Сахар в кубиках

Дэвид постучался к Гвен поздно вечером, когда дети уже разбрелись по палаткам. Он зашёл в комнату и с мрачным видом сел за стол, сложив руки перед собой и, очевидно, размышляя о чем-то очень печальном. За время работы с Дэвидом Гвен научилась угадывать почти все причины дэвидовской грусти. Некоторые выводили ее из себя, некоторые сильно озадачивали. Конкретно этот вид был ей давно знаком, и, самое главное, Гвен умела с ним обращаться.  — Дэвид, что случилось, — это был даже не вопрос, ведь ответ она предвидела. Дэвид поднял на Гвен скорбный взгляд. «Три, два, один..»  — Гвен, мне кажется, я плохой вожатый. Гвен отложила журнал, готовясь к привычному разговору. Так уж сложилось: периодически Дэвид с покаянным видом приходил и признавался ей в том, что он занимает чужое место и вообще профнепригоден.  — И почему ты так решил? Дэвид обреченно вздохнул и принялся перечислять все свои проступки и грехи.  — Я ничего и никого не могу организовать. Сегодня, когда был театральный клуб, Никки затошнило, потому что она съела улитку, а потом Спэйскид поскользнулся и упал со сцены, а я даже не заметил, потому что в этот момент Нерф поджег волосы Престону! Как вожатый вообще может допустить такое?! Я ничему не могу их научить... у меня не получается их заинтересовать! Я объяснял, как правильно сложить костер, и у Нила был такой скучающий вид, наверно, я делаю все не так... Накануне Макс и Нил чуть не устроили лесной пожар. Они собрали костер так, как их учил Дэвид, но Дэвид, конечно, этого не заметил. — Я не подхожу для этой работы, тут нужен кто-то другой. Кто-то энергичнее и решительнее! А я просто позорю лагерь Кэмпбелл. Это была любимая часть Гвен. Дэвид продолжал: — Я бы хотел, чтобы дети запомнили что-то хорошее о своем времени здесь. Нашли новых друзей, полюбили природу, чему-то научились. Но что они запомнят? Невкусную еду и нудного вожатого, который ничего не сумел им дать. Дэвид фыркнул в презрении к самому себе и, наконец, замолчал, выговорившись.  — Дэвид. Во-первых, для хорошей работы нужны хорошие условия. Это, — Гвен указала на все вокруг, — паршивые условия. Мы работаем за четверых. И вспомни, сколько нам платят. Я уже не говорю про состояние лагеря, одна проверка — и его закроют к чертям, если узнают, что у нас с медикаментами и пожарной безопасностью. Дэвид едва заметно поморщился, но промолчал.  — Ты делаешь больше, чем достаточно. Просто есть вещи, на которые ты не можешь повлиять. Нил так и будет скучать, потому что это Нил. Кэмпбеллу будет все так же плевать на лагерь, потому что это гребаный Кэмпбелл — я знаю, тебе неприятно это слышать, но это так, Дэвид. Некоторые дети так и останутся бессовестными засранцами, и ты тут ничего не поделаешь, — Дэвид понурил голову. Конечно, с этим ему было согласиться труднее всего, — а если ты продолжишь загоняться, то долго не протянешь. Я не хочу оставаться тут одна, так что прекращай! Дэвид слабо улыбнулся и тут же виновато нахмурился.  — Я сегодня отругал Никки. Она съела этих улиток, и я решил, что поступаю правильно, а теперь… теперь уже не уверен, стоило ли это делать.  — Я знаю твою так называемую ругань. Она наверняка решила, что ты ее похвалил. Я с ней поговорю сама. Гвен ткнула в Дэвида пальцем: — Завтра ты не работаешь. Вообще видеть тебя не хочу весь день. Иди, езжай, отдыхай, ставь палатку в палатке где-нибудь, но только не здесь. А сейчас вали спать. Дэвид с благодарностью выдохнул:  — Спасибо, Гвен.  — Не за что, балда. Когда Дэвид вышел за дверь, Гвен улыбнулась. Степень по психологии хоть в чем-то приносила пользу, за что она и любила такие моменты. Дэвиду она, конечно, об этом не скажет. О некоторых вещах вообще лучше не говорить, особенно Дэвиду — он только разволнуется, распереживается, замашет руками и будет полдня причитать по поводу и без. И не страшно, если он чего-то не знает. Например, того, сколько испуганной растерянности было на лицах детей, пока он лежал в отключке после феерического удара поленьями для костра. Не знает того, что Никки тогда сидела с ним рядом на корточках и держала его за мизинец, как она сказала, «на всякий случай». Что Макс тогда убежал из лагеря, пока никто не видел. Гвен помнит, как нашла его в лесу. Она была зла на них обоих, и, если бы Дэвиду уже не прилетело по голове, она бы сама постаралась выбить из него всю дурь чем под руку подвернется. Шел дождь, и она не сразу поняла, что Макс плачет. «Он ведь не умрет?» Когда Гвен отрицательно покачала головой, Макс принялся изо всех сил тереть мокрые глаза рукавом толстовки. Гвен помнит собственное злое: «Вот сиди теперь и думай» перед тем как развернуться и пойти в лагерь, оставив Макса одного под деревом. Дэвид бы никогда так не поступил — может, поэтому Гвен ему об этом и не скажет. Может, ей не хочется его разочаровывать. Может, ей не хочется его сердить. Может, Гвен не очень хороший вожатый. Но это нормально. В конце концов, плохие тоже нужны, так что пусть у них будут свои секреты.