Проклятый маг
25 ноября 2017 г. в 17:41
Гупаньский зимний лук был крупным, водянистым и пресным. Соком он брызгал знатно, а вот по вкусу… Ничего общего с мелкими злыми луковками родной Клопощины, вот те — да… Раскусишь, и будто гнездо осиное в глотке лопнуло. А это… Так, баловство и недоразумение. Ну, да на безбабье и монах за ведьму, — лишь бы подол задирался.
Сахаром обмакнутую в солонку луковицу можно было и не присыпать, но что поделаешь с привычкой — без этого жеста чего-то не хватает уже.
Странное это чувство: ностальгия. До Клопощины дня за четыре по западному тракту добраться можно. Да только что с того, если от той Клопощины, по которой босиком бегал да на батькином борове верхом носился, полдуба да колодец остались, и у того-то сруб новый. Сожгли Клопощину, а потом голод был, а за голодом — мор, а там по чумному закону и дожгли дотла, что осталось.
Да только место там всегда было доброе: тракт да развилок, да колодец живой, заклятый, да вода в колодце сладкая, и земля щедрая. Поднялась Клопощина. Отстроилась. Дома новые. Люди новые. Другие люди. Даже говор другой. А вот лук рос прежний. Мелкий, но ядреный и злой. Вот только… Как до Клопощины четыре дня на паре битюжной шагом — так и нет места на всей Дороге лучше. А мест немало видено. Эх, не мало… А как крыша нового трактира завиднелась… Так сжег бы все! И мор бы наслал, и недород, и жизни б, кажется, не пожалел чтоб на беспутье место заклясть.
Эх, деревенщина глупая, голова твоя луковая…
Заклятье беззвучное, но не безмолвное, опутало узором призванной силы кубок, моргнуло индикаторным светом рассеяния, свидетельствующего о завершении трансформации.
М-да… — в кубке была чистая вода. На вид, на запах, на реакцию проверочного амулета… Замученный мышонок, покорно повисший на хвосте после извлечения из кошеля, безвредно для себя перенес ванну, не вздумав ни сгорать, ни разлагаться, ни дохнуть. На вкус тоже оказалась — вода как вода. Разве что с мышонковым недовольством. Эх…
Магия сработала как надо, сила слушалась. Ни ошибки, ни сбоя, ни обращения против.
Сушка посаженного в пустую миску мышонка тоже прошла так, как приказал призванной и подчиненной силе. Даже миска не треснула.
Был бы неофитом, учеником первогодком — плясал бы. А сейчас хоть вой с тоски. «За любое десятое решу Я, но только Я решу, когда начну считать», — ну не сволочь ли?! Считать она начнет, когда решит. Хоть по имени зови, что б вспомнила, шутница.
Очередная луковица никак не желала чиститься, и малое заклятье, со злости и ради приманивания на риск, не иначе, было пущено на сжигание сухой чешуи. И оказалось и малым, и огненным, и практически безвредным — если не считать, что лук стал слегка подпеченным, но на вмешательство и присвоение десятого заклинания эта неприятность явно не тянула.
— Не везет? — Онгой Белоручка, как всегда, был по-лекарски убийственно точен.
— Серию словил, — проклятый маг может быть честен с алхимиком. Да и с кем, если не с ним?
— Сколько?
— Семьдесят восемь.
— Играл?
— В Эрнаке и в Вайгосе, не везет. В смысле — выиграл.
— С магией?
Рвущийся с языка ответ, вместе с желанием расшвырять все вокруг заодно с Белоручкой и его всезнайством, был растерт зубами в скрип и скрежет. Доктор, мать его… высокопорядоч-ная женщина.
— За работу, значит, не берешься.
— Берусь! — Нервы — вещь, которая может быть железной, даже стальной. Но бесконечнотянущейся бывает редко. — Кого угробить решил?
— Да не лай. Все равно кусаться не станешь, — Белоручка махнул пухлой и очень обывательской ладошкой. С такой герань бы поливать. Из желтой леечки, в горох, в белый. На окошке с занавесками, ситцевыми, в оборочку.
