Распутывая хитросплетения

Я направила объектив микроскопа на предметный стол, подкручивая фокусировку, но дело не шло, солнце уже переместилось в западную часть неба, и в восточные окна кабинета больше не попадало столько света, сколько нужно было, чтобы хоть что-нибудь путное рассмотреть. Пора было заканчивать на сегодня. В академии наступил последний месяц учёбы перед летним отпуском, время, когда экзамены уже за плечам, и все появляются лишь за тем, чтобы довести до конца свои прикладные проекты, дописать исследовательские бумаги, посидеть на чтениях или семинарах какого-нибудь выдающегося специалиста в интересующей тебя области. Сейчас в кабинете почти никого не осталось, кроме ещё пары человек, и выглядел он теперь опустевшим и тихим. Ну или почти. Верóника ждала своего научного руководителя, а Ева... Еве просто хотелось выговориться, пока у неё были вынужденные, но слушатели. – Он... – Грейс глубоко вдохнула и откинула голову назад, – такой мужественный, – мечтательно проскулила она. – Соблазнительный, как адский дьявол. – Ты так говорила и про своего предыдущего парня, – Вероника усталым жестом поправила очки и забралась с ногами на соседнюю парту, – господи, я даже имени его не помню, так часто они у тебя меняются. – Предыдущий оказался редкостным занудой. Добрым, милым, но занудой. С ним зубы сводило от скуки, – отозвалась Грейс почти обиженно. – О’ши – это человек-ураган. Жаркий очень. Я бы даже сказала, слегка изврат. Я вас с ним обязательно познакомлю. – Ты первый человек, который стремится познакомить подруг со своим мужиком, – усмехнулась я в кулак, отрываясь от микроскопа. – Она просто оргию мечтает устроить, – Вероника фыркнула полушутливо и слегка грубовато. Ева действительно стремилась знакомить нас с каждым своим парнем. И бросала их через пару месяцев. Ну, или они её – за ветреность. Впрочем, это был почти единственный её изъян. Всегда готовая помочь и выслушать, чрезмерно открытая и бесконечно добродушная Ева Грейс. С ней было легко. И с вопросами она не приставала, потому что, как сама Грейс говорила, она не любила лицемерие и лезть туда, куда не просили. Может, именно поэтому из всего курса я больше всего сблизилась именно с ней. Такие люди, как Ева, редко выбирают себе в друзья кого-то столь же мрачного и закрытого, вроде меня. Но вот её, кажется, всё устраивало. И мне иногда очень сильно казалось, что она подозревала, как обстоят дела, и что у меня за прошлое. В конце концов, она сама переехала из Шеля. Правда, причина была другая. Грейс бежала не от рабства, а от беспорядков, связанных с ним, и одолевших полное горестей государство в последние пару лет. Первые из них унесли много жизней, среди которых были и... важные мне. Потом всё улеглось. Родители Евы, благополучные и состоятельные люди, остались жить на привычном месте. Саму же её ничто не удерживало. – Майер, тебе передали, оставили у охранника на посту, – в класс заглянул профессор Маттеони, он был кандидатом наук, много работал на кафедре, в том числе вёл и мои исследования. В руках у него был широкий крафтовый конверт. Поблагодарив, я приняла посылку и поднесла к свету. Адресант не стоял. На шершавой коричневой бумаге вообще почти ничего написано не было. Только сбоку большими буквами, крупным красивым почерком, аккуратно выведено «Розмари». Мне почему-то показалось, что это мерзко. Я чуть было не открыла его по инерции, но в голову сразу пришла мысль, что у меня слишком много неприятных знакомых, чтобы вести себя так беспечно, и я спешно сунула конверт в сумку, закидывая её на плечо. – Послание от ухажёра? – Грейс смерила меня многозначительным взглядом. – И она туда же. Нет, ну остались в этом мире нормальные люди без этих ваших... отношений? – Вероника скривилась так, будто проглотила муху. Она шутила, конечно, но