It was always you

Спустя бесконечное, кажется, число часов тренировок, съёмок и записей песен, наступает день икс, а именно — день первого выступления на музыкальном шоу. Волнуются все, но откровенно потряхивает, кажется, только излишне впечатлительного сегодня Доёна — он трясётся и в общаге, и в машине, и сейчас, в гримёрке. Тэён сидит рядом с ним, положив ладонь на его плечо в успокаивающем жесте, и напоминает о том, что они репетировали достаточно для того, чтобы показать идеальное и мощное выступление, что это, в конце концов, уже не первый их камбэк. Доён кивает, но больше на автомате. Марк наблюдает эту картину из противоположного угла гримёрки, пока ему поправляют макияж перед выходом. Сам он уже практически не переживает, потому что знает — они действительно хорошо подготовились и их тяжёлый труд просто обязан окупиться. На Донхёка он старается не смотреть — стилисты будто прознали о его чувствах и решили вдоволь поиздеваться. Младший в новом образе настолько восхитительно красив, что смотреть больно. Над каждым, конечно, трудилась целая команда профессионалов, но Донхёк в глазах Минхёна выглядит восьмым чудом света, не меньше. Он всё так же слегка злится на одногруппников, но своих истинных эмоций не показывает. Когда объявляют, что их очередь совсем скоро, Доён ненаигранно хватается за сердце, остальные едва заметно бледнеют. Однако всё равно идут к сцене (половина — явно на негнущихся ногах), наблюдают за выступлением хубэ, которые кажутся ещё немного неловкими, но, безусловно, очень стараются. Пока они поднимаются по небольшим ступенькам, Минхён, поддавшись внезапному порыву, слегка сжимает пальцы впереди идущего Донхёка своими. От такого простого, но неожиданного жеста Донхёк вздрагивает и оборачивается. На удивление он не хмурится и не язвит, напротив, когда спустя секунду понимает, что произошло, то слегка улыбается в ответ. И эта улыбка придаёт Марку сил. Их страх и волнение не оправдываются совершенно — выступление проходит более чем хорошо, даже превосходя последнюю репетицию. Шквал аплодисментов вперемешку с криками поклонников оглушает, осознание того, что они справились, накрывает волной, и Минхён, видя, как счастливо улыбаются его одногруппники, улыбается тоже. Он сейчас — одна сплошная эмоция, мозг будто отключается, давая чувствам полную свободу. Именно поэтому, едва они оказываются вне сцены, Марк берёт Донхёка за запястье и ведёт по коридору за собой, не обращая внимания на тут же посыпавшиеся на него со стороны хёнов вопросы. Донхёк всё ещё тяжело дышит после выступления, и, что крайне неожиданно, не говорит ни слова до того самого момента, как они заходят в чудом найденную пустую гримёрку, в которой до безобразия сильно пахнет женскими духами, и Минхён закрывает дверь на замок. — Нам нужно… — Хён, я… Они начинают одновременно, и замолкают одновременно тоже, практически смущённо. Марк неловко улыбается и подходит к Донхёку, останавливаясь на расстоянии пары шагов. Сердце бъётся в разы чаще, чем перед выступлением, и вот сейчас-то он наконец начинает по-настоящему волноваться. Но отступать уже некуда. — Донхёк, просто послушай меня, пожалуйста. Младший кивает, и выглядит он так, будто тоже отчего-то волнуется. — Я… чёрт, — Минхён от волнения сжимает холодные пальцы Донхёка в своих, будто ища поддержки, будто это гарантирует, что его не бросят наедине с чувствами. — Я не могу, Донхёк. Я не могу это сказать. — Просто говори, что думаешь, — Донхёк ободряюще улыбается, легко поглаживая большим пальцем минхёнову ладонь. — Как раньше, когда ты от меня не прятался. — Тогда прятаться от меня будешь ты, — нервно хмыкает Минхён. Донхёк в ответ только закатывает глаза и шепчет: «Говори». И Марк говорит. Торопливое и непонятное донхёкятебялюблю на грани слышимости, зажмурившись, словно ожидая, что Донхёк его сейчас за такое ударит. — Что? — Не заставляй меня повторять. — Я правда не расслышал, что ты сказал, — практически с возмущением говорит Донхёк. — Повтори. Для Минхёна это как свежая порция издевательств. Ему проще было бы, наверное, провести в тренировочном зале двое суток подряд, а не повторить. — Знаешь, что меня расстраивало больше всего, хён? — Донхёк, не дождавшись от него ответа, начинает говорить сам. — Не то, что ты меня избегал или о чём-то умалчивал, нет. А осознание того, что ты мне не доверяешь. Мы дружим столько лет, и никогда, ни разу, я ничего от тебя не скрывал. И что в ответ? Ты даже сейчас будто боишься меня. Я тоже люблю тебя, идиот. Настолько сильно, что только ты мог не заметить. Да о чём я вообще… — у Донхёка голос срывается, а пальцы, которые Минхён сжимает в своей ладони, подрагивают. Он выглядит так, будто ещё немного, и разрыдается. Марку словно сердце сдавливает невидимой огромной ладонью, потому что всё это — только из-за его глупости. — Я люблю тебя, Донхёк, — и будто гора падает с плеч, даже дышать становится легче. Минхёна хватает только на неловкое: — Долго я думал, да? — Слишком, — выдыхает Донхёк. Он так безумно близко, и в разы прекраснее, чем во всяких снах. У него растрёпанные волосы, сверкающие от подступающих слёз глаза и тёплые ладони. Марк отмечает ещё много-много маленьких, присущих только ему, деталей, из которых складывается тот Донхёк, которого он любит. Которого он всегда любил. Целоваться с Донхёком в реальности — в разы круче, чем во снах. Он здесь, рядом, такой настоящий и оттого — ещё более восхитительный. И шампунь у него, кстати, пахнет не яблоками, а чем-то тёплым и солнечным, подходящим Донхёку. — Я обещаю, что с этого момента буду доверять тебе безоговорочно, — шепчет Минхён, когда наконец находит в себе силы оторваться. Он прислоняется лбом к донхёковому лбу, восстанавливает дыхание и улыбается широко, потому что идиот влюблённый, что с него взять? Донхёк не успевает ответить, его прерывает крик: «Вы здесь, маленькие засранцы?», который однозначно не может принадлежать никому кроме Юты. Марк хочет крикнуть, что да, но Донхёк, тихо посмеиваясь, зажимает ему рот ладонью. — Мы здесь, — говорит он тихо-тихо. — Но ему об этом знать необязательно. — Мы выезжаем через десять минут, не появитесь — общественный транспорт к вашим услугам! — громко, на всё, наверное, здание объявляет Накамото. Затем что-то бормочет себе под нос на японском — ругательство, наверное, — и уходит. — Я не хочу ехать на общественном транспорте, Донхёк. — Почему нет? Так романтично. — Особенно если нас найдут фанаты. Такая романтика будет. — Ладно, не ворчи, — Донхёк смешно морщит нос. — От этого чудесного запаха мне уже плохо становится, поэтому придётся выходить. Он оказывается у двери слишком резко, буквально в один широкий шаг. Затем тараторит: «Кто последний, тот будет всё объяснять хёнам!» и срывается с места. Минхён не торопится — Донхёка всё равно уже не догнать. Он объяснит, обязательно объяснит — придётся, потому что живя в одной квартире скрывать подобное попросту невозможно. И хёны, он практически уверен, поймут и воспримут новости как замечательный повод поиздеваться. Но это — сущие мелочи, потому что он наконец чувствует себя счастливым.