***
Костюм в зеркале слегка отдавал чувством дежавю, но времени на меланхолию уже не было. Мама, стоявшая сбоку, вытерла одинокую слезу и с гордостью посмотрела на своего сына. — Я так счастлива за тебя, — промолвила она, подходя ближе. — В последние недели ты был сам не свой. Эрику на это не было что ответить, ведь ответ был очевиден им обоим. И, может, мама знала не всю ситуацию, но сердце её не обманывало. Дела сердечные переживались намного сильнее и дольше, особенно у её ребенка. Свет лампочки тускло освещал волосы Эрика, которые не потеряли своей шелковистости и сияния, несмотря на то, что, действительно, последние недели выдались не из легких. Женщина с дрожью вспоминала, как мучился Эрик, занимая себя пением и репетициями. Конкурс принес свои плоды, сделав из брюнета если не звезду, то хотя бы известностью в кругах их маленького музыкального сообщества. Слава мог бы им гордиться, не будь он в больнице под присмотром Паши, который после сотни звонков без ответов, просто перестал пытаться. Оно и к лучшему, убеждал себя Эрик. Белое не сочетается с черным. Паша не сочетается с Эриком. И сейчас, после небольшого, но такого нужного времени, Эрик собирался ехать далеко-далеко, так, как он и мечтал когда-то. Это не Индия, и не другая теплая страна, но это Германия, это очередной конкурс талантов, и на подходе весна. Оставалось ведь всего ничего для этого достижения — пережить февраль и научиться функционировать без сердца. Эрик гордился собой, а его мама гордилась еще больше. Брюнет взглянул на женщину в отражении зеркала и мысленно улыбнулся. Он уже забыл, какой она была красивой, когда была счастливой. Счастье всем к лицу, если честно. Жаль, что это самое счастье слишком быстротечно. Парень развернулся к маме и крепко её обнял. — Спасибо, что терпела меня. Ты не заслужила всего этого, — прошептал он, на самом деле чувствуя вину. Погрязнув в своих проблемах, ему было сложно увидеть ситуацию с другого угла зрения, ведь зачем было вообще пытаться. Сейчас ему стыдно, как же, блять, стыдно. Женщина ничего не ответила, но её всхлипы ответили сами за себя. Она оторвалась от сына и разгладила складки у него на черном костюме. Как в самых банальных романах, она видела в нём своего бывшего мужа, который испоганил им двум жизнь, а потом умер где-то под забором, где ему было самое место. И не можно было передать словами, какое отчаяние захватывало обычную мать, когда она видела, как постепенно разрушалось её дитя, единственное и любимое. Но сейчас в глазах её сына женщина видела еле заметные искорки. Как в тот момент, когда она только привела его в музыкальную школу, и он, не в силах слушать унылый рассказ директора, погнался в первый попавшийся кабинет и остановился на месте, услышав звуки классики, которая, в последствии, была почти что единственной неизменной константой в его жизни. Искорки вдохновляли. — Мне пора, — снова прошептал Эрик и потянулся к длинному черному пальто. — Береги себя, мой мальчик, — женщина перекрестила его и поцеловала в щеку. — Я буду ждать твоего звонка. — Позвоню, как только смогу, — пообещал брюнет и, одевшись и взяв в руки сумку, покинул унылую квартирку в унылом сером русском городе, желая больше всего на свете не возвращаться сюда никогда.***
Германия показалась Эрику совсем не такой, какой он её представлял темными ночами, мучаясь от желания закурить. Без сигарет жилось худо, а вот с осознанием того, что он мог бы потерять, закоченев тем злополучном вечером на улице, жилось совсем невмоготу. Другая страна, даже в самую унылую погоду, все равно казалась брюнету прекрасной и достойной самых лучших стихов под изысканное дорогое вино. Она так отличалась от России, что поначалу брюнет все никак не мог привыкнуть к новой обстановке, боясь каждый раз проснуться и оказаться у себя в старой комнате. Дни шли за днями, ритм жизни диктовал иные