Туда и обратно (дилогия)

      До родного дома оставалось часа четыре езды, когда Матвей увидел придорожный отель, в кошторис решил отдохнуть и переночевать. Можно было и дотянуть на одном упрямстве, но показываться маме на глаза, уставшим и убитым в хлам, не хотелось. Это не дело, если он только поздоровавшись с родными, сразу отчалит спать.       Номер был простеньким, но кровать радовала удобством. Смыв с себя накопившуюся усталость, Матвей улегся и сразу уснул. Что ему снилось он, как всегда, не помнил, но посреди ночи, оснулся задыхаясь, и, резко сев в кровати, попытался привести дыхание в порядок и успокоить разбушевавшееся сердцебиение.       Ему было страшно, он не хотел ехать домой, сейчас в голове была только одна мысль: быстро собраться, выбежать из этих картонных стен, сесть за руль и умчаться в противоположную от дома сторону. Как ни странно, выпив воды и немного успокоившись, он опять очень быстро уснул. А утром чувствовал себя вполне отдохнувшим и удивлялся той глупости, которая настигла его ночью, списав все на мандраж.       Со свежим сознанием, радуясь летней погоде и солнышку, Матвей мчал вперед так, что оставшаяся дорога заняла чуть больше трех часов, и к двенадцати дня, он уже парковал машину возле забора.       Матвей дал себе минуту, вышел из машины и пошел к воротам, на ходу доставая из кармана ключи и надеясь, что за время его отсутствия родители не сменили замки.       Замки, к счастью, остались те же. В доме стояла тишина, и на первом этаже не было ни единой души. Матвей прошел в кухню, которая абсолютно не изменилась, по старой привычке сразу провел инспекцию в холодильнике, и только потом поинтересовался, что находится под крышками кастрюль стоящих на плите.       В гостиной поменяли диван и шторы, и в центре неё теперь ярким пятном выделялся манеж. В кабинет он не пошел, да и заглядывать в комнату экономки не стал, сразу направившись по лестнице на второй этаж.       Было не привычно, отчаянно хотелось чувствовать себя вернувшимся домой, но он ощущал себя в родительском доме не сказать, что чужим, а инородным.       Двери спален были плотно прикрыты, все, кроме одной. Матвей заглянул в эту комнату, останавливаясь на пороге и опираясь плечом о дверной косяк.       Мать сидела спиной к нему, и укачивала его младших братьев в большой люльке. Хотелось стоять и смотреть, оттягивая тот момент, когда мама его заметит, обрушит лавину чувств скопившихся за время их разлуки.       Ира почувствовала взгляд, обернулась, и несколько секунд смотрела на Матвейку, вскочила и поманила к себе сына, приложив указательный палец к губам. Пока Матвей подходил, она решала не простой вопрос — прибить сына за эту выходку, за то, что явился без предупреждения, или задушить в объятиях от радости, ведь он тут. Матвей обнял маму, тихо и без слов, все же он скучал, и только сейчас понял — насколько сильно!       Выпустив маму из объятий, он глянул в люльку, любуясь двумя, похожими на сладкие кусочки розового зефира, малышами. — И кто из них кто? — почти одними губами прошептал Матвей. — Это Ярик, а это Влад, — Матвей только покачал головой, на первый взгляд дети были абсолютно одинаковыми. — Пошли, наиграешься еще, пусть спят. Матвей потянул мать за руку в коридор, закрывая за собой двери в детскую. Ира уже почти пришла в себя, первый шок миновал, вернув на место прежний темперамент: — Я тебя прибью! Ты решил мать до инфаркта довести? — Ира опять обняла сына, попутно целуя его в подставленную щеку. — Ты когда прилетел? Почему не позвонил, мы бы тебя встретили! Есть хочешь, устал? Ира сыпала вопросами, гладя его лицо и волосы. — Я тоже за тобой скучал! — пробурчал Матвей. Примерно так он себе и представлял их встречу. — Я на машине приехал, мам, устроил себе маленькое путешествие. Не устал, не переживай, а вот от еды не откажусь. — Как знала, доставку матраса на сегодня заказала. Может, сначала в душ хочешь? — Нет, сначала — поесть. А почему ты одна? — уже спускаясь по ступенькам, поинтересовался Матвейка. — Отец на работе, а Тома с водителем в супермаркет поехали за покупками. — Значит, теть Тома у нас еще работает? — Матвей присел за стол, наблюдая, как мать достает тарелку и наливает в нее первое. — Это твой борщик? М-м-м, я за ним скучал! — Матвей поднялся и вымыл руки в кухонной мойке, отряхивая руки и оборачиваясь в поисках полотенец. Ира поморщилась, но подала сыну несколько бумажных салфеток, чтобы тот вытер руки. — Работает, конечно, мне же без нее сейчас, как без рук. Да и привыкли к Томе. Ты ешь…       Разговор на время затих, Матвей ел, а Ира любовалась взрослым сыном. Эта тишина казалась Матвею неловкой, и он был рад, что сейчас занят обедом, о чем говорить и рассказывать маме, он просто не знал. Сейчас, как никогда, он осознал, насколько же они друг от друга отдалились. — Спасибо мам, было вкусно! — Матвей поднялся из-за стола. — Я, наверное, пойду ванну приму, хочу устроить длительный релакс, дорога выматывает. — А где твои вещи? — В машине, потом заберу и разложу все. У меня ведь осталась тут кое-какая сменка? — Конечно, все на месте. В комнате порядок, пошли, проведу. Заодно скажешь, что о новых обоях думаешь.       Обои оставили его равнодушными, но, сказав пару стандартных фраз, о том, что все нравится, нашел в гардеробе старые шорты, футболку и полотенца, собрался, наконец, принять водные процедуры. В двери постучали, и Матвей увидел заглядывающую к нему в комнату маму: — Там матрас привезли, ты не будешь против, если мы тут у тебя пошумим? А я тебе потом белье постелю новое, и отдыхать будешь… — Мам, я не устал, но против не буду. Меня с часок из ванной можешь не ждать, — Матвей подошел к матери, чмокнул ее в очередной раз в щеку, и ушел мыться.

