свежие раны я назову раем ведь делает нас сильнее то, что не убивает
Мы собирали какой-то старый конструктор. Что-то из тех древних подарков, которые нужно трогать лишь тогда, когда у тебя есть помощник. Спустя три или даже четыре года подарок был успешно открыт. Этот день в целом был похож на Новый год, на тот праздник, в который мы с Ваней мирились, потому что нам двоим дарили подарки и нам это жутко нравилось. И, честно, смешно слышать о детях, способных радоваться от того, что они кому-то что-то подарили. Дети жадные. И именно детская жадность делала нас с Ваней друзьями в Новый год. Именно она крепила ненависть в другие праздники, когда подарок получал лишь один из нас… Мы собирали конструктор, какой-то домик. А в своём кабинете папа проверял мои переписки за целый день, на который мне вернули телефон. Мама была очень смущена, прося дать ей его «на секундочку», а я слишком обижена, чтобы устраивать скандал. И он там ничего не найдёт. Только банальную переписку о том, что он сволочь. Он думает, что мне плохо без телефона и педофила, но мне плохо из-за чёртового графика, чёртового Виктора Геннадьевича Соловьёва, который смотрит с презрением. А в школе скоро праздник. Я рисовала к конкурсу пустой сине-зелёный лес, который Анфиса раскритиковала за пустоту, но похвалила за исполнение. Мама сказала, что я должна пойти на концерт, купила платье. Дорогое, но такое дешёвое. С тех пор времени на меня у мамы нет. — И кто побеждает? — я посмотрела на Ваню насмешливо, а он, видимо, давно безуспешно пихая одну детальку в другую, психует и громко вздыхает. Но не ругается. Я для него сейчас как больная, к которой никто и никогда не приезжает из родственников. — Не знаю, — он пытается в лёгкую, но скрипит зубами. Я, кажется, только и жду, когда же он накинется на меня с кулаками, когда же Ванечка снова станет плохим, а я хорошенькой. — Пока затишье. Наверное, придумывают что-то грандиозное. Ради Эли или ради себя? Я качаю головой, но не спрашиваю. Хотя язык чешется. Хочется вылить на него всю свою злость и агрессию, просто потоптаться по его гордости. Кажется, я начинаю понимать Ваню прошлых лет. Хорошенькая сестра и мальчик, который не успевает за учителем и грубит ему. Хорошенькая сестра и мальчик, который начинает возвращаться домой позднее девяти вечера. Хорошенькая сестра и мальчик, у которого папа нашёл сигареты. Часть первая. Часть вторая. Ты такая сука, стукачка малолетняя. Но, несмотря ни на что, мосты из деревянных деталей я собираю лучше. У меня ловче выходит искать подходящие, я не боюсь смотреть в инструкцию и на картинку с тем, что должно получиться. — Что ваш класс готовит на концерт? — спрашивает Ваня. Ему нужно разговорить больную, чтобы она не заплакала, наблюдая, как мама её соседки приезжает каждый день. Чтобы она не запачкала книжку из больничной библиотеки соплями-слезами. но так нужно было раньше — Кажется, кто-то поёт. А у вас? — А Петров прикольно сообразил… И он что-то говорит. Явно не «пумпурум-пум-пум» как слышу я. Иногда делаю вид, что посмеиваюсь, не поднимая глаз. Хочу поскорее собрать мост. Собрать. Полностью. Раньше меня хотели назвать Беатриссой. Полин, ну какая Беатрисса? Беатрисса Антоновна? А Ваня всё говорит. Услышала слово «химичка» и снова пумпурум. Кто-то входит в комнату без разрешения, будто не понимает, что мог помешать удушению одним из нас одного из нас. Кто-то очень тихий, напыщенный и сердитый. Кто-то даже не пытается быть непринуждённым. Кто-то кладёт мой телефон на тумбочку и выходит, когда я соединяю две детальки с громким треском. Ваня отбирает их, кажется, проверяя, не сломала ли я чего, но потом я чувствую, как щиплет кожу руки, и замечаю кровь, спешно выбигающую из банальной царапины. У меня таким миллион было. И Ваня почти всегда был рядом при этом. — Нормально, — отмахиваюсь. Ваня, кажется, что-то спросил. — Вы, то есть, мириться не собираетесь? — Я точно не собираюсь, — говорю