правила, и Эрик как мог поспевал за ними. Его держал странный стимул доказать, что он не настолько потерян. Не только для общества, но и для самого себя. Благодаря конкурсу, он не жил на улице. Ему предоставили уютную квартиру, с окнами, что выходили на небольшое озеро, и, черт возьми, в нём даже плавали блядские лебеди. Цивилизация. У парня не заняло много времени устроиться на новом месте. Гораздо дольше он привыкал к местным людям и их обычаям. Немцы были дружелюбны к нему, с радостью подсказывая направление, если Эрик терялся на улицах, угощали его иногда пивом в местных забегаловках и принимали отказ выпить что-то покрепче, ведь обещание, данное пару месяцев назад, удерживало брюнета от водки или чего похуже. Максимум, пиво, максимум, на праздники. В общем, люди ему нравились. Нравилась целиком его новая жизнь. Музыкальная академия не шла ни в какое сравнение с той пародией, что была в России. Никаких тебе обшарпанных стен, ужасного холода внутри, который мешал петь и сводил мысли только к алкоголю и желанию согреться. Нет, эта академия улыбалась тебе в лицо, предлагала почести в результате твоих длинных подготовок и совсем не желала знать, что кроме музыки тебе нужно что-то еще. Музыка спасала Эрика в самые темные времена. Бог знает, что это были за предыдущие жильцы, которые оставили в квартире, где теперь жил певец, большое пианино, но спасибо им за него, и спасибо соседям, которые ни разу не пожаловались на музыку среди ночи. То ли они действительно сильно отличаются от русских, то ли просто тоже, как и сам брюнет, мучаются ночами от кошмаров, а музыка отгоняет их на время, даря облегчение в самом чистом виде. По крайней мере, звучала только музыка, пел Эрик в академии, усердно готовясь к главному выступлению, которое должно быть в начале апреля. Конкуренция была бешеная, и никто не скупился на гнусные подачки или клевету. Но впрочем, ничего нового. Добиться большой сцены стоило больших усилий, и еще никакая борьба не была без крови. Эрик познакомился в академии с одним немцем. Он был русым и с карими глазами, невероятно милый в первые дни. Впечатление, оно такое, нужно создавать, пока есть возможности и желание, и Роберт удачно с этим справился. Роберт не предлагал курить на перерывах, не звал пить, не заставлял нюхать какую-то шваль, но, господи, как же много он пиздел. В жизни Эрика так много пиздел только Слава, но куда там Славе до Роберта. Хотя, с другой стороны, пустая болтовня нового знакомого/друга/любовника отвлекала брюнета от мрачных мыслей. Ты убегаешь от надоевшей среды, но ты не убежишь от мыслей в своей голове. И в очередной вечер, как только они отходили от безумного секса, Роберт начинал говорить что-то об искусстве западной Европы и как он хотел бы посетить новую галерею, помнишь, я тебе рассказывал о ней, Эрик же, лежа на груди у парня, слушал не слушал, и вспоминал то безумство зимой, когда они с Лёшей катались по снегу, оба в костюмах, замерзшие, но невероятно счастливые. У него до сих пор перехватывало дух, стоило вспомнить о первом и единственном поцелуе, сделанном сгоряча, под влиянием эмоций, единственном, блять. Предполагал ли он, что на этом тогда все закончится? Честно говоря, Эрик сомневался, что Лёха вообще поцелует его, но вот, чудеса случились, а расплачиваться за них нужно долго, упорно, и с болью. Мысли о том, где может быть чертов гопник, не раз закрадывались в голову. Чаще всего путь их вел к тому, что Эрик начинал думать о том, что тот уже где-то лежит мертв, забитый какими-то придурками, которые в придачу могли и ограбить его. Идея, что Лёха мог сделать что-то годное с ожерельем, даже не думала возникать и быть обдуманной. Жизнь не такая хорошая, такого не может быть. А пока у Эрика есть Роберт. И милая старушка-соседка, которая печет пирожки с орехами и угощает парня в самые голодные часы, когда он не может заставить себя приготовить что-то. У Эрика есть музыка, есть хороший наставник, который, не взирая на недолгое знакомство, верит в него, как в собственного сына. Все эти люди окружают Эрика и делают слегка счастливым.***