Когда-то Фалиелтах, уже переставший быть малышом Фалли, но еще не ставший ни Первым, ни Проклятым, ни Фахтом, был молодым, прыщавым, амбициозным и стройным. Тогда он злился и огрызался, мстил всем, кто усомнялся в его способности постоять за себя. Довыделывался. Домстился.
И стал магом первым, и магом проклятым, — с произношением угадывали не все, но на личность прозвище село как влитое, — и лучшим стихийником среди известных в родном мире и на ближнем участке Дороги. Вот только оскорбившаяся (прямо скажем, было за что, сам дурак) Богиня отметилась подарочком: десятое заклинание из произнесенных десяти она искажает так, как ей захочется.
Сейчас Фахта с трудом выдерживал крепкий ломовик, да и самому седла все больше казались тесны и узки. А заниматься демонстрацией силы за здорово живешь и бесплатно уже давно не тянуло.
Перестал кусаться. Да. Лень. И без толку.
— А через бойца работать не пробовал?
— Я, вообще-то, с Дорогой ссориться не собирался пока. А слепую подставу из непростимых еще ни один Лорд не выводил.
— А не слепую?
— Принца своего продаешь? — Белоручка чего-то финтил, но не высказанное предложение сотрудничества становилось все более интересным. Потомственный военный аристократ, с качественным всесторонним образованием и оконченной военной академией среди разношерстной бродячей дорожной братии птицей все же был редкой, заметной и… важной. А составить постоянную команду, если не врать, хотелось давно. Да и помощника — помощницу с хорошими задатками медиума, в голове которого можно собрать мыслесвязи отряда — он уже давно присмотрел. Смущал только возраст.
— Можно сказать и так. Просто хочу, чтоб он наконец выбрал, кто он все же, пятый сын Прекрасной Аглаи, виконт и все такое прочее, или…
— Или что?
— Как ты думаешь, Дорога примет нового Лорда?
Присвистнулось против воли.
Вот так амбиции. Человек идущий не туда, куда Дорога уже есть, а способный пройти где угодно, попасть куда заблагорассудится, и способный навязывать свою волю Великой Госпоже… Это… Это… Это было немыслимо. И беспредельно привлекательно.
И так нагло и невероятно, что просто должно было снискать благоволение Капризной Шутницы, обыграть которую… — побери пыльный ветер — хотелось. Давно. Всегда. И еще как!
Белоручка усмехнулся и указал на общий стол в середине зала.
Шумная компания гоблинов активно болела за своего Чужого — молоденькую девку в дешевой «костяной» броне: горская гоблинская же куртка из стеганного войлока с наклепанными на вошедом панцирными чешуинами неведомой и невезучей чапчерицы с отчекрыженными по человечьей мерке рукавами. Девка пыталась завалить на расчищенную от посуды столешницу руку варвара в меховой безрукавке. Гоблины скакали, стучали всеми ногоруками и улюлюкали.
Дома, в родных горах, эти, похожие на плотоядных горилл, иногда вроде бы разумные, жрали своих чапчериц, что-то взращивали на огородах, пасли овцекоз, и жили нелюдимо, разрозненно и посемейно. Зато на Дорогу выбирались, обязательно сбившись в ватагу не меньше шести голов, и, не менее обязательно, при первой же оказии обзаводясь Чужим: спутником из любой не своей расы.
Почему-то чаще всего в роли такого своего Чужого в гоблинских ватагах оказывались недалекие человечьи самочки, возомнившие себя внезапно крутыми воительницами и удравшие по этому поводу от родных курятников, хлевов, кросен, прялок и чего там еще положено знать нормальной поселянской девке.
Впрочем, гоблины девчинок не обижали. Они вообще относились к насилию над инорассками как к части работы по приведению населения к покорности: захваченное поселение надо избавить от защитников и ценных вещей, скарба, скота и прочего, мешающего рядовому крестьянину постигнуть прелесть духовного совершенства и философской чистоты; дома и строения сжечь, а женщин изнасиловать — ничего личного, просто так принято. И, может, именно поэтому наемные гоблинские отряды Дорога принимала спокойно, хотя от людей, замаранных кровью невинных и позволяющих себе излишнее насилие над беззащитными, она избавлялась. Рано или поздно, так или иначе, но неуклонно и безжалостно.