***

      В ванной набиралась вода, а Матвей стоял перед открытым шкафчиком возле раковины, смотрел на новую зубную щетку и бритву — мама побеспокоилась. Он стоял и ждал, ждал, что на него обрушится цунами из воспоминаний и боли, но не было ничего. Ни-че-го… Все спрятано в глубине души, или умерло и похоронено? Кто знает? Наконец, раздевшись и погрузившись в горячую воду, он расслабился, прикрыл глаза. Думалось о многом, в основном о том, чем занять себя в ближайшее время. Ведь не просидишь весь отпуск в четырёх стенах у себя в комнате. Нет, он, конечно, был бы только за, но мать с отцом не поймут. — Мне не больно! — слова вырвались из пучины подсознания, и ошарашенный Матвей захлебнулся воздухом.       Откуда такие мысли? Резко вдохнув кислорода, он погрузился в воду с головой, пытаясь смыть ненужные мысли. А вынырнув, долго фыркал и тряс головой, сбрасывая капли с лица и волос.       Ира командовала парадом из двух грузчиков, роль которых исполняла пара хрупких пареньков. — Сюда заносите, мальчики. Ага, под стенкой пока поставьте. Пацаны сгрузили матрас, пытаясь отдышаться, вытирая вспотевшие лбы. — А вы мне старый не поднимете? И вниз бы его спустить, а муж с сыном вечером к мусоросборнику оттащат, им полезно будет заняться чем-то вместе. Я заплачу! — Вы старый выбросить хотите? — один из мальчишек, который выглядел совершенным ребенком, удивленно уставился на Иру. — А можно мы его заберем? И платить не надо. — А зачем он вам? — хозяйка дома переводила взгляд с одного парнишки на другого, отчего те смутились. — Да мы на квартире съемной живем, а там диван, сплошные пружины. Вы же его все равно выбрасывать… — пацаненок стушевался окончательно. — Да ради Бога! Берите раз такое дело, — в Ирке взыграл материнский инстинкт, и стало жалко этих, по сути еще, детей.       Парни ловко с двух сторон подняли старый матрас и оттащили в сторону, Ира же в этот момент, стояла под стеной, наблюдая, но боясь помешать. — Хозяйка, тут конверт лежит, заберите.       Ира подскочила к кровати, хватая плотную бумагу, прижимая её к груди. Грузчики уложили новый матрас на кровать, забрали старый, и ушли. А она, как во сне их провожала, наблюдала за погрузкой в машину, и все так же прижимала конверт к себе.       Она вернулась в спальню, отложила конверт на комод и стала застилать кровать бельем, то и дело бросая короткие взгляды на бумагу. Конверт притягивал, разжигая любопытство, и Ирине приходилось одергивать себя. Чтобы он в себе ни содержал, это принадлежало Матвею, и она не имела права его открывать — это личное. В очередной раз, посмотрев в сторону комода, Ира вышла из спальни.       Матвей открыл глаза и пошевелился, похоже, что он задремал, и вода в ванной совершенно остыла и заставила продрогнуть. Выпустив остывшую воду, набрал новую горячую. Отогревшись, начал мыться, чтобы скорее выйти, а то он совершенно потерял счет времени. Выйдя из ванной, Матвей совершенно не ожидал увидеть присевшую на его кровати маму с абсолютно нечитаемым взглядом, окруженную разложенными вокруг нее бумагами и листами. — Мам?