чётко и ясно, наверное, даже честно. Потому что я не хочу, чтобы смешивание меня с грязью сошло ему с рук. Чтобы хотя бы кому-то оно сходило с рук. Ваня усмехается, не верит. А смысл верить, если я всегда прощала его? Наверное, так он думает. Маша, которой некуда бежать от человека, входящего в её семью. Именно так и подавляются обиды. Но я могла бы сбежать от папы к деду. Мы бы сошлись на презрении к отцу, он, возможно, даже стал бы воспринимать меня всерьёз. — Мы с Даней готовим личный сюрприз на концерт, — хмыкает Ваня и мне подмигивает. — Только пока никому — сюрприз! а мне и не кому Я снова пробегаюсь по одной и той же строчке. Кажется, разучилась читать окончательно. Раньше, после первой книги «Сумерки», это было взахлёб. Внутри всё трепетало от пустой книжной романтики, а теперь я не чувствую абсолютно ничего. И ничего не понимаю, забивая голову домашними сплетнями и звуком храпа с соседнего шезлонга. На манеже всё те же: Виктор Алексеевич дрых на свежем воздухе рядом со столиком, на котором стоял пустой стакан, а я вышла почитать. Замерев с книгой, я заметила взгляд безымянного садовника. Просто никогда ещё не приходилось говорить с ним или даже здороваться. В детстве было не до этого, а сейчас как-то поздно знакомиться, здороваться… И небезопасно. Мужчина глянул на мою книжку. Усмехнулся, наверное, решив, что мне её никогда не осилить, а я не стала нарываться на какой-нибудь разговор о книгах. Папа ещё подумает, что мне теперь и постарше-постарше нравятся. Уволит бедолагу. Вздохнув, лениво прилегла. Где же Ваня? Тёть Лида хитро послала его к Оганянам за солью, а не за смертью. Хотя, возможно, хитрый план сработал, и парень сейчас вовсю очаровывает Элю. Интересно по своей старинке или по написанному тексту, который едва зазубрил? Эле ведь с ним, как с парнем, скучно будет. Как друг Ваня забавный: нравится дурочкам, метит на молоденьких репетиторш, а потом в красках всё пересказывает. А Оганян сидит и думает, что её-то уж точно на такое не купишь, что она особенная, и если с Ваней, то только по глубокой и взаимной любви. А как только театр с шедевральными подкатами кончится, она его и вычислит. Вычислит глупого и ограниченного пацана, балбеса, который не думает о будущем. Возможно, его судьба уже предопределена, и он один из тех, от кого залетает недалёкая девочка, а потом становится его самой ненавистной ношей. Как камень на шее, который не слишком крупный, чтобы утянуть на дно и убить, но достаточно большой, чтобы заставить спину согнуться. Я снова прочла фразу, на которой зависла. «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!» Такое грязное и странное сравнение… Если так, то случается это только тогда, когда оба человека красивые. Нельзя в один миг полюбить того, кто уродливый. Ты ведь смотришь на внешность. На внешность, которая подходит под твоё «красиво». С кудряшками Айзека Лейхи и чертами, возможно, Петра первого. Не знаю, на кого похоже его лицо, но белая рубашка, с дутыми рукавами, ассоциирующаяся у меня с пиратами, ему пошла бы. И сразу стало бы ясно, кого он напоминает лицом. Накрывая книгой голову, я складываю руки на животе и вздыхаю. Я ведь всегда так жила, почти всегда была дома и изредка находила время на то, чтобы гулять с Алиной. И мне нравилось. А теперь меня это угнетает. Нет возможности, простого знания, что я легко могу выйти за забор и прогуляться. Нет честности в том, что я могу делать, но не хочу. Выскочила, как убийца. Сразу обоих. Убийца. Ничего хорошего. И любовь такая же. Я поняла. Я, наконец, начала понимать… До концерта два дня. Мама заставила примерить платье, я решила нарисовать себя, но почувствовала, что не могу. Устала. Грустные люди всегда уставшие. Раскинув руки на постели, я старалась думать о чём-то… Удовлетворительном. Например, что побеждаю в конкурсе. Мне дают новую чёрно-белую грамоту, и все глазеют, думают: «Выскочка!» Я ведь на всех линейках тащусь