Letters from the past

      Прошло где-то часа два, после того, как я заставил себя сползти с дивана и пройти на кухню. Бессонная ночь отключила все эмоции, не давала мыслить чисто, логично, а лишь оставляла какие-то несвязные куски и отрывки ночных раздумий.       Мне не нужно было искать объяснения сообщению Юли. Я прекрасно понял, что она имела ввиду. В моей голове сейчас были совершенно другие вопросы, на которые я, как говорят англичане, tried in vain ответить самому себе. Я влюблялся, сука, я определенно влюблялся в эту девчонку. Со мной это случалось, отнюдь, нередко. Но мог ли я позволить себе такую роскошь — оставить рядом с собой какого-либо человека, привязать к себе, понимая, что это облегчит мое душевное состояние, даст мне хоть какие-то внутренние силы справляться со всем дерьмом, что творится всегда. Да, абсолютно всегда. Нет, волны светлых проблесков, определенно случались, но поверьте мне, жить в одной конуре с моей депрессией только по нраву такому же мазохисту, как и я сам. Более всего, меня пугало то, что моя эгоистическая натура не вынесет боли. Расставания с ней. А рано или поздно расстаться бы нам все равно пришлось: по документам лет через 5-6, может, чуть больше. А если уедет она?.. Я лениво посмотрел на нетронутые куски еды, которые я автоматически достал из холодильника и поставил перед собой. Почесав лоб рукой, в которой был зажат еще тлеющий окурок, я закашлялся — дым заколол глаза, выскочила слезинка, а с окурка аккуратной горсткой скатился горячий пепел на запястье. Я вскинул рукой, и этот жест меня вернул к реальности.       Нет, я вообще не знал, что делать в этой идиотской ситуации. А что, если рассказать ей мою тайну? Признаться в этом? В том, что я чокнутый старикашка, с маниакальным психозом, с бесноватыми скачками настроения, но зажатый в теле молодого и н е с т а р е ю щ е г о парня, регулярно просыпающегося со стояком, да с молодецкой удалью скачущего на легких на передок девках. Меня поворотило от этой мысли, я потянулся к форточке, чтобы впустить в кухню свежий воздух.       Нет, исключено, она просто пошлет меня нахуй. Это в лучшем случае. А в худшем… В худшем случае она посмеется надо мной, как над последним долбоебом, что может запустить во мне такие механизмы психологической защиты, что даже от мысли о своих возможных действиях я жутковато поежился.       Единственное, что я знал точно, — я хотел бы быть рядом с ней. И она этого хотела. И еще одно: она каким-то невообразимым образом меня понимала. Понимала по-своему, немного странно, но все же. И от этого на душе становилось сладко и тепло, внутри расплывался тоненький мягкий кружочек, как оладьи, на которые вылили горячий сироп с маслом.       Я окончательно выбросил уже третий окурок и бросил в мусорный пакет еду, к которой даже не притронулся.       Пройдя в комнату, я бросил взгляд на телефон, который ночью закинул подальше — в подушки от дивана. Чертыхаясь, я достал его и охерел от пропущенных вызовов: несколько от Ярика, от нашего звукаря, звонки из банка, звонок с биржи труда. Ни одного от нее.       Я покрутил в руках мобильник и набрал номер, который не набирал уже лет сто. Мы обменялись ими в 80-х, когда мобильники только начали появляться, но сейчас я звонил на стационарный, уже понимая про себя, что номер мог давно поменяться, квартира могла быть сдана кому-то другому, а самое страшное — моего абонента уже могло не быть в живых.       