Каждый знал, что совершает ебучую ошибку, им было стыдно, но так сладко и вольно. Ебаться на кровати мертвой матери совсем не найс, но их сейчас это не колыхало. Нет, это не был «акт любви», как любят называть его в дешевых романах для дам с кризисом среднего возраста, продающиеся на полу рыночных площадей по цене «рубль за ведро». Это было животное желание, аналог тем самым наркотикам, которые бросила она и пытается бросить он, обезболивающие, которое заглушает ту самую боль, что причинила им двоим жизнь.
Лиза сидела на краю помятой постели и смотрела в одну точку, осмысляя все, что они натворили. В ее душе зарождалось то самое мягкое и светлое чувство влюбленности, но сейчас оно свернулось в комочек, достигая того, что его радиус стал меньше значения его гравитационного радиуса, затем произошел взрыв и осталась лишь зияющая черная дыра во всю душу, готовая поглотить все, что есть рядом.
Девушка стала рассматривать старую комнату родителей Данила: желтые совковые обои, чуть отклеивающиеся у потолка; пыльные занавески на окне, которое не мыли уже несколько лет; двуспальная скрипучая, в чем она успела уже убедиться, кровать, на которой лежал Кашин, прожигая дыру в потолке; рядом со спальным местом стоял столик со множеством таблеток, которые продлевали жизнь матери парня; на потолке висела тяжелая хрустальная люстра (а вместо нее хотелось висеть Лизе); во всем помещении стоял запах старости, смерти и безысходности.
Писатель, казалось, даже не дышал. Осмысление их поступка стало приходить, отбивая в висках похоронный марш. Они же даже составили договор, что кроме работы их ничего не будет связывать, но все пошло по пизде, хотя вся их жизнь шла по пизде и не собиралась становиться на правильную колею. Данил медленно перевел взгляд с потолка на своего биографа, которая так же как и он думала над последствиями.
Первым тишину разорвал своими словами парень, чуть задыхаясь и говоря шепотом:
— Лиз, я хочу попросить тебя, — слова то и дело срывались и разбивались об спертый воздух.
— О чем? — Лиза развернулась лицом к Кашину, выходя из своих мыслей.
— Не исчезай из моей жизни, — чуть выдержав паузу из-за тяжести в горле, он продолжил. — Я начну сдыхать без тебя.
— Боишься быть один? — девушка ухмыльнулась и старательно стала прятать глаза.
— Да, я не выдержу этого дерьма. Ты мне нужна, Лиза. Как никто другой.
Она лишь молча кивнула, вставая с постели и надевая свои вещи, разбросанные по всей комнате. В душе она радовалась, что они не завели разговор о том, что будет дальше. Такие банальные фразы в стиле «А кто мы теперь друг для друга?», «Я тебе нравлюсь, да?», «А теперь мы пара?» они оставили для тех же второсортных романчиков, которые втихаря читала девушка, мечтая однажды стать возлюбленной «принца на белом коне», но таких, как она, не любят правильные мальчики. Таких, как она, любят забитые жизнью наркоманы-писатели, с творческим кризисом и желанием вздернуться на шарфике в ванной.
Лиза миновала зал и прошла на крохотную кухню: на стене висел шкаф с посудой, рядом был точно такой же только с кофе, сахаром и чаем; старый засаленных чайник стоял на плите возле окна; напротив был белый холодильник годов так девяностых, осыпающийся при каждом прикосновении; рядом стоял такой же старый стол и пару табуреток, на которые страшно было садиться из-за их ветхости. Сейчас девушке хотелось только напиться в хлам и уехать домой, но она не могла так поступить с Данилом. Лиза все еще не понимает, как он вообще может сдерживать себя. Привычка всегда сильнее человека, а страсть к наркотическим средствам — сильнее в разы. Но парень, стиснув зубы, терпит все, не пытаясь снова убежать в мир ярких красок, забываясь и теряясь от реальности.
Чайник закипел пару минут назад, но остался незамеченным из-за раздумий девушки. Легкие прикосновения к ее бледной коже, почему-то, начали ее обжигать, словно на нее вылил тот самый кипяток из чайника. Лиза вздрогнула, ощущая подушечки пальцев, выводящие непонятный рисунок на ее шее, медленно выходя из задумчивого состояние. Данил выключил газовую конфорку правой рукой, пока левая ладонь все так же прикасалась к молочной коже своего биографа. Лиза щекой дотронулась к руке писателя, прикрыв глаза. В их голове появилась мысль, что это был не проступок, а правильное решение. Никто не сожалел теперь о содеянном, а желал повторить все снова.
Неред протянула свою руку к дверце шкафчика, открыв его, она достала две кружки, чуть надколовшиеся с краю, и поставила их на кухонный стол. Даня же взял баночку кофе и турку с нижней полки. Поставив на огонь посуду, он принялся варить крепкий напиток:
— Знаешь, когда я только приехал в СПБ, то работал пару лет бариста. В маленьком кафе возле твоего университета. Мы, кстати, с тобой туда заходили, когда я тебе работу предложил, — Данил следил, чтобы вода, в которой заваривается кофе, не вскипала.
— Меня там и нашла Аня. Где-то вычитала мой рассказ и искала меня в течение месяца, представляешь? — парень уже во второй раз снимает с плиты закипающий кофе, давая ему остыть, и снова ставит на конфорку, в последний третий раз.
— Правда? — девушка отметила в голове эту деталь, зная что вставит ее в книгу. — А я работала в одном из ресторанов возле дома. Рассчиталась почти в тот же день, когда ты взял меня на работу, — рыжий парень забрал две чашки со стола и обдал их кипятком, а лишь потом залил в них свежесваренный кофе.
