Нарисуй мне шарик

      Глухая тоска сжала сердце, будто тиски. Солнце продолжало светить как ни в чем не бывало, но окружающий мир словно враз лишился всех красок.       Патрик вновь перевел взгляд на мост и дорогу, на фургон, медленно приближавшийся к Дерри. Они не спешили, те, кто ехал в нем. Машина еле тащилась по шоссе, несмотря на хорошую погоду и полное отсутствие других автомобилей.       Там, в салоне, всего лишь пара насмерть перепуганных и отчаявшихся стариков, не властных над своей судьбой.       На одно единственное мгновение Патрику стало даже жаль Неудачников. Но это чувство тут же растаяло, сменившись отвращением.       Он вдруг поймал себя на мысли, что если бы существовал способ сбросить пелену одержимости с их глаз, освободить их от влияния Алого Короля, и в то же время появилась бы возможность их убить, то сам он выбрал бы второе.       Нет, Патрик не винил их, слишком хорошо понимая, какая сила на самом деле движет ими, но не мог простить им того, что они сотворили с Пожирательницей Миров и ее детенышами. Если бы не они — в Дерри не произошло бы страшной катастрофы и не погибло бы так много людей тогда, в восемьдесят пятом. Если бы не они — Оно жило бы, как и прежде, и не мучилось все эти годы от боли, ослабленное и отчаявшееся вернуть свои прежние силы. Если бы не они, не появился бы такой слабый, недоразвитый и озлобленный Дандело, которого с огромным трудом можно было назвать Пожирателем Миров. А сколько же еще их, таких же потерянных, искалеченных детенышей разбросаны по различным где и когда?       И теперь эти люди, ведомые чужой волей, которую они искренне считают своей собственной решимостью и желанием сделать мир лучше, вновь хотят вмешаться, вновь стремятся разрушить то, что трогать вовсе не следует.       В этот самый момент жгучая злость разлилась по всему телу, смешанная с мерзким, липким отчаянием.       Патрик не хотел, чтобы это произошло вновь. Не хотел, чтобы Оно погибло. Не хотел, чтобы Дерри оказался разрушен. Не хотел терять все то, что появилось в его жизни в эти последние годы. Не хотел сдаваться и опускать руки, покорно принимая все, что уготовила судьба. Слишком долго он был лишь инструментом, ведомым волей ка, чтобы так просто смириться и прекратить борьбу.       Но он ничего, совершенно ничего не мог сделать!       Его сил оказалось недостаточно, а одного желания что-то изменить было мало. Неудачники может быть и находились теперь не в лучшей форме, да только и сила, направляющая их, больше не действовала ювелирно. Нет, теперь она влекла их подобно приливной волне, грубо подавляя любые проявления свободной воли, и Патрик отчего-то ни капли не сомневался, что, когда все будет кончено, ни один из Неудачников не протянет и пары часов, даже если не получит совершенно никаких травм.       Когда их миссия будет исполнена — в инструментах отпадет необходимость. А значит незачем больше их беречь.       Патрик потянулся к карандашу, касаясь самими кончиками пальцев, ощутил, что тот уже успел слегка нагреться на солнце. Сейчас он должен будет взять его и добавить к готовой картине еще пару элементов — светловолосого юношу и рыжеволосую девушку, сидящих рядом. Можно даже не пытаться полностью их красить, лишь обозначить контуры — и этого уже будет достаточно.       Следовало поторопиться, время теперь начало свой обратный отсчет, это ощущалось все отчетливее. Им с Натали угрожала опасность и следовало убираться из Дерри как можно скорее. Но как же дико Патрик не хотел этого. Если бы речь шла только о нем, то сам он без колебаний бы остался, разделив судьбу Оно, какой бы та ни была. Но он должен был позаботиться о Нат, и не имел никакого права подвергать ее опасности.       Патрик медлил. Он знал, что если все же возьмет карандаш в руки и внесет изменения в картину — подведет этим некую черту. Сдастся, признав собственное бессилие. В этот самый момент он горько жалел, что находится так далеко от Темной Башни, близость которой все делала возможным.       «Ты говоришь, что не можешь? Что ты не можешь? Что Патрик не может? Что Художник не может?»       