— Волнуешься? — тихо спросил Роб, зарываясь пальцами в волосы брюнета. Тот сморщился от этого жеста и отодвинулся от него. — Это логично, что волнуюсь, — ответил Эрик, подходя к окну. На улицу опустилась ночь, и маленькие отблески звезд были видны в глади воды. Весна уже вступила в свои права, постепенно все начало теплеть и оттаивать. Природа менялась, а вместе с ней и люди, которые решили сбросить унылые темные куртки, и заменить их на легкие светлые плащи. Роберт тоже как будто поменялся, стал больше улыбаться, напевать себе под нос каждый раз, когда колдовал возле плиты, и просто… начал светиться. Эрик стоял, как будто в стороне, смотрел на эти метаморфозы, отчаянно нуждался в сигарете, и слегка, совсем чуть-чуть, не понимал всех этих перемен. Да, он и сам стремился к ним, но стремиться — это одно, а вот отдать себя на растерзание этим переменам, позволить им завладеть собой и предоставить полный доступ к своему сердцу, это, черт возьми, слишком опасно. Эрик не готов полностью к переменам. Возможно, для этого ему нужно хотя бы победить снова. — Я приду к тебе завтра, — произнес Роберт. Он улыбнулся, глядя на красивую фигуру своего парня, и продолжил: — Уверен, ты всех поразишь. Сквозняк от открытого окна скользнул по нему, коснулся голой кожи, которая не была скрыта под одеялом, и завертел маленькими мелочами в комнате. Сегодня было ветрено, но кто спорил против открытого окна? Никто больше не говорил Эрику беречь горло. — Твоя уверенность во мне иногда очень смешна, — хмыкнул брюнет, поворачиваясь спиной к окну, а лицом к Роберту. — Это всего лишь второй главный конкурс в моей жизни, и я могу все залажать. — Не будь столь пессимистичен на свой счет, — начал спорить Роб. — Тем более, композиция, которую ты собираешься исполнить, великолепна. И очень тебе подходит. Как она точно называется? «Мерцающий огонёк»? — «Блуждающий», — машинально исправил его Эрик, иногда недоумевая, какая плохая память у Роберта на такие вещи. — Еще лучше. Ты правда как блуждающий огонёк, который нашел свое пристанище. «Действительно?» — хотелось просить Эрику. Разве его пристанище реально в том, чтоб быть здесь, выступать на сцене и жить в этой маленькой квартире? Оно могло бы быть им, если бы не одна маленькая деталь. Пристанище подразумевало под собой покой, а Эрик с этим понятием знаком не был. — В любом случае, предлагаю наконец отметить твою победу завтра. Я заказал нам столик в очень хорошем ресторане. Тебе понравится. Новая жизнь была наполнена богатыми вещами, и Эрик быстро уяснил, что богатые вещи — пустые вещи, поэтому не почувствовал никакой радости. — А если я не смогу победить? Будем праздновать мое поражение? — фыркнул брюнет, скрестив руки на груди. Поспешность никогда ни к чему хорошему не приводила. Роберту такая перемена в его поведении не понравилась, поэтому он встал с кровати и, обмотавшись одеялом, потому что гребаный сквозняк, подошел к продрогшему Эрику и попытался укрыть его теплым одеялом и прижать к себе. — Не бубни, с таким-то настроением тебя даже на конкурс не пустят. Ты споешь отлично, малыш, — уверил Роб. — Когда песня идёт у тебя изнутри, она не может быть плохой, а ты не можешь с ней проиграть. Вот увидишь, другие участники мизинца твоего стоить не будут. Русый парень аккуратно поцеловал Эрика и потянул его в сторону кровати, откуда только недавно встал. Хороший секс еще никому не мешал, а Эрику нужно расслабиться. Если б только дело было в одном сексе.***
