***
Со скрипом открывается дверь. Заходим в большую, просторную комнату, выполненную в приличном, даже роскошном для этих времен стиле, хотя и в преобладающе пастельных оттенках. Прикусываю внутреннюю часть щеки, пальцы крепко удерживают поднос с некой субстанцией, которая, предположительно, является кашей. Отец показывает рукой на кресла, окружающие деревянный журнальный столик, и предлагает сесть. Я слушаюсь и молча сажусь, поставив пищу на стол. Папа занимает место напротив меня. Скольжу взглядом по стене позади него, на которой висят откровенные фотографии женщин, светящих своими формами в кадре. Я старательно не замечаю этого и смущенно отвожу взгляд. Заправляю выпавшую прядь волос, которая ни с того ни с сего начинает мешать и отвлекать; обычно я редко задумываюсь о своем внешнем виде. Такие мелочи, как неопрятная одежда, растрепанные волосы и синяки под глазами, не донимают меня. — Нравится? — скрещивает пальцы в замок и заглядывает мне в глаза так, словно гипнотизирует. Немного помедлив с ответом, хмурюсь. Конечно, Святилище являет собой хорошую защиту и крепость, учитывая метод ее обороны и всех этих людей, называющих себя «Спасителями». Жизнь в ее пределах, которая не потеряла ровным счетом ничего — все те же обязанности, способы пропитания, который действует за правилом делаешь работу — получаешь награду. Несмотря на все эти правила и сохранение на первом месте прежний ритм жизни, остальные Спасители, кроме их лидера, имеют очень посредственный вид и кажутся рабами на побегушках у своего хозяина. — Откуда у подавляющего большинства твоих людей шрамы и ожоги? Папа наклоняет корпус вперед и чешет подбородок. На его лице ясно видна изможденность. Походу, я его уже успела доконать кучей вопросов, но тем не менее, вопреки напряженному выражению лица, он отрезает куда спокойнее: — Нет, ты не хочешь этого знать. Не доросла еще. — Мне семнадцать, — охотно возражаю и мысленно задаюсь вопросом, в курсе ли он вообще, что детям свойственно расти. Суровость как рукой снимает, и папа округляет глаза. — Боже… Я столько пропустил, — на этой ноте словно впиваюсь в него взглядом в надежде испепелить, но на самом-то деле меня грызут двоякие чувства и непонятная мне пока что неопределенность. Папа успевает шуточно пригрозить, мол, «выбирай правильный взгляд при разговоре со мной». Его лицо расплывается в волчьем оскале; не находит в себе не съязвить по поводу моего замечания: — А мне казалось, что тебе пятнадцать… Слава Господу, что ты предотвратила анорексию. Моя девочка, да ты немного поправилась! Вообще он прав: раньше я была чертовски худой, но с возрастом я действительно набрала в весе и так точно не определю причину. — Черт побери, да я в шоке от того, насколько ты выросла! Обогнала тех кусков дерьма, которые в школе тебя сравнивали с мусором! — по-озорному улыбается и, как совсем маленький, принимается крутить в руках биту. — Всем тем жалким микробам ты бы шеи свернула! Если бы они были живы и встретили тебя, ты бы им точно свернула яйца! — Ты так и не ответил на вопросы. Отцу пальца в рот не клади; отмахивается и заливается истеричным смешком, взбесившим меня куда сильнее. Узнаю своего старика… Чертов хитрец никак не хочет отвечать. Лишь кладет руки со сплетенными между собой пальцами на стол, его глаза выражают интерес. Дайте угадаю, сейчас последует каверзный вопрос. — Докладывай, принцесса, где и с кем была? Чем занималась? Как выживала без своего папки? Его воодушевление страшит, но я убеждаю себя, что мне на это как-то все равно. Единственное, что меня волнует — не может же он на ровном месте так и сяк избегать вопросов. Значит, есть причина. Но какая? Опускаю голову и стараюсь рассказать все, как есть. После смерти мамы мы с папой пустились на поиски лучшего места. Так как жила наша семья вблизи леса, туда мы и направились — в самую чащу. Мы пытались избегать населенных пунктов и мест большого скопления людей в прошлом. В основном, мы с ним блукали по лесу, но, так или иначе, дорога все равно