Голос, всплывший в памяти, звучал так знакомо и незнакомо одновременно. Он принадлежал Королю Роланду, в том не было сомнений. Тогда, в другом мире, Патрик спас его, но сколько раз перед этим сам был им спасен?       Свободной рукой Патрик коснулся нагрудного кармана рубашки, сквозь ткань ощущая твердость округлого корпуса часов. Тех самых золотых часов, которые Роланд оставил, не взяв с собой в Темную Башню. За эти годы они стали своеобразным талисманом, напоминающим, что даже ка можно иногда переупрямить.       [Помоги мне!] — мысленно взмолился Патрик, крепче сжимая часы через рубашку. Он понимал, что питать какие-то надежды сейчас глупо, а Король Роланд его ни за что не услышит, а даже если каким-то чудом это все же произойдет — а часы были крепко связаны со стрелком, можно сказать, стали его своеобразным сигулом и это порой очень хорошо ощущалось — то никак не успеет вмешаться. Но он все равно не отступился. — [Прошу, помоги мне сохранить то, что так дорого! Подскажи верный путь!]       Роберта негромко насмешливо фыркнула, явно прекрасно слыша все мысли Патрика, но тем не менее не пошевелилась и не произнесла ни слова, оставаясь все такой же безучастной ко всему происходящему. Одновременно с этим часы начали довольно ощутимо нагреваться, будто находились на солнце в жаркий день.       Патрик закрыл глаза, сосредоточившись на собственных ощущениях. В его ладони пульсировала крохотная искра силы, связанная с Роландом Дискейном, а рядом, так близко, сидела Роберта, воплощающая в себе энергию совершенно иного рода. Было ли хоть что-то, что могло связать их? Что могло бы объединить эти две совершенно разные сущности хотя бы ненадолго, но достаточно для того, чтобы противостоять надвигающейся угрозе?       [Пожалуйста, откликнись! Услышь!] — Патрик продолжал отчаянно умолять, сам толком не зная, зовет ли он Короля Роланда, или же просто взывает хоть к кому-то, кто мог бы его слышать. — [Направь меня, усиль меня, покажи, как выйти за пределы доступных возможностей! Чего бы мне это ни стоило!]       Он пытался вмешаться, но его собственной силы оказалось для этого мало. Она была рассеяна, и ее спонтанных всплесков не хватало для того, чтобы пробить ту защиту, которая окружала Неудачников. Но Патрик помнил, как дважды у него получалось слегка выйти за пределы своих возможностей, пусть это явно вредило ему, и превысить некий внутренний порог. Если бы и сейчас получилось высвободить эту сокрытую внутри него энергию, но не просто отпустить ее, а направить и сконцентрировать — быть может тогда ее хватит, чтобы пробить все барьеры, столь тщательно возводимые в течение десятилетий?       — Мелюзга, прекращай, — Роберта слегка повернулась и обхватила руку Патрика чуть выше локтя с силой, но не причиняя боли. Пока что. — Это попросту убьет тебя, а желаемого все равно не получится добиться. Хватит. Отпусти это.       Но Патрик не хотел отпускать. Знал, что еще немного — и Оно просто силой заставит его выпустить часы, вмешается грубо, как привыкло, и выбьет его из этого сосредоточенного состояния, желая уберечь от самого себя.       Но это не стоило того! Его жизнь не стоила того! Уже не стоила. Патрик Дэнвилл выполнил свое предназначение, тогда как Пожирательница Миров по-прежнему оставалась Хранителем Луча Черепахи-Медведя. И ее жизнь была намного ценнее, чем его. И если есть хотя бы крохотный шанс на ее спасение — он стоил того, чтобы рискнуть и поставить все на кон. Даже если итогом все равно будет проигрыш.       Неожиданно перед мысленным взором Патрика возникли голубые глаза, пронзительные, требовательные, неумолимые, глядящие в самую душу. Их он помнил — невозможно забыть пылающий холодной решимостью взгляд Роланда Дискейна. Да только в следующий миг ему показалось, что эти глаза все же чем-то отличаются, неуловимо, но существенно.       И вдруг Патрик понял, чем именно — они были более живыми и ясными, свободными от груза лишений и прожитых лет. То были глаза не мужчины — юноши.       Легким ветерком нечто коснулось его, а потом в сознании зазвучал голос, негромкий и отчетливый — и он тоже казался смутно знакомым, пусть совершенно точно не принадлежал Королю Роланду, в этом Патрик был абсолютно уверен:

Я целюсь не рукой; Тот, кто целится рукой, забыл лицо своего отца.