Суета с самого утра поглотила Эрика. Перед конкурсами всегда так бывало: случалась какая-то ерунда, которая обязательно отвлекла бы его от важной цели. И если в первый раз это была совместная ночь с Лёхой на кровати Эрика, тонны сигарет и вино на утро, то в этот раз была жгучая ненависть от лица других участников, считай, конкурентов. Каждый из них, понятное дело, старался оценивать свои вокальные таланты объективно, не преувеличивая их на уровне других. И результат им явно не нравился, потому что многие понимали, что Эрик намного лучше, талантливее, и победа может достаться ему, как нефиг делать. И посему они подумали, что небольшие унижения ему будут очень кстати. Началось все с того, что в его гримерке кто-то разлил краску, запах которой он не мог переносить. Его праздничный костюм был запачкан чем-то белым, ярко выделяющимся на черной ткани, и Эрик мог бы упасть в отчаяние, если бы не Роберт, который принес ему другой костюм, явно получше первого. Богатые вещи, они ведь такие. Замечания, колкие, обидные — долетали со всех сторон. Каждый из участников походил на вшивую гиену, способную растерзать своего врага и полакомиться его слабостью. Хотел бы брюнет абстрагироваться от всего, но важность конкурса, важность самой цели, почему он делает то, что делает, была намного важнее каждого ублюдка, который посмел подумать, что способен разрушать выдержку Эрика. Спасибо, он проходил и через худшие испытания. Его новый наставник, герр Штальт, мужчина склонных лет, невероятно радовался тому факту, что вот сегодня, прямо сегодня, Эрик сможет показать всем свой талант и свой голос. Он все прыгал вокруг Эрика, подбадривал его на победу, потом к нему присоединился Роберт, и они вместе представляли невероятно уморительную сцену, если бы сам Эрик мог сосредоточиться хоть на чем-то. Руки брюнета дрожали, как будто в старые злые времена, когда водка заменяла ему родную мать, а сигареты — отца. Пафосно звучит, но от истины не уйти — его руки ходили ходуном, сердце колотилось, а перед глазами все двоилось, не переставая. Даже в первый раз он не нервничал так, как сегодня. «Потому что в первый раз тебя должен был слушать Лёша, он был рядом, прямо за дверью. В твоем костюме, так подходившем ему, причесанный, с ссадинами, но до безумия красивый в своей простоте». Сейчас Лёши нет, нету точки опоры. Эрик повторил про себя слова песни, настраиваясь на невероятный текст, который, Роберт таки был прав, идеально ему подходил. На самом деле, певец не знал, почему выбрал именно эту композицию. Герр Штальт сказал в первый раз, что она идеально подходила под голос Эрика, но сам брюнет видел в этой песне насмешку его судьбы. Сильная по интонации, но глубоко печальная песня, он будто оплакивал ею свою жизнь, напевая в красивых аудиториях академии. Роберт аплодировал очень долго, стоило ему услышать её из уст певца. — Через пять минут твой выход, — сказал какой-то парнишка, высунувшись из маленькой комнатки, что была прямо возле сцены. Эрик кивнул и попытался набрать полные легкие воздуха. Он обязан справиться. Ради светлого, блять, будущего. Выйдя на сцену, брюнет замечает целую толпу людей. Оно неудивительно — этот конкурс не шел ни в какое сравнение с московским, однако такое большое количество людей слегка пугало. Привыкай, раз хочешь стать звездой. Свет сфокусировали на одинокой фигуре парня. От пианиста рядышком прозвучали первые ноты, которые были как толчок для Эрика. Как толчок дальше, в лучшую жизнь, полную беззаботности, или, на худой случай, не такого отчаяния, что имело наглость не покидать его последние полгода. Эрик закрыл глаза и запел. Его голос зазвучал в каждом уголке зала, проник в каждую трещинку стены. Люди затаили вздох восхищения, боясь спугнуть момент. Странный свет, в ночи блуждая, В горный мрак завёл меня, Жутко мне, ещё не знаю, Как отсюда выйду я. Как иронично, что его блуждающим светом оказался человек, о котором он сейчас ничего не мог ведать. Где он, что он, как он? Жив ли? Помнит ли? Сожалеет? Эрик пел и все задавался вопросом, когда