к директору за грамотой и рукопожатием. Иногда за конкурс рисунков, иногда за хорошую учёбу, иногда из-за того, что выпнули из мнущейся толпы, заставляя забирать грамоту нашего класса. Я, наверное, в действительности выскочка. Хорошенькая сестра, которая по каким-то ну очень странным обстоятельствам ещё не уничтожила Волан-де-Морта. Хорошенькая сестра и мальчик, который пришёл домой пьяным и с засосом на шее. Хорошенькая сестра, которая смеялась, когда на мальчика кричали за его плохое поведение. Но теперь я не самая хорошенькая. Всё переиграли, теперь самый хорошенький в этом доме — скромник Даня, который долго упирался перед тем, как мама сама всунула ему деньги на мороженое для него и Эли. Мы с Ваней теперь оба плохие, оба на одной стороне, связанные только обстоятельствами, в которые кровное родство больше не входит. В детстве я хотела перещеголять его. Думала, что у меня появится рыцарь, который поставит его на место, но появлялись только его друзья, которые писали впечатлительному ребёнку о любви, звали на встречу, а потом все хором смеялись. А теперь мне нужно, чтобы рыцарем для меня стал сам Ваня, потому что он подходит как никто для того, чтобы вступиться за меня перед папой. Он не робот Даня, он человек Ваня, который умеет спорить и до конца отстаивать свою правоту. Обидно потерять его из-за Эли, когда мы только начали находить общий язык и точки соприкосновения. Когда в воображаемом дневнике появляются красивые лестные отзывы, а рука так и тянется перекаверкать каждую из них в одном из сотни блокнотиков, не нужных мне по своему назначению. И я хотела бы победить на конкурсе рисунков. Чтобы мне дали грамоту и я принимала её в красивом платье. Чтобы Ваня смотрел на меня и улыбался. Чтобы он чувствовал именно ту привязанность, которую ощущаю я, чтобы я понимала, что он действительно рад за меня. сразу обоих Чтобы всё было так, будто это не грамота, а что-то значимое. Чтобы только мы вдвоём это осознавали. Серый туман в голове развеялся, и я нашла в себе силы, чтобы подняться и приступить к наброску, по-прежнему чувствуя себя немного уставшей. Это была я в каком-то стиле из интернета в нереалестично хорошо сидящем на фигуре платье. Понимаю, что хочу, чтобы именно такой меня увидел Ваня на концерте, чтобы под его взглядом я без зазрения совести отвлекала себя сдиранием корочки с царапины. Потому что мне должно быть страшно посмотреть на него в ответ. Потому что Эле с ним будет скучно, а мне нет. Он умеет подстраиваться под разговор, он умеет быть внимательным и сообразительным, но не с ней. Он подкупил её тем, что дурачок. Симпатичный дурачок, который нравится дурочкам и рассказывает об этом. Со мной всё по-другому. Мы говорили про Эдгара Аллана По. Он прочитал «Ворона», потому что я попросила, и очень постарался, чтобы ему понравилось. И это мы только начинаем. И мы вдвоём становимся лучше одного скромника Дани. Мой рыцарь. Должно быть, именно мой. Из самых вредных мальчишек вырастают самые хорошие мужчины. Мне стыдно от этой мысли, и я чувствую глупую улыбку сквозь жар в лице. Это так неправильно. Это так противно, невозможно. Это же Ваня. Ваняваняваняваня. Но почему «это же Ваня» больше не является веским аргументом? Меня дёргало от намёчного «Иван да Марья», а теперь от этого только улыбаться охота. Это же Ваня. Фу! ЭТО ЖЕ ВАНЯ! Ваня. И что с того? Я чувствую себя Машей, которая сидит на утреннике и ждёт появления Деда Мороза. Ноги непроизволино болтаются туда-сюда, а руки комкают платье и потеют. Тёть Лида хвастает, что Ванечка должен исполнить песню, намекая на Элю, которую я, напрягаясь, так и не могу засечь среди остальных в зале. Но я чувствую, как всё бурлит внутри. Даже если всё будет и впрямь для неё, я всё равно буду думать, что это для меня. Потому что чувство «фу! это же Ваня» выросло. Выросло настолько, что мы так и недособирали мостик, а я стала ненавидеть себя ещё больше. Ненависть была