      Патрик не слышал раньше подобных слов, они бы много значили для него, будь он стрелком, но он никогда не являлся им. Однако сейчас их звучание помогло странным образом расслабиться, полностью отрешаясь от всего внешнего и отвлекающего.       Эмоции, сомнения, осторожность — все растворилось, растаяло, как снег под теплыми лучами весеннего солнца. Роберта, Неудачники, картина, холм — они все еще ощущались, но как будто находились очень далеко.       Здесь и сейчас был только он сам и его сила, окутывающая его и в то же время большей частью дремлющая внутри. Патрик потянулся к ней, коснулся, наполняя стремлением — и она в тот же миг бурным потоком хлынула наружу, невидимым и неощутимым для других вихрем закружилась вокруг, принялась с остервенением трепать его волосы и одежду.       — Патрик! Патрик, что происходит? Что ты творишь? — Роберта ощутимо вздрогнула, а потом и вовсе отпрянула от него. В ее голосе звучало потрясение… и узнавание. — Что вы оба творите?!

Я целюсь глазом.

      Патрик не отреагировал на возглас Роберты, абсолютно уверенный, что теперь та не вмешается, не попытается остановить его. Одно дело желать уберечь того, к кому неплохо относишься, от бессмысленной гибели, и совсем другое жертвовать вполне вероятно единственным шансом на спасение, фактически собственной жизнью ради него. Пожирательница Миров никогда не пойдет на подобное, в том не было сомнений.       Словно в подтверждение его мыслей Роберта отступила еще на шаг от Патрика и опустилась на траву, не сводя с того пронзительного взгляда, который он не видел, но отчетливо ощущал. Как и зародившуюся внутри ее надежду.       Вот теперь он просто не имел права подвести Оно. И он не подведет.       Медленно Патрик открыл глаза. В ту же секунду мир вспыхнул сотней ослепительных, переливающихся красок. Здесь и сейчас его глазам стало доступно видеть куда дальше и четче, чем всегда, более того — ни один человек в обычных условиях не мог бы увидеть мир таким.       Увидеть более высокие уровни реальности. Смотреть своими и одновременно чужими глазами.       Фургон тем временем подъехал к самому мосту и остановился, так и не заехав на него. Кажется, те, кто сидели в нем, заметили три ярких воздушных шарика, зацепившиеся за корягу на противоположном берегу, и теперь, вероятно, напряженно озирались, ожидая любого подвоха. Заметили ли они на дальнем холме юношу и девушку? А если заметили, то увидели именно девушку или нечто куда более жуткое на ее месте?       Вопросы промелькнули в голове подобно искрам и тут же забылись, вытесненные потрясением и едва ли не благоговейным ужасом от осознания того, что именно сейчас окружало Неудачников.       Роберта сказала, что на Дерри надвигается ураган, но это было не совсем точное выражение. Больше всего то, что приближалось к городу вместе с фургоном походило на цунами. Огромное, неумолимое, беспощадное алое цунами.       Ничего удивительного, что ни у Патрика, ни даже у Пожирательницы Миров не вышло ничего сделать. Эта сила, подпитываемая многолетним ужасом, отчаянием и решимостью Неудачников, лишь увеличивалась год от года, став чем-то самостоятельным, отделившимися от породившего ее монстра, но тем не менее сохранившая его безумное стремление к разрушению.       Вот почему Роберта была так уверена, что способа спастись нет. Вот почему она сдалась, опустив руки и смирившись с уготованным ей. Увидев приближающееся собственными глазами Патрик и сам усомнился, что даже сейчас получится хоть что-нибудь предпринять. И лишь слабо понадеялся — Оно сумеет выпроводить Натали из Дерри вовремя, если сам он погибнет, так ничего и не добившись.

Я стреляю не рукой; Тот, кто стреляет рукой, забыл лицо своего отца.