понять можно было. Неловко и быстро попрощавшись, я вышла за дверь. – Всё хотел спросить, ты как вообще? – профессор ждал меня в коридоре. – Спасибо, нормально, – я передёрнула плечами, не отрывая глаза от пола. Обычно я ни в какое другое место не могла смотреть, пока с ним разговаривала. Он однажды увидел под съехавшим браслетом шрам на моём запястье. Поймал после уроков, заставил объясняться. Пришлось придумывать наскоро душещипательную историю про несчастную любовь. Впрочем, она получилась скорее дурацкой, чем душещипательной. И я бы даже сказала, что он чудом поверил, но он почти не слушал меня. Всё время разговора смотрел на то, как пальцы у меня дрожали. Потом взял мою руку в свою и сказал... сказал, что ему больно видеть эти шрамы, и чтобы я больше никогда. А что мне оставалось, кроме как пообещать ему, что я действительно больше никогда? Неловко было, но внутренне все равно расплылась в едкой усмешке. «Шрамы. О, ты ещё не видел те, что у меня на спине». Я и сама все чаще забывала о них, хотя не следовало бы. Они служили мне отрезвляющим напоминанием. О том, кто я такая, и что мне можно, а что нельзя. Нельзя показывать спину, раскрывать душу, подставлять щёку – не важно, под удары или поцелуи. Иногда приходилось одёргивать себя, чтобы не надеть случайно слишком легкую одежду, слишком открытую, в которой они станут достоянием общественности. Как бы то ни было, с тех пор Маттеони почти постоянно задавал подобные вопросы. В порядке ли я, что со мной. Иногда доходило до странностей. Мы работали с ним вместе над парой проектов. Встанет слишком близко, взгляд задержит дольше, чем нужно, возьмёт за руку. Я шугалась от него в любом случае, поэтому дальше этого не заходило, к моему облегчению. Я смотрела себе под ноги и нервно тискала ремешок на плече, тяжело ожидая, пока профессор попрощается, и можно будет уйти. Вместо этого на плечи вдруг легли широкие тёплые ладони, и я тут же вздрогнула, стряхивая их. – Прости, не хотел пугать... – Не нужно извинений, Энзо. В порядке всё. Да, я называла его по имени и понятия не имела, насколько это было нездорóво, обращаться так к своему научнику, пусть и во время личных разговоров. Я уже собиралась уйти, невежливо и быстро, как меня крепко поймали за руку, остановили. – Роуз, ты... боишься меня, что ли? Я делаю что-то, что тебя пугает? – Просто... – это идиотки звучало, но я и вправду не могла ничего больше из себя выдавить. Он пугает меня, или он мне неприятен, или всё совсем наоборот – я не знала. Для этого нужно было копаться в себе, серьезно, долго и нудно, порой натыкаясь на пугающе факты. Я не хотела привязанностей, боялась привязанностей. И внимания с его стороны я тоже боялась. Вот и все. – Это письмо тебя обеспокоило... Если что-то пойдёт не так, ты всегда можешь обратиться за помощью, – он выпустил моё запястье, и оно тут же выскользнуло из его ладони. – Спасибо, – прошептала я почти неслышно, и пользуясь свободой, направилась вдоль по коридору, быстро, почти бегом. Добрый, чрезмерно отзывчивый Энзо. Наверняка он уверен, что мне стоит пропить таблеточки. Успокоительное или что-нибудь посерьёзней. Свежий воздух немного привёл в чувство. Отрезвил. Я вышла на задний двор академии, опустилась на древнюю покосившуюся скамейку, и убедившись, что вокруг безлюдно, вскрыла конверт. Мне на колени тут же выпало две фотографии, третья приземлилась на шершавую поверхность скамейки. На миг я застыла, не в силах пошевелить и пальцем. Давая себе шанс проснуться, потому что, может, это всё-таки просто сон. Мои. Мои фотографии времён работы в бордель-кафе. Да ещё и какой работы, не прямых обязанностей официантки, а ёбаных оральных ублажений. Все с разных ракурсов. Пока один упырь кайфы ловил, дружок щёлкал затвором фотоаппарата. Со стороны моя подработка выглядела