I'm here

Тор пожимает плечами, чтобы как-то развеять сковавшее его оцепенение, улыбнулся, да как-то неловко, словно бы неуверенно. И задал вопрос, который задавать уже и не хотелось: — Если бы ты мог изменить что-то в прошлом, что это было бы? Почему-то Тор думает, что знает ответ. По крайней мере догадывается о нём. Но всё равно спрашивает, только бы не затягивалось молчание. Локи чувствует что-то, что могло быть похоже на панику, не сохраняй он внешнее ледяное спокойствие, давшее трещину и слабину только во взгляде, который трикстер отводит и прячет. Слова ударили навылет, были подобны прикосновению клейма, и Локи стоило огромных усилий выпрямиться медленно, без рывка. А хотелось сбежать. Или хотя бы развернуться и уйти, наплевав на правила этой дурацкой игры. Ведь всё это было почти подло. Но Локи остается. Не шевелится, почти не дышит и вновь смотрит на своего брата, практически не моргая. Он оглушен и растерян. Что ответить на этот вопрос? Эта игра переставала быть игрой. Он может сказать: «О, я бы выколол тебе глаза в раннем детстве, и тогда Один даже не рассматривал бы тебя как кандидата на престол». И Тор бы сразу понял, что это злая неудачная шутка, и что Локи больше играть не намерен. Или он может назвать любой из моментов их противостояния, сказать, как изменил бы стратегию со своей стороны, чтобы выйти победителем. В конце концов, он может сказать, что не упёк бы Одина в дом престарелых в Мидгарде, и тогда Хель бы не вышла на свободу и не устроила всё это. — Я бы не пустил тебя, — Локи говорит едва слышно. Делает нетерпеливый судорожный вздох, словно ему не хватает воздуха, и продолжает уже громче, увереннее, — Я бы не пустил тебя в Ётунхейм. Тогда. И ничего бы этого не было. Ни Мидгарда, ни Джейн, ни смерти матери, ни Хель. Никаких Мстителей и прочего идиотизма. Ничего. Может быть, я бы даже до сих пор не знал, что я не твой брат. Слова даются с трудом, но голос тверд, в нём нет дрожи или слабины. Лишь заметно подрагивают кончики пальцев, а во взгляде плещется откровенная растерянность. И это тот самый момент высшей откровенности, которого у Локи не было никогда. Никогда он не был столь открыт, никогда настолько не доверял. Он не знает, что ему делать сейчас и очень хочется сбежать. Но больше бежать некуда. Игра перестала быть игрой, начиная с самого первого вопроса, который задал Тор. Спроси он что-то другое — в шутку, сменив тон, не желай узнать правду — всё могло быть иначе. Но Тору хотелось знать. Более того, ему хотелось понимать. И вот теперь, когда сам вышел на откровение и получил его в ответ, пусть не словесное, но читаемое во взгляде и том, как Локи поджимает губы, как молчит в ответ, как затем отступает и отворачивается, не знал, что с этим делать. Он не помнил брата таким — открытым, честным, неподкупно слабым. И давно не помнил его настолько своим… братом. Тор ведь тоже следовал за ним — неотступно — словно тень. Не позволял остаться одному, срывал планы, мешал его странному желанию власти, которое привело Мидгард к попытке завоевания, а Асгард к процветанию. Тор всегда был на его стороне. Даже тогда, после всей той заварушки с читаури. Иначе бы не забрал его с Земли. Иначе бы не общался потом долго с отцом, зная, насколько милосердный тот вынес Локи приговор, но… Всегда было множество «но». И сейчас было снова оно. Тор не хотел ничего доказывать, он знал, что уже сказанного достаточно, чтобы Бог Лжи если не поверил в его слова, то хотя бы знал о том, как старший брат к нему относится. И получил чёткий и ясный ответ о том, что чувствует сам Локи. То, что происходило, могло быть началом чего-то… большего. Но могло стать и концом. — Это было необходимым и от того правильным, — слова, конечно, мало что сейчас способны доказать. Но именно благодаря тому единственному случаю Тор стал теперь тем, кем был: наконец повзрослел, стал иначе смотреть на самого себя и своё место, многое оценил другим, совершенно новым, взглядом. И Локи с тех пор тоже изменился. Они оба. Громовержец никогда не задумывался над тем, чего стоит для Локи быть не кровью от крови Одина. Что это значит — быть братом, но не родным. Для Тора это не имело разницы — они ведь росли вместе, как братья, так что ещё нужно? Он не представлял себе, даже узнав правду, что Локи может быть недостойным: жить в Асгарде, иметь право на трон, зваться сыном Одина или его, Тора, братом. Только, видимо, для одного лишь Бога Грома это и не имело весомого смысла. Поставив стакан на пол рядом с креслом, Тор поднимается, чувствуя неловкость за все прозвучавшие слова и ещё большую за то, какая после них воцарилась тишина. И что ещё хуже — чувствует в словах Локи правду. Он действительно об этом жалел. И, вероятно, действительно хотел бы что-то из этого исправить. Чтобы было иначе? А если было бы, то привела бы их судьба к тому, где они сейчас находятся? К потере семьи. К потере их дома. К Рагнарёку. И к тому, кем каждый из них стал. — Не думай об этом, — Тор чувствует себя неловким, когда подступает ближе, когда кладет широкую ладонь на узкое плечо. Совершенный и выверенный дружеский жест. И… его мало. Одного его. — Прошу тебя. Потому что… Тор старательно подбирает слова и не находит их. И делает то, что считает и чувствует единственно верным и с чего всё это, считай, и началось — вновь обнимает Локи. Парадоксально — второй раз за сутки, за меньше чем какой-то час. Чувствует себя старшим, что с ним случалось не редко, но не так остро, ответственным, и — вот это впервые — по-настоящему способным помочь, поддержать, успокоить. Всё это так же высоко и ясно, как в детстве, когда он слышал: «Мне снился кошмарный сон, и так страшно шумит ветер», а он отвечал, сонно и желая скорее снова уснуть: «Перестань бояться, я тебя всегда смогу защитить». И не потому что так нужно сказать, чтобы успокоить. А потому что верил тогда, что всей его смелости, храбрости и любви хватит, чтобы уберечь целый мир от всех самых жутких ночных кошмаров. И снова может в это верить сейчас. Губами касаясь чужого виска, Тор тихо выдыхает, едва слышно и практически шепотом: — Потому что я тоже здесь. Рядом. И, возможно, впервые на своём месте.