      Постепенно страх и оцепенение, охватившие Патрика при виде алой волны, рассеялись, а начавшие было поднимать голову сомнения исчезли.       Вовсе не требовалось противопоставлять этой силе силу равнозначную. Быть может, если сконцентрировать то, что уже имелось, сфокусировать, как лупа фокусирует луч солнца до обжигающей точки, то получится пробить хотя бы небольшую брешь. А уж ее должно было хватить.       Патрик расслабил кисть, а потом и вовсе убрал руку от груди, отпуская часы. Держаться за них больше не требовалось, он и так чувствовал исходящее от золотого корпуса пульсирующее тепло.       Его собственная сила, кружащаяся вокруг, взметнулась высоко вверх, натягиваясь подобно нити. По крайней мере Патрик воспринимал это именно так, пусть и не совсем понимал, что именно сейчас происходит, действуя больше инстинктивно. Одновременно с этим позвоночник пронзило острой болью, как будто туда вонзили длинную, тонкую раскаленную спицу.       Патрик напрягся, выгибаясь с негромким шипением, стремясь хотя бы немного облегчить боль.       Пожирательница медленно приблизилась к нему — Патрик сейчас ощущал ее как сгусток ослепительной энергии, практически не различая личину — сжала обеими руками его ладонь и едва слышно выдохнула чуть подрагивающим от напряжения голосом:       — Мы — ка-тет. Единство из множества. Имя нам — Дерри.       И как только эти слова были произнесены, боль, терзавшая Патрика, начала стихать, пока не прошла совсем. Он ощутил удивительную легкость. Больше не было рамок и ограничений. Силы их переплелись, и как никогда остро он почувствовал себя частью чего-то непостижимого и огромного, древнего и величественного.

Я стреляю разумом.

      Фургон тронулся с места и начал заезжать на мост, постепенно набирая скорость. Время словно бы замедлило свой ход, растягиваясь, как резина. Воздух сгустился, с трудом проникая в легкие, а по всему телу будто пробегали разряды тока.       Патрик смотрел вперед себя и одновременно внутрь себя, и далеко за пределы себя. Он видел, как двинулась вперед алая волна, надежно укрывая фургон. Сумел рассмотреть через лобовое стекло два бледных, сосредоточенных лица так, словно они сейчас были совсем близко от него. Невольно отметил, что, похоже, он рановато записал Неудачников в старики. По крайней мере эти двое, несмотря на возраст, выглядели очень неплохо, им трудно было дать больше шестидесяти.       В то же время он увидел себя, сидящего на холме, словно со стороны, увидел Роберту, сияющую, как маленькое солнце. От нее к городу тянулись тонкие, яркие нити, они сплетались, образуя сложные и одновременно прекрасные узоры.       Патрик увидел сам Дерри, опутанный этими нитями, и его жителей, замерших среди них будто светлячки. Город был единым живым организмом, пропитанным энергией Пожирательницы Миров.       В этот самый момент, Патрик мог бы в этом поклясться, каждый житель — за исключением Майкла Хэнлона, единственного, кто выделялся алой кляксой на фоне узора — где бы он ни находился и что бы ни делал, отложил свои дела и замер, глядя в небо. Дерри и его жители, прочно связанные друг с другом, объединились, сами того не осознавая, в порыве защитить то, что им дорого.       И высоко над всем этим во всем своем вечном и непостижимом великолепии сияли Мертвые Огни.

Я убиваю не оружием; Тот, кто убивает оружием забыл лицо своего отца.

      Сила переполняла его, текла сквозь тело, концентрировалась на кончиках пальцев. Патрику казалось, что его внезапно подключили к сети с огромным напряжением и еще немного – и он попросту не выдержит.       Но страха, сомнений и замешательства больше не было.       Их место заняла холодная решимость. Пусть Патрика никто никогда не учил управлять своей силой именно так, да и сам он по большей части действовал исключительно по наитию, рискуя в любую секунду ошибиться — но сейчас он точно знал, что требовалось сделать.       Знание это пришло извне, не являясь его собственным и можно было поспорить на что угодно — когда все закончится, оно немедленно покинет его. Впрочем, Патрик подозревал, что тогда ему уже не будет до этого никакого дела. Слишком хорошо он ощущал, как его слабое, смертное человеческое тело все быстрее разрушается, сгорая в потоке силы подобно хворосту.       Страха все еще не было. Как не было жалости к себе и сожалений. Если его жизнь — плата за выживание Оно и Дерри, то он с радостью расстанется с ней.       И все же следовало поторопиться.       Чувствуя, как тупая боль медленно разливается в груди, постепенно распространяясь на все тело, нарастает, вгрызаясь в мышцы, Патрик дотянулся до ластика. Тот был почти такой же горячий, как и часы в нагрудном кармане.       В тот самый момент, когда задние колеса фургона оказались на мосту, Патрик улыбнулся, плавным движением протянув руку с зажатым в пальцах ластиком к картине, чувствуя, как напряжение нарастает вместе с оглушительным звоном в ушах, а энергия потоком устремляется к цели, и одними губами прошептал:       — Третьего раза не будет.

