. Она опирается на мою руку. И это так важно – чувствовать сейчас, что она опирается на мою руку. Мы переносимся к моему дому. Я на всякий случай предлагаю чай. Петунья отказывается, но не сразу. Несколько мгновений она раздумывает, и я понимаю – она тоже не хочет уходить. Она садится на стул, я стою. Петунья пристраивает на колени сумочку, все еще перламутровую. И я прекрасно понимаю – выведи ее «в свет», Нарциссу она бы затмила. Не только неодобрительным выражением лица. Мне становится смешно. Открываю шкатулку – сверху ленты, кружевные воротнички, поцарапанное дешевое зеркальце, открытки. Зеркальце – это дед ей подарил. Во вторую встречу. Она рассказывала, что там, где они встретились, очень сложно было достать самые простые вещи. Под всем этим несколько засаленных тетрадок с рецептами и какая-то вещица вроде раковины, завернутая в байку. Петунья со вздохом проводит по тетрадке тонкими пальцами: - Я все это готовлю сейчас. Я взяла ее, когда помогала с похоронами твоей мамы. Я искала на чердаке доски, чтобы положить их на стулья, чтоб было больше мест, и увидела шкатулку. Она валялась в пыли, а я помнила, как она была дорога миссис Элейн. Я спросила мистера Снейпа, но ему было все равно. - Ты еще и маму хоронила?! Опираюсь на стол, на тетрадки. Устал. - Но кто-то же должен был? Ты был в Хогвартсе. А мистер Снейп едва ли вообще заметил, что она умерла. Конечно, мы с мамой пошли помочь. Но мама не очень хорошо себя чувствовала, а я к тому моменту уже помогла ей двух бабушек и тетю, и ее сына похоронить. Я все знала – куда за какими документами идти, как место купить, что требовать с похоронного бюро, что готовить, - говорит она с гордостью. - Но тебя не было на похоронах! - Конечно! Очень мне надо было, чтобы ты узнал, что я все это делала! Об этом даже Лили не знала! - И отец мне ничего не сказал. - А вы с ним вообще разговаривали? - Нет, - усмехаюсь. Не называть же разговором то, что мы кивнули друг другу, когда я подошел к кладбищу. Потом, ночью, мы пили молча, сидя друг напротив друга. Он в кресле, а я на диване. И я ненавидел его, но мне было так хреново, что я не мог уйти. Сейчас, задним числом, я понимаю, что все-таки, несмотря на все, что он сделал нам, его жалел. Жалел и не хотел оставлять. Но надо было вернуться в Хогвартс, доучиваться, сдавать экзамены. И это был последний раз, когда я его видел живым. Тогда, после выпуска, я говорил, что он сделал мне самый большой подарок тем, что сдох. Сейчас понимаю – мне больно, что толком я его и не знал никогда. Что из-за его пьянства, страха перед магией и моей ненависти к магглам у нас не было ни одного шанса друг друга узнать. А ведь это был тот человек, в которого моя мать, совсем неглупая волшебница, действительно влюбилась. Да еще так, что предпочла все связи разорвать. Ведь не опоил же он ее приворотным зельем. Значит, было в нем что-то. Что-то от того человека, который бросился так глупо, так нелепо ее защищать… - Твой отец не просыхал к тому моменту уже несколько лет, - вспоминает Петунья. - Он же запил, когда вы с Лили еще не рассорились. Она за тебя постоянно переживала. - Спасибо, - говорю, все еще ошеломленный всем этим. И вдруг чувствую… Словно бы кто-то погладил мою ладонь, которая упирается в тетрадку. Нет. Просто нет. Этого не может быть. Отскакиваю от стола как ошпаренный. - Что?! – восклицает Петунья и тоже вскакивает. - В ней магия, - поясняю я. – В тетрадке – магия. Но этого не может быть. Этого же не может быть? Или это мамины тетрадки? Ну конечно же. Она, наверное, вела в тетрадках с рецептами свои дневники. Так делают. Петунья, сядь, пожалуйста. И лучше все-таки возьми чаю. Не знаю, почему она слушается. Создаю в чайнике воду и кипячу ее. У меня в глазах темнеет от нетерпения, но пугать Петунью я больше не хочу. И чтобы она уходила, тоже не хочу. Наконец чай готов. Призываю молочник и принимаюсь исследовать ту тетрадь, что оказалась под рукой. Ну как всегда. Похоже, что