***

      Ира пошла в детскую, Славки уже проснулись и тихонько агукали друг дружке, весело дрыгая ручками и ножками: — Ну что вы, разбойники? Сейчас мама вас покормит.       Она пыталась отвлечься, честно пыталась. В двери постучали и повернувшись, Ира увидела заходящую в детскую Тому — их домработницу. — Ир, мы вернулись, я уже все разложила. Чем могу еще помочь? Ты вот и поесть приготовила, оставила меня без работы! — Спасибо Томочка, посиди с близнецами.       Она бросилась в спальню сына и открыла конверт. Записки — измятые, зачитанные. Фотографии — совершенно однозначные. Ира устало присела на край кровати, снова и снова перебирая листочки, но содержание в них не менялось, да и фотографии не планировали испаряться. Лежали, смотрели на нее и смеялись.       Как открылась дверь в ванной, она не слышала. — Мам?       Ира молчала, она встрепенулась и начала собирать листки, держа стопку в дрожащих руках. А Матвей стоял, не в силах пошевелиться, он узнал записки. И теперь не мог сообразить, как мог забыть о них? — Скажи, скажи, что это шутка такая! — Ира с мольбой смотрела на сына. — Это ведь неправда! — Правда, мам! — Он тебя соблазнил, — уверенно начала говорить, совершенно не слушая адресованных ей слов, Ира все знала лучше собственного сына. — Мам, — Матвей подошел к матери, присел с ней рядом, пытаясь отобрать несчастный листы, которые она сжимала пальцами. Но Ира держала крепко, — нельзя соблазниться, если этого не хочешь. — Это из-за него? Твой нервный срыв, из-за него! Из-за этих больных отношений? — она попыталась разорвать эту кучу бумажек, но Матвей, перехватив ее руки, не дал. Забрал мягко, но настойчиво, и спрятал их за своей спиной. Он не смог бы сейчас и себе объяснить этот порыв, но чувствовал, что это правильно. — Я закрою на это глаза! Это была ошибка юности и такого больше не повториться. Пообещай мне! — Матвей смотрел в глаза матери, в которых злость смешалась еще с чем-то. Чем-то жгучим, непонятным, но очень ему неприятным. — Я не могу тебе этого пообещать. Да, сейчас я встречаюсь с девушками и не планирую иметь отношений с парнями, но я не смогу поклясться, что в будущем не встречу мужчину, с которым смогу создать отношения. Я не буду зарекаться! — Что ты говоришь! Ты слышишь себя? Ты забыл, как мы с отцом тебя успокаивали, забыл, как тебя ломало? Такие отношения разрушают людей, поэтому, откажись, и мы все забудем.       Отказаться? Матвей не мог. И пусть он тысячу раз винил Митьку, тысячу раз винил себя, но он любил. Любил искренне, сильно, неистово. Он любил, и разве имел право отказаться от своих чувств? Ведь они были, и их было так много, что они заполняли его душу до краев.       Отказаться и предать себя, он не смел. Он мог пытаться бежать, забыть, сделать вид, что все это было сном, но вот так, поставить крест на себе, на своем прошлом?       И зря пеняет ему мать, что он забыл, все произошедшее Матвей прекрасно помнит. Помнит, как показал родителям свою слабость. Просто не хотел врать, да он ложь ненавидел! И если не мог повлиять на других людей, заставить их говорить правду, то сам врать не собирался. Слишком дорого ему в прошлом обошелся чужой обман. — Я не понимаю, почему я должен притворяться и обманывать. Тебе не все равно, кто бывал, и будет бывать в моей постели? — Ты о нас с отцом подумай. Ты о братьях подумай. Как семья с таким сыном жить будет? Как с этим мириться? — Да я с вами уже два года не живу, мам! У меня парня ровно столько же не было, и неизвестно, будет ли! Но, то что ты просишь, это неправильно, мам! Не честно! — А с мужчинами спать, правильно? Решай сынок, или эти дурные наклонности, или… — Ира не стала договаривать. Она не могла примириться с такой действительностью. — А ведь я догадывалась, я подозревала, что не все с вашей дружбой чисто.       Догадывалась, и думала тогда совершенно по-другому, убеждала себя, что никогда не изменит своего отношения к сыну. Что изменилось, почему она стала такой категоричной, совершенно неготовой понимать родного ребенка? — Я понял тебя, жаль, ты меня понять не хочешь! — Матвей поднялся, прошел в ванную, чтобы натянуть на себя вещи в которых приехал, вышел и минут пять смотрел на старательно прячущую глаза мать. — Странно, я всегда думал, что ты будешь меня любить и принимать любым. Мы тогда с Митькой хотели вам всем признаться, глупые дети. Отцу скажи, что я не смог прилететь — очередной контракт.       Матвей ушел, закрывая за собою тихонько двери в комнате, доме, отрезая себя от таких родных-чужих ему людей. Ожидая, что сейчас за спиной раздастся топот лёгких, торопливых шагов матери. Но, за спиной он оставлял лишь тишину.       В душе было пусто, а на кончике языка горчило. Его опять предали, предал самый родной человек, ближе которого, казалось, в жизни никого нет. За что?       Неужели, для того, чтобы его любили, нужно быть пустышкой, куклой? И стоит только открыться, показать нутро, как от него отказываются. Почему его нельзя просто любить такого, как есть? Это так трудно? Или не заслужил?