пропорциональна широте дурацкой улыбочки на моём лице. Я стала смеяться над всеми его шутками. Взрывалась пару раз во время семейных трапез, за что поплотилась болью в прикусанном языке, которая не проходила уже долгое время. И мне это не нравилось всё больше и больше. До этого дня. Потому что я придчувствую нечто особенное. Потому что концерт, он выступает, я выигрываю грамоту. Потому что Маш, не ковыряй болячку, дольше заживать будет, которое я размножила, завесив всё пространство головы. Он касался моей руки вчера вечером и проверял царапину. Он предлагал закончить с мостом и обиделся, когда я сказала, что закончу его как-нибудь потом с Алиной. Он подумал, что криворукий, а я просто не хотела быть улыбающейся идиоткой, которая перед сном думает, как это может быть. И продумывает всё до мелочей. До шутки дядь Лёши о том, что всё, хрен от них избавятся. Потому что мне нужно знать, как именно это будет. Я сразу поймала его взглядом, когда он поднялся на сцену, и глубоко вздохнула. Казалось, что он точно смотрит, что именно сейчас смотрит и всё понимает. Но затем вышел Даня, и я поняла, что сбило с толку это не только меня. Мама и тёть Лида тоже были удивлены. Ну всё. «Эля, прости козлов, давай мутить втроём». Вот и весь подготовленный сюрприз. Но они затянули «Мамонтёнка». Я истерично хохотала в своей голове, прикусывая щёку изнутри, чтобы не сорваться и не заулыбаться. У Вани есть интересы в музыке. Мы можем обсуждать их, мы можем говорить о творчестве в целом, попытаться найти что-то в хобби друг друга. Мы ведь можем. Мы всё можем. фу! это же Ваня. ваняваняваня Я чувствую, как мама лёгко задевает меня локтём, и оборачиваюсь. Она плачет, пытаясь открыть сумочку и найти салфетки, и я вздыхаю, понимая, что нужно помочь. Все аплодируют и многие посмеиваются, когда я лезу в чужую сумку, протягивая маме упаковку салфеток. Поймав взглядом только спину, тут же пропашую за занавесом, я разочарованно вздыхаю. — Лид, возьми, — мама тянет салфетки тёть Лиде прямо через меня, и я вздыхаю, опускаясь на спинку стула, чтобы не мешать. Он ведь не зря захотел дружить со мной именно теперь? Он ведь не зря не отступался? Сегодня что-то случится. Что-то особенное, пожалуйста, произойди. Тёть Лида возвращает упаковку салфеток, и я снова выпрямляюсь. Скоро подведут итоги конкурса. Скоро, очень скоро. Где Ваня? Он ведь должен смотреть, он должен смотреть на меня. Я ищу глазами, но моё внимание рассеивается, когда занавес живо разбегается в стороны, шурша красивой тканью, и Даня с Той Самой Яночкой целуются всем на обозрение под объявление о поздравлении учителей. Девушка боится, что Даня отпрянет, и держит его за лицо, а я неотрывно слежу без особой на то причины. Это ведь очень приятно. Когда вы оба согласны, когда вы оба закрываете глаза, когда он главный, потому что опыта у него больше, но тебя это не особо волнует. Кто-то громко ахает и кричит «Воу!», активно указывая пальцем куда-то рядом со сценой, но я не могу заставить себя перестать наблюдать за чужим поцелуем. Яна ведь так боится быть отвергнутой, она ведь так боится, что Даня её оттолкнёт… — Ваня, давай! — кричит кто-то очень радостно, и я уже не могу не реагировать. Ариэлька с громким чмоканьем, которое я выдумала, отстраняется от Вани, а он ей всё улыбается, выглядя слегка удивлённым, но счастливым. Это ведь… Очень приятно. Сразу оба. Как убийца. Конечно, я не заплакала, потому что была уставшей, но боялась, что вполне могу это сделать. И это было ещё хуже. Ком душил, когда кто-то засвистел вслед Ване, уводящему Элю в менее людное место для объяснений, но слёз я так и не ощутила. Я просто поняла, что история, проработанная до мельчайших деталей, так и останется сказкой, о которой я думаю перед сном, чтобы не чувствовать себя одиноко. На конкурсе я заняла четвёртое место, и никто не смотрел, как Анфиса вручила мне «утешающую шоколадную конфетку» уже на парковке.конец первой части.