Юная Спасительница

Вспышка. Перед глазами девочка лет четырнадцати. Она среднего роста, имеет густые длинные черные волосы, торчащие во все стороны как пакля, большие карие, как молотый кофе, глаза, которые наполнены недоверием и злобой; крупный нос, кончик которого немного загнут, насупленные тоненькие бровки, с изломом, и волевой подбородок, доставшийся ей от отца. Хрупкие конечности, выпирающие кости и скулы, впалые щеки придают девочке слегка болезненный вид. Кожа бледна как у мертвеца и визуально делает ярче потрескавшиеся губы. Ощущение, что она нормально не ела уже долгое время. Это я, еще когда была вместе с Мэттом, Молли, Пейдж. Юная я сижу на сухой лесной почве, откинув голову назад и находясь в объятиях парня того же возраста. Мэтт… Те же взъерошенные черные, как смоль волосы, черные, как омут глаза, спортивное телосложение. На лице красуется улыбка. Мэтт мог закадрить любую! Наверное, в школе не было ни единой девчонки, чье внимание он не привлек. Если честно, не понимаю, как такой, на первый взгляд, популярный, амбициозный и перспективный парень выбрал нас. По его словам, популярность была ему ни к чему и только в компании нас с Молли он мог чувствовать себя свободным. Наверное, если бы не ситуации в наших семьях, мы бы не были так близки. — Мэтт, — тихонько, еле слышно лепечу. — Почему такой, как ты, смог меня полюбить? — Ты красивая, умная и сильная. А еще ты помогаешь мне бороться с моими демонами. Как тут не влюбиться? Вспышка. Мэтт и я немного постарше. Нам уже лет пятнадцать. Мы бродим по лесу, и, судя по теплым курткам, это или осень, или ранняя весна. Мэтт идет чуть впереди, тащит меня за собой, а я тем временем едва волочу ноги. Его походка небрежна и ленива — верный признак некоторой скрытности характера. — Черт, мне так сложно идти! — вырываю запястье из руки Мэтта и недовольно притопываю ногой. — Может, понесешь меня? — Только если в мешке. Я лишь обиженно фыркаю и с обидой отворачиваюсь, скрещивая руки на груди. Раздается выстрел. Мы оба забываем о происходящем, оборачиваемся на звук и мчимся сквозь чащу. Тогда-то Пейдж и застрелилась, найдя труп сестры. Всего доля секунды, и еще одно тело пало. В тот день мы нашли двух наших друзей мертвыми. И это по моей вине… Вспышка. Меньшая копия меня куда-то бежит, не смотря по сторонам. Глаза красные и опухшие, дыхалка дает сбой. Грудь чересчур быстро вздымается, слезы бегут ручьем, сердце сжимается, в горле встает противный ком. Я что-то ворчу, захлебываясь слезами, а после резко останавливаюсь. Из груди вырывается душераздирающий крик. Больше не удается держаться на своих двух; падаю, сворачиваясь калачиком, тыльными сторонами ладоней вытираю жидкость с лица, сгибаю ноги в коленях и начинаю ими стучать по земле. — Мэтт! — из оставшихся сил воплю я. Это тот момент, когда его не стало… Во время вылазки чертового Мэтта укусили, и мне пришлось бежать. У меня на глазах мертвецы разрывали его плоть, отчего крик, кажется, поглощает меня. Блеск. Картину полностью поглощает яркий свет. В глазах мутнеет. Взгляду предстают силуэты, разбавленные красками настолько, что все расплывается. Постепенно эти силуэты приобретают очертания, и у меня получается разобрать в этом «современном искусстве» комнату. Просторная, с уютным интерьером, гостиная. Посреди комнаты находится диван, а возле него — мужчина лет сорока и девочка в возрасте от десяти до одиннадцати. Черта с два! Это же мы с отцом. Папа обнимает меня за плечи, пока я приглушенно рыдаю в ладошки. Он что-то говорит и единственное, удавшееся разобрать из диалога: — Она мертва, Челси. Мертва. Он проговаривает это медленно и сдержанно, стараясь не заплакать. Момент. Обстановка