очередная кровавая чавкалка. Нет – надеюсь, что очередная кровавая чавкалка. Это ж мама, кто знает, что ей показалось уместным сюда влить. - Ты боишься крови? – спрашиваю. - Нет. Я же за больными ухаживала. - Я сейчас попробую эту хрень открыть. Не пугайся, пожалуйста, - взрезаю ладонь. – Это магия крови. Если эту тетрадку писала мама, она, по идее, должна меня признать. И тогда мы увидим, что под рецептами на самом деле. Или я пойму, что еще нужно будет сделать. Дневник довольно урчит, впитывая струйку. - Господи, - бледнеет Петунья. - Все в порядке. Я это быстро залечу. Эпискеи. Вот так. Обложка раскрывается. И я с размаху сажусь на стул. Потому что снизу вверх начинают проступать испанские слова. «1906» «Дочери герцога Толедского» «Элены Лауренсии» «Собственность» - Нет, - говорю я. – Мать его. Только не это. Нет. – Смеюсь. - Северус, что случилось?! – с тревогой спрашивает Петунья. Бабушка. Гордилась мной, но боялась за меня. Единственный раз поссорилась с дедом, когда он назвал ее «волшебницей». «Ты должна и сможешь». И я почему-то уже знаю, что в байку завернута не раковина. Лезу в шкатулку и разворачиваю сверток. Так и есть. Я всегда знал, что буквы в гребне Марии Инессы неправильные и надпись тоже. Потому что на бабушкином гребне стоит «AA» и «A posse ad esse». «Гребень старой герцогини…», «Их матери – сестры-близнецы Александра и Лидия, дочери русского князя Павловского…», «как до этого крутилось вокруг ее матери – ее еще называли Старая герцогиня – Лидии…» «А Хуан Антонио говорит, что ты вообще как две капли воды похож на герцога, ну на маминого брата. Я его не очень хорошо помню, но Хуан Антонио часто с ним встречается…» «Ее родственники гнались за ней через всю Европу, пытаясь убить ее за то, что она потеряла магические способности…» «Эта женщина стала медсестрой, у нее была семья…» «Среди родственников Вильядо должны были быть темные маги. Я вам рассказывала, как дедушкины родственники убивали сквибов…» - Ну это все меняет, конечно, - говорю. – Меняет все. - Что это означает? - Это означает, Петунья, что у ничтожества, которым большую часть жизни был мой отец, в предках французские короли. - Я… не понимаю твоих шуток, Северус, - вскидывается она. - Да нет же! Смотри сама, - протягиваю ей гребень. – Это – рубины. Он должен стоить больше, чем этот дом. И я точно знаю, что он принадлежал жене герцога Толедского. Это – тетрадь, и ты видишь, что на ней написано. Это означает, что моя бабушка была волшебницей и из одного из старинных родов. - Ну и дела! – она хмурится. - Получается, что если бы я сейчас не принесла тебе шкатулку, ты бы никогда и не узнал бы? - Со временем скорее всего узнал бы. Я полтора года назад познакомился с одной семьей и подозревал, что они мои родственники, но никак не мог найти эту связь. У моей знакомой, дочери герцога Толедского, точно такой же гребень, только с изумрудами, буквами «LA» и надписью «От внутреннего к внешнему». А эта гласит: «От возможного к реальному». Это были две сестры, дочери русского… - Северус, тебе нужно успокоиться, - перебивает Петунья непререкаемым тоном. – У тебя есть успокоительное? Ты должен принять его немедленно. Немедленно. Ты весь пятнами пошел! Почему-то хочется послушаться. Призываю фиал и только, когда он влетает в руку, соображаю, что это уже была даже не беспалочковая магия и не невербальная – я просто подумал про него и руку протянул. Петунья внимательно смотрит, как я пью. - Все, мамочка? – спрашиваю. - Отвянь. Значит, ты герцог? – усмехается она. - «Сын тех самых Снейпов» не такой уж оборванец? - Ты же знаешь, почему я так говорила! - Могу тебя утешить - я тот же самый оборванец, Петунья. Ничего не изменилось. И уж конечно, я никакой не герцог. Просто, выходит, в моей семье они были. - Внезапно мне становится не по себе. – Ты ведь не расскажешь никому, правда? Пожалуйста, не рассказывай никому! - С чего мне об этом рассказывать? – хмурится она. - И