* * *
Пленительное томное лето врывается в комнату, золотой пылью осыпается на все, что попадается под руку. Солнечной шалью скользит по худым плечам, гладит впалые щеки и, подумав, останавливается на закрытых глазах. Хлоя машет рукой, пытаясь прогнать утренний свет, но солнце возвращается снова и снова, а затем и вовсе начинает жечь лицо, будто пытаясь оставить на нем следы своего пребывания навечно. Ее белая кожа не жалует палящего зноя Аркадии. Чертыхнувшись, Хлоя смотрит на часы: воскресенье, десять утра, май месяц, двадцать семь градусов за окном. Босой пяткой пытается нашарить кроссовки, но чувствует под пальцами лишь нагретый пластик. События ночи помнятся с трудом. В каком припадке она разбивает телефон? В припадке злости на Рейчел, Макс или просто от жалости к самой себе? Хлоя не помнит. Зудит родинка на плече — большая и противная, Хлоя ее не любит и мечтает свести или забить второй татуировкой. Больно хлопнув по ней, Прайс встает с кровати – слишком много всего запланировано на этот день, слишком мало времени, чтобы все успеть. Горячий, наполненный паром душ разогревает тело еще больше. Пахнет малиновым джемом и мятной зубной пастой, сквозняк холодит ноги, но не остужает горящую голову, мягко шуршит полотенце в разноцветных квадратах, оборачивается вокруг головы. Шлепая босыми ногами по полу, Прайс медленно возвращается в комнату. Хлоя нагая стоит перед зеркалом и смотрит сквозь его гладь, погружаясь в свои мысли. С синих волос капает вода, оставляя прохладные следы на теле. На выпирающих ребрах это чувствуется слишком щекотно, отчего Хлоя улыбается и отворачивается от зеркала. Черное хлопковое белье, майка с кричащей надписью, выстиранные джинсы с прорезями на коленях, кеды на босу ногу и легкая куртка — нужная только из-за десятков карманов в ней — слишком привычная для Прайс одежда. Вот если бы она заявилась к Фрэнку в алом платье с вырезом, тогда он, возможно, даже поздоровался бы с ней. Хлоя выбегает из дома, разгоняет по пути стаю птиц и забирается в старенький пикап. Крутит радио, настраивается на рок-волну и заводит мотор.* * *
В фургоне у Фрэнка душно и пахнет так приторно, что Хлоя сразу же заходится в кашле. — Твою мать, что это за вонь? Фрэнк беззлобно сплевывает в крошечное окно — единственный источник свежего воздуха — и щурится. — Так пахнет на Гавайях, крошка. — Тогда твои Гавайи на помойке за моим домом. — Хлоя кидает пачку купюр ему на стол. — Купи себе освежитель воздуха. Дилер одним прыжком достигает Хлои, мятые купюры исчезают в его руках быстрее, чем карты в рукаве у фокусника. Фрэнк довольно скалится. — Откуда у тебя деньги, дорогуша? Здесь не меньше трех сотен. Но едва Прайс открывает рот, чтобы ответить, Фрэнк кладет на него пахнущую бензином ладонь. — Ты права, мне насрать. Просто больше не… Дальше Хлоя не слушает — она и так знает, что он скажет. Больше не бери в долг, я не твой личный кредитор, не агентство рассрочки. Нравится брать в долг — возьми ссуду на жилье, купи себе дом, обустройся и заживи нормальной жизнью. А я тебе не копилка, детка. Я лишь человек, что периодически имел ту, которую ты любила. В то время как — ха-ха! — она имела тебя. — Мне нужен телефон, — обрывает она Фрэнка. — Ты можешь мне достать? — Телефон? Я не ослышался? Не трава — телефон? — Телефон, Фрэнк, — терпеливо повторяет Хлоя. — Штука с кнопками. Звонки. Смс-ки. Интернет. — С кнопками уже никто не ходит, детка, — отвечает Фрэнк и внимательно смотрит на нее. Нависает тишина. Хлоя нервно теребит ткань безрукавки, проклиная, что затеяла этот разговор. Надо было попробовать починить тот. Старый, немодный, облезлый, совершенно неподходящий ей по стилю, но содержащий на флэшке мегабайты необходимой информации. — Сотня долларов, — говорит наконец Фрэнк, — и я подгоню тебе хороший. — Сколько? Ты стебешься, чувак? — отвечает Хлоя. — Где я тебе найду еще сотню? — Не мои проблемы. Соглашайся или проваливай. Хлоя показывает ему средний палец и выходит, громко хлопнув дверцей фургона. Сотня долларов — это мало за телефон, но у нее столько нет. Мудацкие триста долларов Хлоя взяла из своих накоплений — это были почти все ее деньги, отложенные на Лос-Анджелес; результат трех месяцев кропотливой работы с десяти до десяти в «Двух китах». Зачем ей деньги, если Рейчел уехала без нее? Вторая остановка на сегодня — заправочный киоск, на четвертак купить газету с вакансиями, на полтинник — хот-дог и колу. Еще доллар уходит на пачку сигарет. Вот и весь бюджет на сегодня, расписанный у нее в голове, как в банковской книжке. Не больше полутора долларов в день, четвертак не считается. Такими темпами можно дотянуть до июня, а уж в июле — Хлоя твердо обещает это себе — она найдет работу. Съезжая с путей на свалку рядом с железной дорогой, Хлоя громко подпевает и отстукивает ритм костяшками пальцев. Выбегает из машины, хлопая дверью, забирается на теплую крышу кабины и сидит, свесив ноги вниз, держа зажженную сигарету зубами. Объявление за объявлением Хлоя рассматривает каждый вариант — от сиделки до официантки, надеясь найти