меняется. Не сразу разбираю, где я нахожусь, но когда взгляду предстает нависающий надо мной отец с дробовиком в руке, до меня доходит: я вижу это глазами того, кто лежит на диване. Мама! В самом начале этой чертовщины по телевизору сказали, что людей становится меньше. Какое-то неизвестное заболевание забирает жизни совершенно, казалось бы, здоровых людей. Слава богам, мы с семьей жили в окраинах Атланты, где людей было мало, и убедиться на собственной шкуре в правдивости информации не пришлось. Я не верила телевидению, относилась ко всему скептически. В отличие от родителей, которые запретили выходить на улицу и контролировали каждый мой шаг. Ах… Каждый день, каждую секунду я наблюдала; наблюдала за тем, как по телевизору показывают массовые смерти, гибель людей от рук им подобных. По крайней мере, мне так изначально казалось. Теперь-то я не такая неотесанная и знаю, что это были мертвецы. На протяжении месяца наблюдала за тем, как больная раком мама постепенно умирает. Папа отказывался признавать это и надеялся, что она выживет, но я-то знала… знала, что это бредни и она умрет. Так и случилось. Перед уходом у нее началась лихорадка, и мама попросила привязать себя к дивану, чтобы обезопасить нас. Она умерла. А затем превратилась… И тогда, для той одиннадцатилетней Челси, гибель матери нанесла еще один урон психике. Поле увиденного крыша совсем поехала. Папа пытался успокоить меня, хоть и испытывал серьезнейшую душевную боль. Он не нашел в себе силы расправиться с неупокоенным телом супруги, зато та одиннадцатилетняя Челси, перед их с отцом уходом из дома, в этом преуспела. Стоило отцу отвернуться, как она устремила кухонный нож по самую рукоять в голову обращенной матери. Хотела ли она этого? Нет. Было ли ей горько? Да, черт возьми! Я знала, что мамы больше нет и успокаивала себя мыслью, что мне нужно учиться перебарывать себя. Не знаю, что происходит, но сейчас папе хватает духу не отводить дуло дробовика от назначенной цели. Самое страшное, леденящее душу и кровь то, что я вижу этот кошмар от первого лица — будто голову этой пушкой собираются разнести мне. Выстрел и!.. Лес. Тяжело дыша, я оглядываюсь. Это был сон. Стоит раннее утро, часов семь от силы. Скидываю с себя накидку, облегченно вздыхаю и поднимаюсь. На спину натягиваю маленький рюкзачок. Опоры в ногах ни капли не чувствуется, ходьба дается словно испытание, а утомленные от недосыпа глаза слипаются. Спать больше нельзя: вся эта кинолента кошмаров изматывает до жути, и увидеть еще один триллер я не готова. Мой временный ночлег окружен целой цепочкой собственно сооруженных ловушек и сигнализаций: консервные банки, пронизанные рыболовными лесками, растяжки и ямы. Под рукой лежат пистолет и кинжал. И оставлять все как есть — не вариант; мне нужны свежие припасы, вода, еда, патроны… Плевать, лишь бы жизнь помогло спасти. Пробираюсь через лесную гущу и наконец выхожу на шоссе престижной ширины: шесть полос для движения автотранспорта, на каждое направление по три полосы. Именно к заправке путь мой простирается с большей осмысленностью. Дует прохладный ветерок. По коже пробегается табун мурашек. Я стягиваю повязанную на талии толстовку и надеваю ее. По телу разносится тепло. Бездумная игра ветра с копнами моих волос немного утомляет и, чтобы не мучиться, вдобавок натягиваю капюшон. Как раз вовремя. Сверкает молния, а через несколько секунд невдалеке пророкотал гром, подтверждая, что вот-вот на землю обрушится ливень. Поначалу моросит освежающий, но в то же время, холодный дождик, капли которого мгновенно и без следа поглощаются пересохшей землей. Но постепенно капель становится все больше, и под ногами