Я убиваю сердцем.

      Роберта сжала его ладонь с такой силой, что кости явственно хрустнули, а острая боль молнией пронеслась от запястья до плеча. Патрик не сумел сдержать болезненного стона, но тут же судорожно сжал зубы, одновременно ощущая, как рот наполняется противным металлическим привкусом крови и что-то теплое течет из носа, крупными каплями собирается на подбородке и срывается, пятная рубашку.       Две силы схлестнулись, грозя раздавить всех, кто оказался в этот момент между ними.       Неожиданно Патрик снова увидел те самые пронзительные голубые глаза. Тот, кому они принадлежали, находился далеко отсюда, но образ его сейчас тем не менее присутствовал здесь, связанный с Пожирательницей Миров так же тесно, как и все остальное в этом городе. Облик его ускользал и таял, не было никакой возможности рассмотреть его.       Патрику показалось, что голубые человеческие глаза просто плавают в потоке алой энергии, подобной той, которая приближалась к Дерри, и одновременно иной. В тот же миг в сознании вновь раздался голос, на самой границе слышимости:       — Позаботься о Вечной Мамуле пока я не проснусь. Договорились, Художник?       Глаза закрылись, растворившись в ослепительном сиянии, а затем оно рассыпалось на множество огней, устремившихся к жаждущей разрушить все на своем пути волне и окруживших ее. Не осталось сомнений — эти две силы произошли из одного истока. А потому алые огни — Мертвые Огни, внезапно осознал Патрик, зажегшиеся совсем недавно и не набравшие пока еще мощи — не нападали, а приказывали, стремясь подавить родственную им силу, подчинить себе.       И могучая волна, воплощающая в себе безумное стремление Алого Короля извести все, что осмелилось встать у него на пути, не сразу, но послушалась, начав ослабевать.       И этого оказалось более, чем достаточно.       Всей своей сущностью Патрик ощутил, как сила, на острие которой он сейчас оказался, в очередной раз устремилась вперед, и как лопнул под ее напором защищающий Неудачников барьер.       И одновременно с этим мост, по которому двигался фургон пошел трещинами. Он ощутимо содрогнулся, и Патрик не услышал, но догадался, что люди, находящиеся внутри автомобиля, испуганно завопили. Они не видели, эти люди, как подпорки моста исчезали одна за другой, словно их и не было, как истончались укрепляющие конструкции. Зато хорошо могли ощутить, как тот начал ощутимо проседать на одну сторону под весом машины.       В это самое мгновение у Неудачников еще оставался крохотный шанс, чтобы не спастись — направленная на них энергия в любом случае не оставляла тем ни единого шанса, даже если бы Патрик в этот самый момент выбросил ластик — но отсрочить на некоторое время собственную гибель. Водителю фургона следовало затормозить и резко подать назад, тогда, быть может, машина еще успела бы выехать за пределы моста.       Но тот, кто сидел за рулем не сделал этого, пусть, скорее всего, понимал насколько сильно рискует. Потому что поступить так означало признать собственную слабость и неспособность противостоять обстоятельствам. Признать, что Оно сильно и все еще может что-то против них сделать. Признать возможность собственного поражения.       Потому что слишком хорошо водитель сумел рассмотреть привязанные к коряге проклятые воздушные шарики с написанным на них посланием. Всего три слова, по одному на каждом шаре, возникшие в то самое мгновение, когда Роберта взяла за руку Патрика — они заставляли страстно желать доказать, в первую очередь самим себе, что Неудачники сильны и их не сломить:       Эдс передает привет.       Фургон ускорился, стремясь проскочить через рушащийся мост, оказаться на другой стороне и продолжить мчаться прямиком в Дерри. Но когда до заветной цели оставалась всего несколько метров, дорожное полотно с грохотом раскололось. Часть его даже не провалилась — растворилась, истаяв, как дым.       Стерлась из реальности.       