Кровавый сосуд, где потонут ровно двое.

Эпитетом, писанный слог, глагол, заложенный в разум, мглой, схваченный вдох, он путается в строчках этого знамени. Время вопросов так крохотно, время само по себе странное вещь. Его ведь придумали люди для людей, чтобы после сетовать на его же нехватки или мол, течет всё не так, а минута летит, аки молния, а секунда тянется вечность. Время даёт нам возможность на мысли, даёт нам сами мысли в своей ипостаси. Но вернуть его мы не можем, не можем вернуть тёплых объятий матери, не можем вернуть гудок свистка на летней прогулке, не можем вернуть беззаботные воскресные зимние вечера у камина, не можем, не сможем вернуть счастье. Счастье - условная единица. Единица чего? Конечно же жизни. Каждый лепесток, какой бы красотой не обладающий, опадет на земь, будет втоптан грязь людьми и...временем будет втоптан в пучину. Обнаженный каркас личности - искренние эмоции. Как плач юного графа среди прекрасных роз сада. Среди королев флоры, возвышающихся над простыми, неприметными цветками и травой, чью прелесть отметают за отсутствием привычного образа красоты сухой жеманности, прикрытой романтизмом. Плач, прикрытый вуалью лжи вынужденной неправды, искусно кованной из лоскутов общества. Все эти ярлыки джентльмена, идеального мужчины. Мистер Лоулайт в них никогда не вписывался, да и не горел желанием вписывать. Он просто жил, неосознанно зажимая себя, от того, что отражение противно, а в глаза самому себе смотреть - преступление. Такой плач нарекают немым. Он тих, беззвучен, словно зов сердца. Он громкий в душе, на на лике лишь легкие красные пятна, лоно глаз озарено блеском слёз, солоноватых вод, что текут в слёзных железах, но иногда, вопреки и по желанию человека, выходят в свет. Глубокая печаль, даже хрустальная. Бледная кожа в свете Луны, они словно два кузена глядят друг на друга с ясным вопросом, таким же ясным, как небо в этот весенний вечер. Не нужно быть чернокнижником, чтобы понять, что пора что-то менять. Но нужно быть именно тёмным колдуном, чтобы это сделать. Стук. Стук. Стук каблуков. Как в той старой французской песенке... -При свете Луны, Пьерро, друг мой, Одолжи мне свое перо, чтобы кое-что написать. Моя свеча погибла, у меня больше нет огня. Ради Бога, открой мне дверь.- разразился голос в тёмном саду, но был чужой, но такой родной вместе с тем. Он пел от души, хотя,нет, он пел от себя, своего существа, близко к сердцу своему пел. -При свете Луны Пьерро ответил: «У меня нет пера, ведь я уже лежу в постели. Пойди к соседке, думаю, что она дома, Так как в её кухне зажжен огонек».- в ответ шёпотом донеслось из тернистых глубин. Эта песня - кусок, жестоко выдранный из времени. Времени объятий колыбели, времени, когда еще щебетали скворцы над окном, когда мать обнимала, когда холод был заглушен её тёплыми глазами. -При свете Луны Арлекин пошел Постучаться в дом к брюнетке. Она внезапно ответила: «Кто там так стучится?». Он же, в свою очередь, сказал: «Ради Бога Любви, откройте вашу дверь».- и вновь, отражению подобно зазвучал голос чуть ниже голоса графа. Чистые мечты и мгновения. -При свете Луны там можно увидеть совсем чуть-чуть. Искали перо, искали огонек. Я не знаю, что же нашлось в этих поисках, Однако, я знаю, что они закрыли за собой дверь.-завершение пришло сразу же, как пришел дворецкий к лавке и заключил в тёплые объятия юношу. Холодный воздух внезапно начал теплеть, трепетать внутри сердце вздумало, а веки опускаться под мелодичное завывание старшего...