стремительно появляются лужи. Провожу руками вдоль мокнущей толстовки, разглаживаю образовавшиеся складочки одежды, а заодно прощупываю, сколько времени ей понадобится для сушки. Приближаюсь к стоянке, возле которой припаркована красная «Тойота». Неподалеку расположен магазин для дальнобойщиков. Я подхожу к его стеклянной двери и всматриваюсь внимательно внутрь. Неплохо: много полок и картонных ящиков на полу. Может, смогу найти в них что полезное. Сплюнув на землю, достаю из кобуры пистолет и навостряю уши. Если мне удастся хоть что-то обнаружить, то я чертов победитель по жизни. От одной мысли о том, как в руки попадает консервная жестянка или фляга с водой, моих губ касается теплая улыбка. — Я что-нибудь найду, — укладываю пятерню пальцев на урчащий, молящий хоть бы о кусочке хлеба живот и поглаживаю его с обнадеживающими словами. Зайдя внутрь, мгновенно веет затхлостью давно непроветриваемого помещения, в нос ударяет запах гнилой плоти, если не похлеще. Такого запашка я давненько не унюхивала. Внимательно озираюсь по сторонам. Наставляю прицел на любые точки, словно желая выпустить пар на случайно попавшемся под руку предмете. К счастью, все чисто. Ни намека на припасы. Покрытые пылью полки пустуют, те самые картонные ящички, которые удачно привлекли мое внимание больше остальных предметов, содержат в себе максимум, — так это пыль, паутину, мелких жучков и паучков, ползающих внутри. В общем, — ни то, чем наешься или напьешься, ни хотя бы зарядишь огнестрел. Когда мне надоедает «наслаждаться» видом пустых полок и пола, на котором оставлены грязные следы чьих-то сапог, я уверенно шагаю к кассе. На ней кроме ненужных бумажных купюр, нет ничего. Захожу с другой стороны кассового аппарата, чтобы обыскать стол. Может быть, хоть там дела не будут столь скудными и разочаровующими. Открываю один, следом второй, третий, четвертый… Ничего! Захлопываю один из ящичков и сжимаю кулаки до побеления костяшек. — Ну как так-то?! Ничего? Серьезно? Я не для этого перлась сюда километров двадцать, чтобы уйти ни с чем! Гнев перерастает потихоньку в нечто большее. Тело дрожит, конечности немеют, дыхание сбивается. Прикрываю глаза и громко вздыхаю, стараясь нормализовать свое самочувствие. Глубоко дышу, чтобы переключиться на посторонние объекты и забыться. Становится достаточно подышать так еще две секунды, пока вставшие дыбом волоски на руках и ногах опускаются, мурашки на коже постепенно исчезают и разум проясняется. Я целеустремленно направляюсь вновь к главному залу с надеждой, что упустила нечто. Встав на носочки, начинаю водить рукой по поверхности самой верхней полки в поисках хоть чего-нибудь, но единственное, на что натыкается ладошка — мертвое тело бабочки. Такое маленькое, хрупкое, засохшее тельце когда-то прекрасного и вызывающего восторг насекомого, и эта былая прелесть вынуждена сейчас гнить в затхлом помещении. Примечаю кладовку и дергаю ручку ее двери вниз со всей силы, но кто бы еще меня просветил, что когда вся эта чумовая история только началась, люди баррикодировались как могли. Конечно же, закрыто. Я со всей дури бью по двери ногой, не жалея ни себя, ни преграду на пути. Разочарование и удручение берут тело под контроль, заставляют прижаться спиной к стене и сползти по ней на пол. — Разве я многого прошу?! — поднимаю голову на потолок, сдерживая слезы. — Чертову воду! Патроны! На худой конец консервы! Хоть что-нибудь! Поджимаю нижнюю губу и разъяренно ударяю по деревянному полу, чуть ли не в кровь разбивая кулак… Бросаю короткий взгляд на стенд с журналами возле себя и замечаю нечто интересное — почти полная пачка самокруток, вызывающая на моем хмуром лице кошачью