Автомобиль резко затормозил, водитель отчаянно вывернул руль, скорее инстинктивно, чем осознанно, пытаясь то ли развернуться, то ли просто объехать препятствие. Фургон занесло, он накренился, а потом сорвался с моста, пробив ограждение, полетев прямиком в обмелевший Кендаскиг, который сейчас больше походил на ручей, чем на речку.       Грохот удара и срежет металла разнеслись далеко вокруг, заглушив плеск воды. Автомобиль с такой силой впечатало в каменисто дно, словно он сорвался не с относительно невысокого моста, а как минимум с многоэтажного здания. Металл, камни и плоть, еще секунду назад принадлежавшая живым людям, смешались в одно искореженное месиво. От того, что осталось от фургона, медленно начали подниматься клубы темного, густого дыма.       Ластик выпал из ослабевших пальцев Патрика.       Цвета начали меркнуть, звон в ушах перерос в оглушительный шум собственной крови, вытеснив все остальные звуки. Тело перестало слушаться, а боль тонкими раскаленными иглами прошивала его насквозь.       Ощущения стремительно теряли остроту, сторонняя сила покидала его, вытекая, как из разбитого кувшина. С последний ее каплей Патрик не столько почувствовал, сколько увидел — видение это мелькнуло перед глазами и тут же пропало — как в Центральной библиотеке Дерри Майкл Хэнлон вдруг замер, побледнев и глядя остановившимся, полным ужаса взглядом в одну точку, потянулся рукой к груди, судорожно вцепился в рубашку и в тот же миг осел на пол, распластавшись на нем сломанной куклой.       Патрик не знал, что сталось с оставшимися двумя Неудачниками, но предположил, что даже если они на свое счастье в этот момент и были довольно далеко от Дерри, то их судьба все равно будет незавидной.       Боль тугим обручем сжала голову, и Патрик обессиленно повалился на траву, закрыв глаза и ожидая неизбежного. Он улыбался. Чувствовал, как кровь течет из носа, рта, ушей и даже глаз, как медленно теряется связь с окружающим миром — но не боялся. Надеялся только, что Натали не будет слишком долго убиваться по нему.       Вот теперь все на самом деле закончилось. Теперь Дерри продолжит жить и процветать, продолжит питать Луч и не давать мирам сдвинуться с места. Пожирательница Миров возобновит охоту и, как знать, может быть в скором времени ей снова удастся впасть в полноценную спячку. И если раз в двадцать семь лет придется платить кровавую дань Хранителю Луча — быть может не такая уж это в итоге окажется и жестокая плата за сохранение баланса.       Теперь все было на своих местах и это наполняло душу покоем и теплом.       Мысли путались и растекались, но сознание все еще не покинуло его окончательно. Сквозь стоящий в ушах шум до Патрика донеслись слова Роберты:       — Продолжай дышать, мелюзга! Не смей прекращать!       И Патрик просто не мог ослушаться этого решительного и властного тона. Он сосредоточился на вдохах и выдохах, постепенно осознавая, что боль, сковавшая тело, становится тише, сознание проясняется, а ощущения постепенно возвращаются.       Дышать становилось все легче, в ушах больше не грохотало и даже получилось различить звук приближающихся сирен. Авария на мосту без сомнения не могла не привлечь к себе внимания.       Вот теперь Патрик почувствовал, что он не просто лежит на земле, а его обнимают, бережно удерживая голову и плечи на весу, а нечто влажное и горячее то и дело касается его шеи и лица.       Отчего-то догадка, что его сейчас попросту вылизывают без зазрения совести, не вызвала омерзения. Наоборот, Патрику хотелось облегченно рассмеяться, и он непременно потупил бы так, если бы у него были на это силы. Но вышло лишь улыбнуться и едва слышно прошептать:       — Представляю… как я сейчас… выгляжу.       — Лучше всех, малыш Патрик, на всю десятку по пятибалльной шкале, — немедленно откликнулась Роберта, голос ее звенел непривычным беззаботным весельем, — для оценки зомби.       После этого заявления у Патрика все же вышло рассмеяться, пусть этот смех довольно быстро перешел в кашель. Боль прошла полностью. Теперь тело ощущалось онемевшим, налитым свинцовой слабостью, но и она постепенно отступала.       