Однако привлекшая Белоручку дивчинка из общего правила выбивалась — видимо, давно моталась со своими гоблинами и успела от них перенять немало полезных рядовому наемнику, бойцу навыков. В отличии от молодого варвара, явного новичка на Дороге.
Сейчас она уверенно валила руку своего противника, не вполне спортивно заставив варвара выставить локоть вперед и ближе к ней. И еще более неспортивным был ее захват и воздействие на нервный узел в основании большого пальца мужчины.
Гоблины радостно и дружно взвыли, встречая победу. Девка усмехнулась и тряхнула головой. Несчастный варвар растирал кисть и запястье, локтем прижимая к себе фигурный шлем в виде бычьей головы, а вот лежавший на столе нож пошел по лапам цокающих языками гориллоидов.
— Они его разденут, — очевидное попросилось к озвучению.
— Уже, — хмыкнул Белоручка. — Шлем — это все, что у него осталось.
— Предлагаешь помочь ему сыграть на последнее?
— Предлагаю предложить долю в заказе девчонке. Внимание той, что тебе нужна для отсчета, она привлечет. Присмотрись.
А ведь и верно! Стоило сразу взять на слой выше, и… Если кто кого и учил, то явно не гоблины девчонку.
— Лордская штучка!
Белоручка лишь усмехнулся. Видеть, как маг, он не мог, но как-то понял то, что открывало тонкое зрение: рыжая не была тем, чем казалась. Прежде всего, это была функция — личность же была глубоко вторична. Красивая и хорошо, качественно сделанная вещь, предназначенная для войны и убийства, была отмечена знаком принадлежности. Кто-то, и не один — знаки совмещались и перекрывали друг друга, — наделенный Властью и Силой, объявлял ее своей собственностью и своей частью. Как именное, личное, а то и фамильное оружие.
Если Белоручка действительно решил воспитывать из своего младшего высокородного приятеля Лорда Дороги, — попользоваться такой вещью, поуправлять ей, «подержать в руках» — ощутить подчинение, — более чем полезно.
— А если крутанет в момент рецепции?! — то, что такое существо, как наблюдаемая деваха, подставлять не в слепую куда проще и легче, было очевидно. Предложи рискнуть, и согласится раньше, чем подумает.
Но трансляция даже самого простого заклинания — дело сложное и требует максимальной сосредоточенности. Малейший сбой ударит с тройным усилением. И не по магу — из мага и медиума (а без медиума при работе с живым сознанием, если его не собираешься выжечь, не обойтись, впрочем, если не режиме боя, можно и своими способностями ограничиться) заклинание черпанет силу, а по «точке выхода» — тому, кто передаст волю мага среде к исполнению. Именно поэтому большинство магических артефактов были одноразовыми: передав посыл к исполнению, носитель разрушался из-за накопленных погрешностей и неточностей.
— Подниму, — Белоручка уверенно показал на флягу, и, игнорируя скептическое похмыкивание (тело девки, кем бы она не была по свой сути, было обычным человеческим телом, не слишком крупной и не слишком мускулистой молодой и нерожавшей женщины, а, значит, вряд ли способной в случае ошибки пережить мощный болевой шок или случайную серьезную физическую травму), продолжил: — Не смотри, что мелкая и тощая, она жилистая. Можешь мне поверить, если б меня спросили, я б предложил бы кончить, не мучаясь. А если бы приказали — сразу к пятой степени перешел. И почти уверен, что она еще и после десятки матом от столба адресно посылала бы, пока горела. Отвратительный материал.
Говорил Белоручка со злостью и отвращением. И если уж перворанговый мастер золотой цепи палаческой гильдии герцогства Гвейадор — а до того, как вместе с младшим сыном жены герцога Мартином покинуть родные места, врач и алхимик Белоручка был именно им — утверждал, что с девки можно резать ремни и солить их прямо на спине, а она сохранит способность к разговору… Приходилось верить.
Похоже дальше с гоблинами пойдет молодой варвар. Такие подарки судьбы действительно надо брать. И держать под рукой.
Оставалось съездить в Южное и выкупить у родственников медиума.
Последняя из оставшихся в миске луковиц оказалась сладкой и сочной, но это было вкусно.