ещё более отвратительно, чем в моих мыслях. Стало так мерзко, что к горлу подкатил ком, показалось, сейчас стошнит. Сминая трясущимися пальцами, я попыталась запихнуть фотографии в конверт. На обратной стороне одной из них, последней, внимание привлекла едва заметная приписка вдоль края: «четверг, 19.56», рядом стоял адрес. Сердце снова ёкнуло, и я почти сползла со скамейки на землю. Он хочет встречи. Первым желанием было порвать фотографии на мелкие кусочки, но сама мысль, что из них можно будет восстановить изначальное изображение, приводила меня в первобытный ужас. Нет, надо принести домой и там сжечь. Ноги сами принесли к остановке, хотя брела я медленно, спотыкаясь почти о каждый камень. После занятий думала заехать в небезызвестную кондитерскую, недавно открывшуюся на противоположной стороне Анжи, во многом, потому что там можно было купить сногсшибательного вкуса пирожные и необычные формы для выпечки. Возможно, вместо этого гораздо лучше было бы поехать домой, оправиться, подумать как-то, но я уже сидела в автобусе, прислонившись виском к стеклу, когда поняла это. Теперь меня заполняло ощущение полной растерянности, беспомощности и безнадёжности положения. За два года спокойной, вполне даже счастливой жизни, я растеряла боевую хватку. Вернее, я бы имела полное право так сказать, если бы она у меня хоть когда-нибудь была. Пойти с этим в полицию? Ха. Тот, кто придумал все это, слишком умный сукин сын. Нечего мне предъявить полиции, кроме своих порно-фоток. Здесь ни угрозы нет, ни оскорбления, ни шантажа. Хотя шантаж как раз был, но этот ублюдок постарался, чтоб он остался виден только мне. «Привет, я знаю, кто ты, где ты находишься, и что для тебя дорого, и если не явишься в срок в назначенное место, все это увидят». Хотелось убить эту суку. Вынести мозги из двуствольного ружья, и чтобы они размазались нахер по стене. Но я не могла даже бессильно взвыть, хватаясь за волосы, потому что – не на людях. Спустя минут двадцать автобус плавно затормозил у обочины, и, оставив водителю деньги, я выпрыгнула на пыльный тротуар. Здесь до кондитерской идти было не больше половины квартала. «Синнамон», детище Нейгауза, цвело и пахло. Пахло, к слову, безумно вкусно, даже на приличном расстоянии. Оно активно обрастало не только новыми кафешками и прилавками, но и магазинами всего, что связано с выпечкой. Быстро заработало элитный статус и народную любовь. Года три назад я не могла себе даже близко позволить что-то подобное. Теперь стояла на пороге недавно открывшегося, самого, наверное, маленького магазина в городе, и голову уже кружило от ароматов. В том, что он был маленький, крылась своя прелесть. В кондитерских ближе к центру, постоянно толпился народ, здесь же царила особая атмосфера уюта и покоя, которой невозможно было противостоять. Будто оставляешь за порогом все свои невзгоды и горести. Пока сидела за высоким столиком в углу, я десять раз поблагодарила себя за то, что пришла, потому что этого того стоило. Так тихо стало на душе, будто те фотографии не жгли огнём даже через плотную ткань сумки. Золото закатного света уже залило переулки за широким окном кондитерской, когда я наконец направилась к выходу, после целого небольшого тортика и двух чайников чая. И то, только потому, что скоро должен был отходить последний автобус до моего дома. Я была неосмотрительна. Слишком зазевалась, когда переступала порог, дольше, чем нужно задержала взгляд на витрине, и врезалась в кого-то уже в дверях. Врезалась, подняла голову, чтобы извиниться, и застыла с набранным в лёгкие воздухом. Его нельзя теперь были выдохнуть, а ещё он жалил, словно тысячи игл, раня мою кровеносную систему своей тысячей царапин. Как будто прострелили насквозь и воскресили обратно сразу. Сложно описать, но чувство было примерно такое же.