В ожидании ответа я нервно стучал костяшками по деревянному столику, около которого я почему-то присел на корточки. — Да, слушаю, — на конце провода прозвучал нечеткий, сбивчивый голос, с долгими годами приобретший хрипотцу. — Марта? — чуть помедлив ответил я, сердце бешено застучало. — Что? Кто это говорит? — в трубке что-то неприятно зашуршало, но вот звук снова восстановился, — да, это я. А с кем я говорю? — голос звучал чуть нервно. — Марта… Привет, — неуверенно начал я и, запнувшись, произнес, — это Мирон. — Что? Мирон? Где ты сейчас? Как ты? Почему ты не звонишь мне? — Марта быстро затараторила, будто бы боясь, что не успеет озвучить все вопросы, естественным образом, накопившиеся у нее за такие долгие годы.       Я позвонил своей двоюродной сестре. В свое время, детьми, мы были достаточно близки, наверное в силу того, что я был единственным и совсем непростым ребенком. Достаточно для того, чтобы выбрать её в качестве единственного молчаливого хранителя моей тайны. Сейчас ей было около 80-85, что-то вроде того. Она была единственным человеком, кто был посвящен в мою страшную тайну, кто мог с хитрой улыбкой мягко шутить на эту тему, не вызывая у меня приступов гнева, подначивая меня и иногда возвращая к жизни из глубоких мыслей, раз за разом утаскивающих меня на дно. За то время, что я сбежал в 30-х, мы виделись несколько раз в Америке. Я помню приветливое лицо Марты, уже кое-где испещренное мелкими морщинками, и большие светлые глаза, гусиными лапками у краев выдававшие веселость натуры и характера моей сестры. Она рано потеряла мужа — он погиб на второй мировой, а детей у них не осталось.И хотя она поддерживала связь еще некоторое время с моими родителями, в 50-х переехала в Америку, где устроилась учителем в школу с историческим уклоном. В Англии, как она сама выразилась в тот долгий вечер «все так и сквозило этим снобизмом, вперемешку с дождем и запахом гадкого черного чая. Здесь я пью соки, знаешь, они увеличивают выработку коллагена, — не всем так повезло, как тебе, » — я оценил её каламбур. Она приняла мою проблему, не сразу, но без лживых воздыханий, расспросов и прочего. Она приняла и мой путь, но взяла с меня слово: звонить. Все свои обещания, как и предполагалось, я просрал. Но и на это Марта не обижалась, колко делая мне замечания относительно того, что у меня, вообще-то, проявляется лысина, и в моем-то возрасте уже следовало бы задуматься о ревматизме, она неведомым мне образом давала силы продолжать жить дальше. Именно поэтому я и звонил ей сейчас — вопрос казался мне ну просто неразрешимым. К этому моменту я для себя окончательно решил и принял, что ЧЕРТ ВОЗЬМИ, Я ВЛЮБИЛСЯ, Я ТАК БОЛЬШЕ НЕ МОГУ.       Разговор длился уже как минимум час. Я устало потер переносицу, постоянно говоря в трубку «Да, да, Марта, да, может быть, приеду… Не голодаю, нет, Марта, я не думал о суициде!» Наконец, разговор вернулся в нужное мне русло. — Скажи мне, ты любишь её? — уже серьезно спросила она, — нет, действительно, так, что готов? — Ну пожалуйста, — протянул вяло я, — давай только без соплей, я не спал ночь. Я уже описал тебе всю ситуацию три раза. — Так чего ты боишься? — она сказала это так просто, так легко, будто бы отчитывала меня за боязнь выйти к школьной доске. Я опешил, на секунду оборвав дыхание. — Алло, Мирон, ты там в порядке? — В полнейшем, — сухо протянул я, — но мы же уже говорили, что я не могу быть с ней долго, что она уедет, возможно, не поймет меня, а если поймет, то что делать… — О Господи, ну хоть раз в жизни не будь ты такой занудой! — воскликнула она, старческие нотки чуть перескочили зону меццо, — ты понял, что я тебе сказала на этот счет? Нужно действовать. И точка. Я тяжело вздохнул в трубку. — И не смей мне тут вздыхать! — Ну маа-ам, — саркастично усмехнулся я, вспомнив детство. На конце звонко рассмеялись. Марта даже спустя годы оставалась все такой же беззаботной, но понимающей сестрой. — Ладно, молодой человек, эта тема закрыта. Скажи-ка