Поттер не должен знать об этом, в первую очередь. - Северус, как ты себе это представляешь? Вернусь домой и первым делом спрошу: «Гарри, а ты знал, что в роду твоего профессора зельеварения французские короли?» Зачем мне это? - Я знаю, просто… - Северус, уж поверь мне, я умею хранить тайны, - усмехается она. – Ты бы попробовал жить обычной жизнью с волшебником в доме – сразу станешь гением маскировки… - Это уж точно. - Но почему твоя бабушка скрывала, что она волшебница? - Потому что она потеряла магию, и это доставило ей много неприятностей… Несколько мгновений мы смотрим друг на друга. Молча. И так все ясно. Петунье пора, в самом деле, по-настоящему пора уходить. Она встает: - Не хочу оставлять тебя со всем, что случилось, но… - Я знаю. Пошли. Мы выходим в проулок. На улице давно уже стемнело, и небо усыпано крупными, яркими звездами. Хорошо все-таки, что фабрика закрылась. Если бы не это, над кварталом был бы смог даже сейчас. Мне приходит в голову очередная гениальная идея. - Петунья, что ты скажешь насчет того, чтобы не аппарировать, а пролететь до Киттон-лейн? - Пролететь? - Я умею летать. Почти никто из магов не может, но для меня это обычное дело. Ну же, - протягиваю руку, - разве я сделал сегодня что-нибудь плохое или неправильное? Мы можем подняться в воздух на пару метров, и ты увидишь, что это совсем не ужасно, и скажешь мне, хочешь продолжить или нет. Не без колебания она соглашается. Я обвиваю ее за талию и поднимаю на крышу, давая возможность встать и схватиться за трубу: - Ну? - Боже! – смеется она. – Северус, это какой-то сон сумасшедшего! Фу, какая она грязная! - Сейчас очистим. И ее, и тебя. Тергео. Лучше? - Да. Я точно не сплю? Или лучше притвориться, что я сплю? - Не надо притворяться, - говорю, прижимая ее к себе покрепче. Она вздрагивает под моей рукой и подается ко мне: - Со мной никогда столько не случалось за один день. Мне… мне страшно, Северус. - Мне тоже страшно, - признаюсь. И я не хочу думать, куда это все меня, нас, заведет. Мы перелетаем от крыши к крыше, потом я поднимаю ее выше и мы над городом летим к Киттон-Лейн. И пока мы приближаемся к дому Милдред, в моем мозгу крутится только одна мысль: какое счастье, что я могу с кем-то разделить полет. Я опускаю Петунью на крышу соседского дома. Мне хочется спросить, не внести ли ее в окошко ее спальни, но она как-то подозрительно молчит. - Ты в порядке? – пугаюсь я. - Все, все в порядке, Северус. Не надо ни о чем говорить. Не сейчас. - Тогда последний рывок. Аккуратно ставлю ее у крыльца. Петунья резко отодвигается и оглядывается, но редкие прохожие на обеих сторонах улицы не обращают на нас никакого внимания. Платье ее тоже превратилось в обычное. А вот перчатки еще на ней. - Как скоро они исчезнут? - Они не должны. Как с платком. Так что оставишь их себе. Она снимает их, деловито упаковывая в сумочку. - Спасибо за вечер, Северус. Увидимся как-нибудь. - Увидимся. Я все еще стою у крыльца, когда она открывает дверь. Жду непонятно чего. Наверное, того, что происходит, после того, как дверь закрывается. Петунья открывает дверь снова, спускается ко мне и, порывисто прижавшись ко мне, целует меня. В губы. Я выдыхаю и, конечно же, лезу в ее рот языком. Она отвечает, да и как тут можно было не ответить? Сколько можно – целый день друг друга мучили уже. Она отвечает, и наши языки снова сталкиваются. И еще, и еще. И я вжимаюсь в нее, и это так упоительно, и… Меня толкают в грудь так, что я, не устояв на ногах, отлетаю на проезжую часть улицы и прикладываюсь лицом об асфальт. - Не прикасайся ко мне! Ты такой же урод как вы все! Отстань от меня! – визжит Петунья. Она взбегает на крыльцо и захлопывает дверь с такой силой, что над ней взрывается фонарь. Какой-то пьянчуга рывком поднимает меня и втаскивает на тротуар: - Не повезло тебе, братан. Ты, этта, поаккуратней, значит. Хорошо, что машин нет. Машинально стираю кровь с разбитого лица. Да, вот и поговорили. Ну да, ну да.