хоть что-то, что подойдет ей, обводя маркером нужные телефоны, оставляя пометки CUTE и FUCK. Аркадия — слишком крошечный городок, чтобы иметь хоть какие-то перспективы. Здесь ты либо студент Блэквелла, либо коренной горожанин с семейным бизнесом, но никак не татуировщик, администратор или владелец ночного клуба. Хлоя пишет большими буквами под заголовком газеты слово ДЖОЙС и ставит с десяток вопросительных знаков. Когда тебе восемнадцать, а ты официантка в богом забытом городишке, то на жизни можно поставить только знак вопроса. А нужна ли она тебе, такая жизнь? Со вздохом Хлоя роняет пепел и переворачивает газетный лист: вакансии в Портленде всегда актуальны. Большие офисы с видом на Уилламетт и Табор манят своей неприступностью; в них зарождается жизнь. Хлоя мечтает работать в Даунтауне или Ноб-Хилле, там, где рождается мир вечеринок, красивых вещей и тысяч туристов. Но до Портленда каждый день по несколько часов туда и обратно, и если на работу к восьми, то вставать в шесть, возвращаясь домой в полночь. Прайс качает головой: она убьет себя если не таким режимом, то однажды заснув за рулем. Если только работа не будет ночной. Хлоя думает о Лос-Анджелесе, о Рейчел, о ярких лучах солнца в ее волосах. Интересно, каково это — вот так вот действительно все бросить? Уехать неизвестно куда, уехать — и забыть все, что когда-то было дорого? Хлоя лежит на спине, закрыв глаза, медленно выдыхая сигаретный дым и чувствуя, как плавится ее кожа под палящим солнцем. Ни единого намека на ветер или дождь на чертовом безоблачном небе. В их с Рейчел отношениях тоже не было ни единого намека на бурю. Здесь, в этом месте, Прайс не чувствует течения времени; здесь оно застывает, превращаясь в огненное желе, приторную патоку, вобравшую ее в себя. Когда она приехала сюда? Ни одного поезда не пронеслось мимо за все ее время здесь. Ничего нет, повторяет себе Хлоя, разрывая фотографии. Ничего не было, говорит она себе, сжигая глянцевую бумагу. И никогда больше ничего не будет, кричит Прайс в пустое небо. Я отрицаю свои вторые пятьдесят процентов, думает она, кладя кислоту под язык и закрывая глаза, с ногами забираясь на сиденье. Мир вокруг наполняется красками, но Хлоя не может видеть этого. Кто-то там, наверху, сжалился над ней и позволил упасть в темноту снов, забыв поставить невидимые звонки пробуждений.* * *
Хлоя просыпается слишком рано — голова гудит, во рту сухо, беспощадный тремор заставляет тело выломаться в судороге. Кровавые лучи разливаются по небу акварельными всполохами; ей нестерпимо хочется выпить крепленого рома или дешевого виски. Сколько прошло времени? Злясь и ругая себя, Хлоя выворачивает руль до упора и заводит машину. К шести она должна была быть у Джастина на вечеринке, а сейчас уже около семи, и желание гнать пикап напрочь отсутствует в ее воспаленной голове. Открывая дверь дома, Хлоя готовится к буре; сейчас бы упасть и умереть, думает она. Провалиться сквозь чертову землю к херам. Гнев родных обрушивается беспощадной лавиной, кусками скал, раскаленной лавой. Ты ужасная дочь, причитает Джойс. Ты отвратный солдат, в такт ей твердит Дэвид. Ты расстроила мать, ты не сдержала слов, ты пропала, телефон абонента выключен. Хлоя срывается на «и лучше бы тебя вообще не было», бежит наверх и кидает вещи в большую спортивную сумку. Три пары джинсов, с десяток футболок, запасные кеды и — неожиданно! — теплое серое пальто, бережно сложенное в плотный полиэтилен. Несессер, всегда готовый к поездке, собран еще со времен мечтаний о Лос-Анджелесе; кричащий ярко-зеленый чехол для документов — паспорт, права, страховка; заветный портмоне — MDMA, марки, травка, восемьдесят долларов в мелкой валюте, талон на целых двадцать литров бесплатного бензина и адрес. Адрес, написанный кривым детским почерком на клочке грязно-оранжевой бумаги, уже порядком выцветшей, но все еще хранящий воспоминания. Макс пишет, высунув язык и болтая ногами в воздухе: 94 Empyrean Way. Показывает точку на карте, говорит: — Вот здесь будет моя фотовыставка. Видишь? Рядом с кафе Мо, не так уж и далеко от универмага, на пересечении с Авеню Звезд. Там будет моя галерея, — повторяет Макс, мечтательно закрыв глаза. — И ты будешь рядом со мной на всех открытиях. Веришь мне, Хлоя? Настоящая Хлоя плачет, запихивая вещи комками, не разбирая и не раскладывая их. Злобно огрызается на все вопросы матери, дерзит отчиму, отмечает, что он и через сотню лет будет редкостным мудаком, машет на прощание им обоим рукой и запрыгивает на сиденье своего пикапа. Мотор ревет, ревет и Джойс, понимая, что это конец, ревет и Хлоя — ей непередаваемо страшно, невыносимо больно и до колик смешно от своего решения. И лишь Дэвид желает ей никогда не возвращаться и не беспокоить их больше, не трепать нервы, не появляться на пороге пьяной и обдолбанной. Да, говорит, люблю тебя, но не сейчас. Как это вообще возможно, думает Хлоя, любить, но не сейчас? И если не сейчас, то когда? Она вдруг открывает окно нараспашку и кричит, вдыхая ночной воздух. К черту этот Портленд. Она едет в Лос-Анджелес.