мне вот что: ты носишь мой подарок, который я привезла тебе из России? — я сглотнул, явно почувствовав, как брови Марты неумолимо сложились в злобный домик. Никакого подарка я не помнил. — Эээ… протянул я, знаешь, сейчас у меня такой стиль, как бы… — я изо всех сил пытался выползти из неловкой ситуации, ужом извиваясь в своем вранье. — Ясно, — вкрадчиво, сказала женщина, — видимо на память твоя пресловутая регенерация не действует. Перстень, папино, с камнем таким, рубин, кажется, ну? По спине пробежал холодок, а правую пятку больно кольнуло, будто я снова встал на холодный кафель своей ванной комнаты. — Рубин? — только и смог вымолвить я. — Ага, нет, да, точно он, — забубнила Марта, видимо что-то параллельно делая по дому, — ты же обещал. И вообще, — продолжила она заговорщицки, — оно же волшебное. Я закатил глаза к Всевышнему, подумав, что сестренке пора начать пить какие-нибудь таблетки от деменции. — Волшебное, значит? — Самое, что ни на есть! Тем более ты сам мне тогда в детстве рассказал эту историю. И припер кольцо отца в качестве примера. Ну вспомни, Мир! Извини, пора бежать, но ты обязательно мне перезвони! На этот раз — без всяких там, — отчитав меня, Марта повесила трубку.       Хм, силясь достать обрывки воспоминаний из головы, я откинулся на спинку кресла. Кольцо… История. Детство…       Яркая вспышка воспоминания вдруг проткнула мой уставший мозг буквально насквозь. Будучи гимназистом, я бегал в очень странные места Петербурга. Такие квартиры были чем-то элитарным, чем-то, где ты мог почувствовать себя частичкой магической стороны неведомого варьете. А ведь попросту это было что-то среднее, меду публичным домом и английским клубом. Нет, не таким, каким вы его себе привыкли представлять, а такой, где серьезные мужчины в чинах играли в бридж, выпивали и обсуждали последние придворные и чиновничьи делишки. Но те места были иными, модерновыми для своего времени. Там курили опиум и смеялись над веяниями моды, критиковали немецких философов. А еще глазели на французских куртизанок. Я к своему стыду, бегал за последним. Одна из таких барышень и поведала мне очень старую, и с тем очень сомнительную историю. Будто бы все люди на земле имеют свою вторую половинку, только пока не знают об этом. Обнаружить её непросто, можно объездить весь земной шар и так её и не найти. Однако обязательным условием для поиска нужно было вот что: какой-то знак, примета, по который ты найдешь своего человека, свою половинку; француженка говорила про украшение, будто бы если часть одного идеально впишется в вещь другого, то обладатель последней — ваша судьба. Бред, согласитесь. Но я, окрыленный магией и её бархатным голосом, не задавая иных вопросов, ринулся домой и перочинным ножиком вскрыл секретер своего отца, выудив оттуда перстень, украшенный старинной гравировкой. Однако в кольце был изъян — не хватало камня. Вымолив у матери денег, я отдал их нашему дворнику, послав в ближайшую мастерскую, и к вечеру уже кольцо было у меня, которое я с гордостью и продемонстрировал кузине. Щедро приврав пару жутковатых деталей к истории француженки. Так кольцо стало волшебным, а мы с сестрой шутили, что обладательница похожего пойдет со мной под венец.       В голове вдруг помутнело, перед глазами пронесся круг света, испещренный яркими огоньками рубина; камушки закружились в непонятном танце, а в центре круга красовалось мое кольцо, которое я нашел в собственной ванной и почему-то сразу не узнал. В висках застучали маленькие молоточки, пронизывая их болью, как раскаленным прутом: круг, мельтешивших перед глазами огоньков остановился и превратился в изящный браслет, в котором не хватало одного-единственного, ярко-алого камушка.