улыбку. Очередная пачка медленно убивающего изнутри наркотика вынуждает меня радостно сорваться с места в поисках зажигалки. Я рыщу, словно крыса в куче хлама, проверяю каждый ящичек, словно бешеный параноик, который убежден, что за пару секунд высшие силы наколдуют ему припасы. Ничего. Делаю пару грозных шагов к стенду с газетами и без труда опрокидываю его, издавая при этом звериный рык. Где-то в глубине души я все же ликую от того, что хотя бы предприняла попытки не остаться сегодня голодной. Но этого мало. Самодовольство свое я-то подкормила, а вот желудок — нет. Толкаю входную дверь так, что она открывается нараспашку, и покидаю магазин. Теперь моя цель — машины на заправке. Держу кулачки, чтобы хоть одна завелась. Недолгосрочный дождь вот-вот и угомонится. Из-за серых, напыщенных туч виднеется солнечный диск. Багажник одной из машин, к слову, открыт, так и заманивая заглянуть. Но ожидания всегда отличаются от реальности: содержимое намного хуже того, что я имею при себе — то есть ничего. Железная проволока, веревка, садовые ножницы. В пути это пригодится разве что, чтобы угрожать всем, что их тела я буду использовать в качестве удобрения для своего сада, который вскоре обустрою с этими приспособлениями. Не долго раздумывая, прохожу к дверце автомобиля и сажусь за руль. В попытках завести транспорт жму один раз на педаль газа — машина выпускает пару выхлопных дымок и продолжает стоять на месте. Повторяю операцию еще раз — результат тот же. Понятное дело, что завестись нормально она не сможет, но в чем же дело? Конечно, первое, о чем я думаю, когда замок зажигания заедает, нельзя печатать в приличном обществе. Несмотря на вставленный ключ, руль остается заблокированным. Иногда достаточно подергать руль и ключ одновременно вправо-влево, без фанатизма естественно, поэтому мои вспотевшие ладошки принимаются за кропотливую работу. И некий звук, напоминающий трещащее стекло, застает меня врасплох. Это так пугает, что я подпрыгиваю на месте и подвигаюсь поближе к дверце позади себя, хватаясь за сердце. Уродливый, вонючий, с кучей открытых ран ходячий бьется всем телом, в особенности руками, о машину. Из вскрытого живота тварюки торчат свисающие кишки, где-то в тонне гнили я умудряюсь разглядеть давно неработающие органы, как, например, печень. Под давлением туловища мертвеца дверца начинает прогибаться, на стекле появляется пара трещин. Достаю нож и, не церемонясь, распахиваю дверцу авто, чем сбиваю ходячего с ног. Наступаю ему ногой на грудную клетку или, скорее, ее остатки. Ходячий «облапывает» мои ботинки, медленно, но верно поднимая руки выше — к голени. Он пытается дотянуться до плоти гнилыми зубами, вкусить ее… Но не может. В этих прогнивших насквозь глазах я даже вижу что-то старое; представляю и воспроизвожу то, что наполняло их еще при жизни; полные радости и энтузиазма, что вызывает у меня лишь жалость. Все так же не позволяя встать, вонзаю кинжал в мозг упыря. С губ слетает целая гора ругани, которая прорезает наступившую тишину, словно нож. — Черт… Мне что, придется петлять на своих двух в поисках припасов? — обращаюсь к себе. — Завести, наверное, все равно не выйдет, так что лучше не терять времени зря. Напоследок изучаю полностью салон авто и открываю бардачок. Дела обстоят так же скудно, но, к своей великой потехе, краем глаза замечаю зажигалку. Проверяю есть ли огонек и… о боги, она даже в рабочем состоянии! Поспешно достаю сигарету, зажимаю между зубов ее основание и подношу к кончику зажигалку. Блаженство… За весь месяц я первый раз ощущаю такой кайф и умиротворение. От одной мысли, что наконец-то я закурила, чувствую прилив энтузиазма и воодушевления. Наслаждаясь