приводила нас в город, где есть магазины с залежами припасов, дома, гостиницы и ночлеги. Во время одного из таких выходов в город на нас с отцом напала шайка мародеров. Мы разделились. Я осталась одна и для того, чтобы выжить, приходилось из шкуры вон лезть в поисках временного укрытия и придумывать разнообразные способы его обороны. Приходилось учиться бороться со страхами, убивать и быть более ожесточенной. К счастью, чисто случайно во время охоты я наткнулась на старых друзей, благодаря которым сейчас жива. Это была моя подруга, Молли Уилсон. Она отвела меня в лагерь, где обосновались ее старшая сестра Пейдж и Мэтт, мальчик, который еще со школьных времен нравился нам обеим. Мы выживали вместе на протяжении двух лет: веселились, вели себя, как кучка подростков из фильмов, несмотря на конец света. Два адских года с ними пролетели как один. Но дальше все было только хуже. Как и все близкие мне люди, они не задержались в моей жизни. Я снова осталась одна. Дни перетекали в недели так долго и томительно, что я уже и не надеялась встретить знакомые лица. В одну секунду глаза слезятся. Повторяя изгибы щеки, маленькая слеза скатывается по скуле. — Мне жаль, — пытается отвертеться папа. — Забыл, что не стоит заводить подобные темы. Ничего не отвечаю. Подвигаю к себе поднос и начинаю тыкать вилкой в подобие еды, напоследок прошептав отцу: — Забудь об этом.***
Комната. Недалеко от окна стоит стол в светло-бежевых тонах, окна занавешены серой тюлью, а у противоположной стены — койка. Ну это в просторечии, а быть достоверной, это большая двуспальная кровать с боковой спинкой и тканевой обивкой. Выглядит донельзя удобной! — Вау, — еле слышно выпаливаю я, проходя вперед. — Это… Это потрясающе! Помещение, которое отец выделил для меня, представляет из себя довольно обширную комнату, похожую стилем и исполнением на его, ну, и картиночки нагих женщин тоже имеются — куда без них. Всюду угнетающая атмосфера, но тем не менее в ней можно найти что-то свое. Стены также увешаны рваными по углам плакатами групп и тизерами к фильмам, которые этот мир уже никогда не увидит. Окон по минимуму, так что освещение оставляет желать лучшего. Напоминает мне мою старую комнату. Следом за мной заходит папа и закрывает дверь. Становится довольно темно, что даже та настольная лампа, которая стоит при входе на тумбе, практически не помогает. Я подхожу к кровати и начинаю стелить постельное, от которого веет свежестью. — И все-таки кое-что не дает мне покоя… как у моей дочурки дела? Как жилось без меня в плане… ну знаешь, приспособления. Смотрю на отца через плечо и томно вздыхаю. — Наверное, можно догадаться, что было очень трудно, — огрызаюсь в ответ и раскрываю глаза только шире от того, что в голове это звучало нежнее. — Пап… ты что, даже не пытался меня найти? — оборачиваюсь и поднимаю покрасневшие глаза на отца. — Я все это время думала только о тебе и мертвой маме, а ты даже не вспоминал обо мне? Лицо папы почти не меняется, и внутри у меня начинает все свербеть. Он выглядит и звучит скорее раздраженным, а пояснение слетает с его губ с такой резкостью и скоростью, как зазубренный стих. Небось ожидал вопрос и заранее подготовил все лазейки, чтобы не казаться в глазах дочки безответственным родителем. — Что ты несешь?! Конечно же, я искал тебя! Искал месяцами, ждал годами! Ты никак не объявлялась, так что в какой-то момент надежды превратились в тлен. Папа шагает по направлению ко мне. Приблизившись, поднимает мой подбородок кверху и вынуждает посмотреть себе в глаза, а затем аккуратно тычет битой в мой живот. Очень вовремя он начинает урчать, хотя я буквально пять минут назад плотно поела. Впервые за долгие годы. Но негодования желудка вызваны не голодом, а звериным страхом. Столь смелое движение битой, на которой, между прочим, красуется острая проволока, заставляет меня чуть скрючиться. — Челси, ты никогда не была такой, как все. Ты всегда действовала, исходя из собственных принципов, была по натуре бунтаркой и поступала так, как сама