***
Данил повернул связку старых ключей в двери с явным вопросом «А хули Вам надо?». Скрипучая металлическая дверь открылась, и весь запал парня ушёл на нет. Перед ним стояла седовласая маленькая женщина, черты лица которой вот уже как десять лет выражают лишь скорбь. Это была мама Леры. Последний раз они встречались лишь на похоронах самого дорого для них человечка. Слова застряли в глотке и не хотели выходить наружу. Немое оцепенение и больше ничего. — Здравствуй, Даня. Надеюсь, что ты помнишь меня, — горько проговорила женщина, глядя на писателя совсем пустым взглядом. — Я вот, тебя хорошо помню, милый. — Оксана Алексеевна, тяжело забыть, то что нас объединяет, — Данил не имел не единой мысли о том, зачем она оказалась здесь в столь поздний час. — Я хотела извиниться перед тобой, Данечка, — в голове у парня пронеслась мысль, что она очень красивая, и Лерочка могла бы стать такой же, если бы не… — Я была слишком груба с тобой. — У Вас были причины на это. Я сам себя ненавижу. Простите, что не уберег её, — слезы сами подступали к глазам двоих. Прошло много времени, но зияющая дыра внутри не заросла, все так же свежо и больно. — Я принесла тебе кое-что… Нашла это несколько лет назад, но не могла тебе передать, — украдкой стирая слезы, которые предательски катились по морщинистым щекам, Оксана Павловна достала из свой сумки альбом и протянула его в огромные лапы рыжего паренька. — С-спасибо, Оксана Алексеевна. Может, пройдете? На улице совсем плохая погода, — всё крепче сжимая книгу с фотографиями, произнес Кашин. — Нет, милый, я домой хочу, — отрицательно покачав головой, отказалась она. — Мне очень жаль, что все так вышло и получилось. Могу ли я тебя обнять? — слегка растерянно спросила женщина. — Конечно, — парень приобнял Оксану Алексеевну, чувствуя, что женщина плачет в его толстовку. Она отстранилась от Данилы и стала спускать по лестнице вниз, оставляя его одного в дверном проеме с весточкой с того света. Кашин закрыл дверь на три оборота и стал рассматривать то, что принесла мать погибшей девушки. Обычный белый альбом для фотографий, который продается в любом фотоателье за поворотом дома. Обложка была разрисована цветными ручками и фломастерами. Маленькие цветочки, сердечки, какие-то надписи на разных языках и имена тех, кого она любила и знала. Под действием годов все это стало зыбким и трудночитаемым. Белая дверь открылась и в нее зашел писатель, держа в руках странный предмет: — Кто это был? — поинтересовалась девушка, поднимая глаза с пола на входящего Даню. — Мать Леры. Принесла вот это, — он протянул ей альбом и с него выпал белый конверт, который подняла Лиза и увидев адресата, отдала его в руки Кашина. — Это тебе, кажется, — молодой человек сел рядом с биографом и покрутил в руках письмо. Её почерком было выведено «Данечке» обычной черной ручкой. Трясущимися пальцами он открыл конверт и достал лист, сложенный в несколько раз. Он него веяло её духами. Её запахом. Он ощущал её рядом с собой, словно она никуда и не исчезала. Он не может открыть лист из-за сильного волнения, и это замечает Лиза. Маленькая ручка ложится поверх огромной лапы Кашина и сжимает её, стараясь передать спокойствие и уверенность. — Ты можешь его не открывать вовсе, — шёпотом проговорила девушка. — Нет, я хочу это сделать, — стараясь контролировать себя, утвердил Данила. Он развернул письмо и стал бегать глазами по строчкам, будто бы не дыша во все.«Привет, Данечка. Как ты, мой родной? Я не знаю, зачем пишу тебе сейчас это, могла бы просто сказать все эти слова тебе в лицо, и мы бы вместе решили все проблемы, да? Мы же всегда так делали. Но я слишком слабая и трусливая, чтобы признать в том, что у меня появилась зависимость, в том, что желание поиграть и развеяться завело меня в тупик, в том, что я стала наркоманкой, трясущейся за очередную дозу крэка. Прости меня за всё. Я не хотела, чтобы наша сказка стала страшной и пугающей. Наша история должна была стать примером для всех, наша любовь должна была храниться на страницах книг, которые ты пишешь, она не должна была стать страшилкой для детей и взрослых. Но жизнь — не сказка, да? Я мечтала, чтобы мы с тобой улетели в Аргентину и жили там долго и счастливо. Завели бы большую собаку, купили бы уютный домик в горах и были бы у нас с тобой дети. И мы бы любили друг друга до самой смерти. Но я сама всё и погубила. Маленькая глупая девочка. Еще раз прости меня, моя любовь. Я не хочу причинять тебе боль».
Лист бесшумно упал на пол из расслабленных рук Данилы. Она сидела за своим прозрачным столиком, держала в руках ручку и писала ему. Живая. Жаль, что с того момента прошло слишком много лет. А он помнил. Помнил её мечты и слова, словно она шептала ему на ухо прямо сейчас, помнил её волосы, её руки, её прикосновение и дыхание. Помнил её всю. А еще он помнит Лизу. Только Лиза живая, сидит рядом, поддерживает, держит сейчас его за руку, а голову положила на его плечо. Она сейчас здесь с ним. Разве это не главное? Данила свернул лист и положил обратно в конверт. Раньше бы он разрыдался и в погоне за счастьем, уехал за дозой. Но теперь его останавливала маленькая русая девочка, что сидела на коленках слева и листала альбом с фотографиями. Даня никогда не видел его до этого момента, а вот фотографии в нем он помнит. Многие из них сделал сам парёнек давным-давно, некоторые делала и сама Лера, а некоторые — её подруги. Каждая карточка была подписана внизу. На первой странице красовалась фотография Кашина и Леры в обнимку, а внизу подпись «23.04.07. Через пару часов нас отвезут в участок за распитие алкоголя». На другой странице была уже фотокарточка самой Мидлер, сидящей на лавочке с большой сладкой ватой приторно-розового света «15.05.07. Даня решил порадовать меня ватой и прогулкой. Люблю его». — Лиз, давай закроем? — смотреть дальше он не больше не хотел. — Почему? — непонимающе спросила девушка. — Что было, то прошло, правда? — впервые со дня Лериной смерти, парень понял, что главное теперь живые люди. А в данный момент — Лиза. — Конечно, я рада, что ты это понял, — слегка улыбнувшись, произнесла девушка. — Давай вызывать такси. Скоро вылетать.