сигаретным дымом, продолжать путь значительно легче; даже на философию пробивает. Обычно во всех страшных историях лес вырисовывают темным и таким, что ни одна душа туда не сунется. А мне нравится, что через густые кроны клена и дуба едва ли можно разглядеть слабые проблески солнечных лучей. Кусты брусники и шиповника манят бабочек и мошек, еле заметных, если не приглядываться. Вскоре вся прелесть лесных чащ и лугов сменяется степью и колючей травой, выцветшими под солнечным диском. — Похоже на то, что в душе я тот еще романтик, — грустно улыбаюсь с этой мысли. Где-то на холмах начинают виднеться прочные стены, кажущиеся издалека маленькими и узкими. Они привлекают взор, и с поднятым пистолетом я медленно прокладываю дорогу к общине. Мне катастрофически надо найти что-то съедобное, так что я толком не задумываюсь о существующей угрозе и иду наперекор страхам. Кажется, неделю или полторы я питалась исключительно ягодами и опавшими фруктами, типа: яблок, ежевики… Живот крутит. Он урчит и сбивает постоянно с мысли. К недоеданию привык каждый выживший, но все равно приятного мало в вечной нехватке сил. Из-за чертового недоедания на прошлой неделе я была на той тонкой грани, когда обессиленный организм решил возобновить работу с новыми усилиями, и как же не вовремя такие напасти апатии случаются! В данный момент мне плевать, что за теми воротами ждет. Бандиты или толпа ходячих — все по барабану. Я справлюсь. Община окружена забором с металлической сеткой, а также расположенными по периметру ходячими. Подхожу ко входу и наставляю ствол на ворота. Глаза вмиг бегают вдоль линии стен, когда за ними слышатся многочисленное шарканье подошв. Несколько стоящих в качестве надзирателей мужчин наставляют на меня винтовки и один из них окликает: — Ни шагу больше. Что тебе нужно? — опрокидывает взгляд на местность, словно убеждаясь, что нет закаты, и спрашивает: — Как ты нашла нас? Настороженно оглядываю этого типа и опускаю оружие, изумляясь тому, что тот не застрелил меня сразу при встрече. — Мужик, мне трудно идти. Я уставшая и голодная. Какая разница? Шла по дороге и нашла… — перевожу взгляд на ворота. — Что за община? Вас много? А еда есть? — Ответь на вопрос: кто ты? — настаивает он на своем, но жаждой избавиться от меня поскорее от него не веет. — Это имеет значение? Чувак, по мне разве не видно, что я ребенок! Что, по-твоему, семнадцатилетняя девка сделает вам? Опусти пушку и дай поговорить с вашим лидером. Ни один мускул не дернулся на лице надзирателей, но оружие они все же опускают. — Может, ты тоже опустишь оружие? — с явной колкостью в голосе интересуется второй. Показав средний палец, я демонстрирую свою коронную улыбку; улыбку, которая якобы говорит: «Вы меня не знаете, и никогда не сможете заглянуть мне в душу, но если что не понравится — я вам глотки погрызу, как бешеная псина». — Разбежались, — только крепче сжимаю оружие в руках. — Ну так что, позволите побеседовать с лидером или мне сперва станцевать надо? Надзиратели оглядываются куда-то назад и начинают кому-то отчитываться. — Сэр, она одна. Как скажете. Ворота медленно открываются. По обе их стороны располагаются люди, вооружившиеся автоматами и ножами, а посередине… Не может быть… Мужчина с приличным массивом растительности на лице, суровым, отрешенным взглядом, одетый в черную кожаную куртку и заправленный за ее воротник красный платок, закидывает на плечо биту, обмотанную окровавленной проволокой. Поморщившись при виде моей фигуры, он командует людям: — Опустить оружие! Челси? Это ты? Нижняя челюсть в секунду отвисает, а сигарета падает на шоссе и моментально гаснет. Единственное, что мне удается выдавить: — Папа?