именно произошел тот переломный момент, который изменил все. Был ли он тогда, когда Лёха пришел за ящерицей, а брюнет обращался к нему, как к старому знакомому, а потом даже посмел пойти за ним следом? Слушать оскорбления — это не тайные желания Эрика, он не видел в оскорблениях ничего важного, но слушать Лёшу было все равно приятно. Узнавать его мир было приятно. Но привычно мне блужданье, Цель одна у всех путей, Наша радость и страданье — Тот же блеск ночных огней. Дав себе обещание остановиться, Эрик, на самом деле, томился от тоски в своей квартире. Привыкнув к ночным гулянкам, сложно было заставить себя успокоиться, отвлечься на что-то другое, а не шляться по улицам, подобно нарику, каждую секунду имея возможность попасться каким-то бандитам. Германия в этом плане была безопаснее, но и она не гарантировала полную защиту от его безумства. Будучи поглощенным песней, Эрик сканировал глазами зал, который не был уж так сильно затемнен, дабы хоть как-то уберечь его от каких-либо злых взглядов, наполненных завистью и каким-то странным разочарованием. Вероятно, в самих себя. Как бы там ни было, брюнет продолжал всматриваться в лица. Они все такие блеклые, он смотрел и не запоминал, скользя все дальше, отчаянно пытаясь задушить в себе надежду, а вдруг. И когда он увидел то, что ожидал не ожидал, он больше всего хотел остановиться среди песни, но музыка все продолжалась, а слова все так же лились из его рта, будто по чужой воле, будто для того единственного, который ну никак не мог находиться сейчас в этом ёбаном зале. Русло мне сухое вскоре Вновь укажет путь во мгле, Все ручьи сольются в море, Скорби все в сырой земле. Долой скорбь, если Эрик не мог заставить себя поверить в то, что видел перед собой. Где-то там, в дальних рядах, затаившись так, чтоб его никто не видел, сидел Он. Чертова насмешка жизни Эрика. Брюнету больше всего хотелось отвести взгляд, найти лицо Роберта в первых рядах и смотреть только на него. Но вот последние слова прозвучали тихо, пронзительно, заставляя пару дамочек всплакнуть в свои дорогие платки, а Его — на секунду прикрыть глаза. Эрик смог увидеть это на таком огромном расстоянии, и надежда, что успела опутать его корнями с ног до головы, радостно запищала, а вот разум отказывался верить и продолжал отрицать очевидное. Он не мог быть здесь. Не мог быть в этой стране, в этой гребаной прекрасной академии, в этом зале, куда вход позволен только богатым особам. Он не мог быть здесь, глаза, перестаньте обманывать. Композиция закончилась, все поднялись со своих мест, и на короткий миг певец потонул в громких звуках аплодисментов. Герр Штальт светился подобно новогодней ёлке, его распирала гордость и, казалось, он даже плескал в ладони громче остальных. Роберт широко улыбался той самой улыбкой, которая буквально орала: «Вот видишь, я оказался прав! Ты справился!». Эрик и сам в курсе, что он справился, не справился он только с тем, что упустил Его, потому что люди начали ходить по всему залу, обсуждать его, подходить ближе к сцене, ведь это последнее выступление, небольшой перерыв, а потом объявление победителя. Зал превратился в черт знает что. А Его не было видно нигде. Плюя на всех, Эрик скрылся за сценой, выбегая в главный коридор, в котором собирались зрители. Извиняясь на нескольких языках, он оббегал каждого, всматриваясь в лицо и не находя нужное, искал, искал, но удача уже взяла выходной и не желала помогать. Вскоре, его нагнал Роберт, звонко поцеловав в губы при всех. — Ты был восхитителен, детка! — его радость настоящая, она бурлила из него подобно урагану, и на краткий миг Эрик поддался ей, улыбаясь в ответ. Он на самом деле сделал это: выступил превосходно, ни разу не сбиваясь на нотах, ни разу не прервавшись на то, что бы перевести дыхание или попросту запнувшись. Это одно из лучших его выступлений, посему понятно, почему