того пожелаешь. Я верил, что где-то там такая упертая и целеустремленная девка, как ты, выживает. Мне жаль, что я пропустил большую часть твоего взросления, не был рядом и даже в какой-то момент начал считать тебя мертвой. Единственное, что мне удается ответить: «Как скажешь». Краткость очень даже кстати — портить сейчас всем настроение желания нет. В голосе папы отчетливо слышу нотки наигранной печали и неискренности. Прошло около семи или даже восьми лет с момента нашей последней встречи; папа сумел зажить по-новому, обрести верных подданных, неплохой титул и целый гарем красивых женщин. Конечно же, какое ему было дело до пропавшей дочери? И все же, верить хоть в оставшуюся капельку отцовской любви мне хочется. Без лишних слов вновь принимаюсь за наведение порядка в комнате. — Если честно, все то время, проведенное с Мэттом, Молли и Пейдж, я считала ужасающим из-за собственных пороков и слабости. Думала, что умру самой первой. Единственная причина, по которой я выжила — все те люди, пожертвовавшие собой ради меня, — склоняю голову и на секунду отвлекаюсь от работы, так как папа обхватывает мои плечи, прижимает к себе и утыкается носом в волосы. — Понимаю… Давай-ка лучше о чем-то хорошем. Люсиль не любит грустные разговоры, — поднимает руку с битой и внимательно рассматривает ее, ухмыляясь. — Правда, Люсиль? — Ты называешь биту «Люсиль»? В честь мамы? — вздрагиваю всем телом, когда до ушей доносится тихий и хриплый смешок папы, а затем и коварное «да». Я не зацикливаюсь на этом, чтобы не заводить диалог в тупик, хотя уже мысленно принимаюсь жалеть о нашей с папой встрече. — А что насчет припасов? У вас действительно всегда их хватает? И обычно нет чрезвычайной нужды в них? — Этот мир жесток, — с энтузиазмом произносит он. — Все выживают так, как могут. Есть те, кто сильнее, а есть те, кто слабее. Спасители сильные, а Святилище — пристанище сильных. Усекла? От столь таинственного ответа каждый глоток воздуха становится болезненным. Хочется узнать еще больше всего, хочется заглянуть отцу в душу и разузнать все подробности. — Вы грабите? Нападаете на другие общины и группы? Оскал становится шире, а возле глаз появляются складочки морщин. — Сильные всегда превосходят слабых, разве я не прав? Так зачем же томить бедолаг оттягиванием того, что ждет их в скором времени? Зачем же оттягивать смерть, ведь можно использовать этих экземпляров как ресурсы, не так ли? Опускаю взгляд и надуваю губы. После долгой разлуки с папой я уже даже, кажется, общаться разучилась. Подступают явные стеснение и отсутствие уюта. — Как-то я ограбила одну группу. Восемь или девять человек. Мне нужны были припасы, а у них их было полно: консервы, вода, медикаменты… Проблема в том, что там было двое детей и одна беременная, — поглядываю на отца, на время замолкнув, а после снова продолжаю: — Они отказывались отдавать инвентарь, один из них мне угрожал, а у меня на шее был другой выживший, которому срочно нужны были медикаменты. И я поступила, как ты меня учил: подумала прежде всего о себе. Я выстрелила в того, что угрожал мне, после потребовала припасы. Ранения были не смертельны, но не знаю, к чему они привели в конечном итоге. Отец задерживает на мне взгляд. — Вина пройдет, Челси, — отчеканивает он и смотрит уже на дверь в попытке поскорее удалиться. — Ладно, ты тут пока осваивайся, а мне лучше уйти. Чертовски хочу трахнуть хотя бы одну из своих жен, — заключает в объятия и целует в макушку. — Не скучай! Не беспокойся, не буду. Бросаю взгляд вслед уходящему силуэту, усаживаюсь на койку и достаю из пачки еще одну сигарету. Я как тот еще подросток, выжидающий ухода родителей, чтобы ощутить на языке вкус табака. Поджигаю кончик сигареты с бутаном. В перерывах между выдыханием дыма задумчиво проговариваю: — Интересно, папа до сих пор помнит, что я курю… В воздухе вмиг появляются клубки выдыхаемого дыма. Улегшись на постель, я полностью расслабляюсь и решаю всего на секунду сомкнуть веки в попытках проанализировать поступки и слова отца.