— Нам надо будет съездить в одно место, — Кашин нервно сглотнул, вставая напротив Лизы. — Ты же мне поможешь? — пара каре-зеленых глаз смотрела в мутно-голубые глаза. Девушка улыбнулась левой стороной губ и кивнула в знак согласия.
— Кашин, я приехала с тобой в незнакомых город, мы потрахались на кровати твоих родителей, я знаю о тебе такое, что многие боятся даже представить, я не даю тебе принять дозу, а ты мне задаешь такие вопросы?
— Прости, забыл немного. Только это место совсем не светлое и радужное, — писатель присел на стул рядом с девушкой и сделал глоток живительного напитка.
— А жизнь у нас прям сияет волшебной радугой, по которой скачут единороги и пегасы, — Елизавета залпом выпила свой кофе, не замечая, что ее горло жгло от горячего.
Сегодня дурной день, так что надень
Свой лучший костюм и избавь пальцы от ногтей
И под тожественные марши Вагнера
Споет о том что life so wonderful хор накрахмаленных детей
Данил повел своего биографа на кладбище к могилке своей матери, отца и любимой девушки. Он надел костюм с выпускного, возле входа купил по букету искуственных цветов. Лиза не понимала, зачем находиться здесь, ведь это сугубо личный момент в его жизни, но она стояла за ним и слышала все фразы, что парень говорил: как он кричал на отца за сломанную жизнь своей матери, а за одного и его, как просил прощение у своей маленькой Лерочки за то, что не смог ее уберечь и спасти, как плакал на коленях у могилы матери, говоря, что любил ее, несмотря на все выходки и оскорбления, и как он жалеет, что не приезжал к ней. Неред стояла и глотала слезы, осознавая, что рыжий парень перед ней потерял все. Он остался совершенно один, не знал, куда дальше ему идти и что делать, как вообще существовать.
Кашин сел на скамейку у могилы матери, утирая слезы. Всю жизнь он ждал от нее похвалы и любви, но она так и не дала это ему. Теперь она гниет в земле, а он — на поверхности. Вся его карьера строилась на желании показать ей, что он чего-то стоит, а теперь его мать умерла, забрав с собой всю мотивацию и желание. Дымка слез на глазах начала рассеиваться, и взгляд парня устремился к маленькой Лизе, которая стояла перед ним, стараясь найти слова утешения, но все попытки она обрывала, понимая, что словами здесь не поможет. Девушка села рядом с писателям, сцепив его руку и свою в замок, давая понять, что он остался не один:
— Прости за это все. Не стоило тянуть тебя с собой. Но, я бы сдох здесь один, — Кашин дотронулся губами к макушке русых волос.
— Все нормально. Я должна отойти на пару минут, хорошо?
Неред поднялась с скамьи и прошла чуть поодаль от писателя. Достав из кармана джинс телефон, она набрала номер телефона своей матери. Данил слышал лишь обрывки слов и фраз, но рыжий догадался, с кем ведет разговор русая девушка. Она говорила как сильно скучает и любит свою мать, извинялась за все выходки и редкие визиты. Даня усмехнулся тому, что его горе смогло предотвратить такой же исход у другой семье. Все не зря происходит в жизни человека.
***
Две пустые чашки стояли в раковине, давно поломанный кран пропускал тонкую струйку воды, что противно капала, создавая методичный шум, от которого болела голова. День подходил к концу, оставляя за своими плечами всю тяжесть, что принес он сегодня. Это был последний вечер в квартире родителей Кашина. Ночью они улетят домой в Санкт-Петербург, надеясь, что больше никогда сюда не вернуться.
Во всем доме было темно, свет лишь мешал им двоим. На старом письменном столе в комнате рыжего парня стоял магнитофон с кассетой, подаренной ему от Леры. Девушка с русыми волосами тихо подпевала текст песни дрожащим голосом, стараясь отвлечься от своих мыслей, которые крутились вокруг сегодняшнего дня. Маки, сорванные Данилом у какой-то клумбы, начали осыпаться, оставляя на белой скатерти красные лепестки своих цветков. Сквозняк ходил по дому, то дело хлопая дверью, заставляя вздрагивать от слишком громкого звука.
Пой мне еще.
Тихо, в обратную сторону крутится магнитофон.
В доме темно, шорохи, скрипы сводят с ума.
Кончился день. Не имеют значения цифры.
— Даня, а что было после смерти Леры? — решилась, все-таки, спросить Неред.
— М? — Парень вернулся с двумя чашками чая, садясь на пол поближе к биографу.— Весь город повесил на меня вину ее смерти. Мол, это я довел ее до такого состояния, — Кашин облокотился на кровать. — Не выдержав больше нахождения в этом гадюшнике, я сбежал. Украл деньги у родителей на первое время, собрал все вещи, которые уместились в один рюкзак, и уехал.
— Тебе не было страшно? — Лиза забрала свою чашку с пола.
— Нет. Мне хотелось жить нормально, реализовать свой потенциал, доказать всем, что я не странный мальчик. Я первое время жил в старом спортивном зале. Там было разбито окно, в которое я залезал, а утром, перед приходом охранника, уходил через это же окно.
— А родители? Они не пытались тебя найти? — Данил приобнял девушка за плечи и рассмеялся.
— Нет, а если и искали, только ради того, чтобы дать мне пизды за деньги. Мать позвонила мне лишь единственный раз, когда я уже стал более или менее известен. Раскритиковала меня и послала нахуй, сказав, что я позорю весь их род.
Неред легла на плечо парня, закрыв глаза. Желание уснуть росло с каждой секундой все больше и больше, но до вылета оставалось не так уж много времени. Парень гладил по пшеничным волосам девушку, давая ей возможность отдохнуть перед долгой дорогой домой.