Патрик с трудом открыл глаза и тут же заморгал, стремясь сфокусировать взгляд и одновременно избавиться от возникшей в них рези. Проморгавшись, он наконец сумел различить склонившуюся над ним Роберту. Она улыбалась перепачканным в крови Патрика губами, румянец неровными пятнами горел на щеках, а серебряные глаза лихорадочно блестели.       — Что с тобой, Бобби? — Патрик со второй попытки поднял руку, которая, на его удивление, не отозвалась болью и явно больше не была сломана, и осторожно коснулся щеки Роберты. Та тут же потерлась о его ладонь, как кошка.       — Я не знаю, — от ее дикой улыбки стало жутко, но в то же время хотелось любоваться ей вечно. — Все перевернулось с ног на голову. Так быстро. И это сделал ты, мой сияющий малыш. Не в одиночку, но без тебя ничего бы не вышло. Это так странно. Вся эта сила, я все еще ощущаю ее отголоски, они будоражат меня и… Так тепло внутри. Так легко. Я никогда еще не испытывала подобного. Это очень непривычно, я не знаю, как это называется, но мне нравится. Нравится ощущать это.       Роберта коротко рассмеялась, одновременно помогая Патрику сесть. Тот пошатнулся, свободной рукой схватившись за враз закружившуюся голову, но все же удержал равновесие. Ему очень хотелось отправиться домой и проспать целые сутки, предварительно приняв горячий душ и что-нибудь съев, но он понимал, что еще успеет провернуть все это, прежде отбившись от расспросов Натали, которую наверняка напугает его внешний вид и окровавленная рубашка. Потому что провести еще немного времени с Пожирательницей хотелось не менее сильно.       Когда головокружение отступило, Патрик бережно приобнял Роберту за плечи, чувствуя, как та то и дело слегка подрагивает.       — Мы, люди, называем это — счастье. Ты была уверена, что вот-вот погибнешь, но теперь ты будешь жить. И ты теперь точно так же свободна от предначертанного, как и я.       Несколько секунд Роберта молча смотрела в глаза Патрика, а потом подалась вперед и прижалась к его губам своими, решительно и без колебаний. Но тут же отстранилась, не позволяя Патрику ответить, и крепко обняла, уткнувшись лицом в его грудь.       — Спасибо тебе, малыш Патрик. Для тебя и твоего рода Дерри отныне всегда будет тихой и безопасной гаванью. Клянусь в этом, — голос Роберты звучал немного невнятно, но по нему стало понятно, то та мало-помалу успокаивается. — Но если ты хоть кому-то расскажешь о том, какой увидел меня сейчас, то пеняй на себя. То, что с тобой я более спокойна и открыта, чем с другими, не дает тебе никакого права болтать об этом направо и налево, понятно, мелюзга?       — Вот теперь я узнаю прежнюю Бобби, — рассмеялся Патрик, крепко обнимая Роберту в ответ. — Это тебе спасибо. Ты снова не позволила погибнуть своему глупому человеку.       Слабость уже почти не донимала его, хотя кто знает, что будет после того, как он попытается подняться на ноги. Роберта пробормотала что-то неразборчивое в ответ и затихла. Патрик сидел, с легкой улыбкой глядя на раскинувший вдали лес, над которым плыли едва заметные клубы дыма. На обломки моста и то, как суетятся там полиция, пожарные и парамедики ему смотреть совершенно не хотелось.       Впрочем, Патрик не сожалел о содеянном. Знал, если потребуется, то он поступит точно так же. Потому что он душой и телом принадлежал Оно. Принадлежал Дерри. И ради них он пойдет абсолютно на все.       — Сделаешь для меня еще кое-что, малыш Патрик? — Роберта пошевелилась, устраиваясь удобнее, кладя голову на плечо Патрика и с явным удовольствием наблюдая за тем, как безуспешно пожарные пытаются сбить огонь с торчащего над водами Кендаскига остова фургона. На губах ее играла торжествующая, злорадная усмешка.       — Для моей прекрасной паучьей королевы — все, что угодно.       — Нарисуй для меня еще шариков. Много-много. Красных. Красные я люблю больше всего.       Патрик Дэнвилл улыбнулся — и потянулся за красным карандашом.

06.11.2017 - 04.11.2019