Роберт был так горд. — Герр Штальт ищет тебя, он так волнуется из-за результатов, — продолжал щебетать Роб, уводя брюнета из коридора в его гримерку. — Через десять минут закончится перерыв, а за это время ты должен отдохнуть. Проще было сказать, чем сделать. Наставник встретил его возле гримерки и целых пять минут распинался о том, что Эрик сумел заставить звучать Шуберта по-другому. — У тебя невероятный талант, ты должен беречь его. «Ты это… горло, горло береги!» Эрику ничего не оставалось кроме как согласно кивнуть, ведь что он мог еще на это сказать? Он и так был в курсе, что его голос — залог его успеха. Перерыв быстрее подошёл к концу, чем того ожидал брюнет, и сейчас он снова стоял на сцене и снова вглядывался в зал, совсем не обращая внимания на попытки других участников хоть как-то снова задеть его. Уже все спели, в чем смысл этой вражды? Иногда Эрик думал, что окружен детьми из детсада. Ведущий пафосно распинался о важности конкурса, обещая в результате выигрыша много денег и возможность спеть с известными оперными артистами. Оперные артисты, кстати, нехило так продвигали будущее поколение, поэтому каждый мечтал уцепиться за такой шанс. Как уже говорилось, конкуренция была жесточайшая. Брюнет буквально чувствовал, как сердце постепенно успокаивалось, возвращаясь в свою привычную пустоту: глаза не находили нужного человека. Был ли он на самом деле? Или Эрику только хотелось верить в это? Стресс ведь, и все такое. - И победителем становится… По правде сказать, когда Эрик услышал свое имя, он не поверил. Одно дело — хотеть выиграть, а другое — осознавать, что ВЫИГРАЛ. Герр Штальт подскочил на месте, радуясь победе, толпа в зале подхватила его радость бурными аплодисментами, ведущий потянул Эрика за руку, чтобы вручить не только денежную награду — небольшую статуэтку в виде ноты, как иронично. Эрику пришлось рассыпаться благодарностями направо и налево — обязанность, которую должен был соблюдать каждый участник. Другие же его сородичи лишь в ответ вяло похлопали, желая убраться со сцены, засесть в пабе да проклясть пару раз «патлатого выскочку». А все, чего желал «патлатый выскочка», это быстрее поехать домой. Желательно в одиночестве. Но существовал Роберт, человек, созданый для того, чтобы рушить все мрачные планы Эрика, особенно тогда, когда больше всего тот хотел забиться и напиться. И если пить было нельзя, то даже сон не помогал, потому что какой сон, когда я у тебя дома? Он начал осыпать его поцелуями еще при выходе из академии. Небольшой ветер ерошил волосы Эрика, одаряя его теплом, потому что, видит бог, он изнемогал от глотка чистого воздуха. Академия хоть и была хорошей, но внутри там был чертов ад. В любом случае, Эрик был осыпан поцелуями и обещаниями того, что эту ночь он запомнит надолго. Если глаза ему не врали, и Эрик действительно видел то, что видел, тогда, конечно, эту ночь он запомнит надолго. Но потом реальность больно ударила ему в голову, напоминая о том, что чудеса закончились еще на той лестнице в доме Славы, поэтому сейчас надеяться уж точно не на что. Эрик позволил отвести себя в шикарный ресторан. Награда осталась в машине Роберта, а сам победитель отправился праздновать и гулять. Ведь гулянки — это хорошо, даже если они проходят в месте, полном занудных снобов. Меню впечатляло обилием деликатесов, и в иной раз брюнет бы удивился разнообразию, но он слишком устал. Устал настолько, что дал добро Роберту развлекать его целый вечер, а потом заставлял себя смеяться над его шутками, которые не были смешными. Ни разу. И уже лежа в кровати, в объятьях парня, Эрик попытался воссоздать картину того, что он мог видеть сегодня. Ведь какая вероятность того, что он мог ошибиться, обознаться, принять желаемое за действительное? Если это действительно было так, то его мозг — еще бОльший мазохист, чем сам он. Мечты поддерживают нас живыми.