Глубоко под землёй

— Привет, Чакен! — беззаботно поздоровался сам Владыка Преисподней, беря в руки чужую чашку, намереваясь сделать глоток горячего кофе, но, заметив, что в чашке пусто, с досадой вздохнул и поставил её на место. С его лица не сходила фирменная ухмылка, а глаза, цвета крепко заваренного чёрного чая, уставились в ясные очи оцепеневшего студента. Даня хотел было съёжиться до маленьких размеров, стать пылинкой, витающей в воздухе, или спрятаться в укромном месте, где никого нет, обхватить руками колени, прижимая их к груди, и, раскачиваясь, повторять из раза в раз фразу: «Я не сумасшедший, это всё — сон!», но не мог. Всё тело онемело, нельзя было пошевелиться, как тогда, в клубе. С улицы, по ту сторону окна, не слышно ни прохожих, ни машин, ни грома, ни даже ударявшихся об крышу капель дождя. Время остановилось. Пара широко раскрытых голубых глаз бегали по знакомому лицу. Ни рогов, ни красных радужек Лазаренков не наблюдал, но подметил всё тот же хищный оскал и скрипучий голос.  — Долго будешь меня анализировать, Шерлок? У сестры твой, кстати, неплохой вкус, — Мефисто с интересом разглядывал сумочку Жени и широко улыбался, чувствуя на себе настороженный и напряжённый взгляд.  — Э-это всё б-было на яв-ву… — запинаясь, тяжело ворочая языком, отозвался, наконец, Даня. По всей коже пронеслась мелкая дрожь, пробрал холодный пот, — Так з-значит, всё это — правда.  — Конечно, голубчик мой, — сцепив руки в замок и положив их на стол, дьявол принял более-менее серьёзный вид, — у тебя был выбор. И ты сделал то, что посчитал нужным. И я…  — Т-ты убьёшь меня? — перебил Лазаренков, слыша, как бьётся собственное сердце, пропуская удар от одной лишь мысли о смерти. Неприятно скрутило живот, и чтобы не выплюнуть все свои внутренности, юноша прижал ладонь ко рту, плотно сомкнув веки и стараясь привести в норму прерывистое дыхание, одновременно подавляя желание закричать во всё горло.  — Чёрт возьми, нет же! Я не за этим сюда пришёл… Живи свой двадцать один год спокойно, как и положено, — вспылил Владыка, но тут же успокоился, понимая, что от повышенного тона, Даня не перестанет паниковать. Тот сильнее вжался в стул, боясь шевельнуться, — прости, просто хотел сказать, что я не часто встречаю таких людей, желающих променять самое дорогое, что у них есть, на жизнь другого человека, — произнёс как можно мягче и тише Мефистофель. Повисла гробовая тишина — веки медленно и нехотя разлепились. Внимательный взгляд и лёгкая (добрая?) улыбка сумели посеять в душе студента относительное спокойствие.  — Жизнь Жени самое дорогое, что у меня есть, — осторожно заговорил Даня с набравшейся из ниоткуда смелостью. В ответ на эти слова дьявол закивал головой, шумно выдыхая через нос и, будто о чём-то задумавшись, опустил голову. Лазаренков в какой-то момент почувствовал…умиротворение? Да, новость о том, что тебя не хотят прямо сейчас убить, а душонку отправить в ад, не могла не радовать. Через несколько секунд, словно не дыша всё это время, Мефисто жадно втянул воздух, поднимая взгляд на Даню.  — Я немного отвлёкся… И не объяснил цель своего визита. Есть одно дельце для тебя, — щёлкнув пальцами, дьявол протянул юноше внезапно появившуюся карточку с адресом, — И попрошу не опаздывать, иначе всё может кончиться плачевно для тебя, — из-под верхней губы сверкнули клычки. Рыжеволосый свел брови так, что между ними образовалась впадинка, а на лбу — едва заметные морщинки, непонимающе разглядывал визитку музыкального магазина у себя в руках. «А что я, собственно, буду там делать?» — хотел озвучить вопрос Лазаренков, как понял, что его собеседник покинул кафе, оставляя после себя только лишь чёрную дымку.

***

 — Ничего не забыла? Всё собрала? — щёки девушки от холода окрасились в нежно-розовый, напоминавший цветущую сакуру в японском саду, и Даня, любуясь этим румянцем, будто сам оказался на ханами.  — Да… — Женя лихорадочно смахнула выступившие слезинки с лица, появившиеся толи от проклятого осеннего ветра, то ли от внезапно вспыхнувшей грусти о предстоящей разлуки, пока оглядывала собранные сумки и чемодан. Люди на перроне толпились у поезда, спеша попрощаться со своими близкими. Одним шагом Даня сократил расстояние между собой и сестрой, поднёс ладони к её лицу и мягким прикосновением больших пальцев стёр солёные ручейки. Описать свои эмоции в такие моменты было сложно. Страх больше не увидеть её, боязнь, что с ней может что-то случиться отнюдь не хорошее, печаль от того, что она покидает его на столь долгое время, а может и навсегда, и, наконец, радость… Радость от мысли, что она будет счастлива. Это чувство окутывало с ног до головы, отдавалось внутренним теплом, заставляя трепыхаться сердце в груди всё чаще и чаще. Он не хочет её отпускать, но готов пойти на этот шаг ради неё. Уставшая, измотанная проводница вышла из злосчастного вагона, приглашая народ на посадку. Куча несказанных слов, никак не желавших произнестись вслух, вертятся на кончике языка парня, а потому Даня просто притягивает к себе хрупкое женское тело и, как можно крепче, что есть мочи, обнимает. Слышать тихие всхлипы в плечо, чувствовать дрожь девушки под руками было невыносимо и нагоняло страшную тоску. Ветер нежно трепал её длинные белокурые волосы, прикосновения которых сравнимы с шёлком или с тёплым, лёгким бризом.  — Я буду скучать, Чак! Не забывай звонить по скайпу или на сотовый, хотя лучше не стоит. Роуминг. А если связи не будет, то хоть голубей шли, только не пропадай. Ладно? — тараторила девушка, уже не в силах прятать всю горесть и боль в дрожащем и срывающемся голосе, утирая струйки уже с алых щёк, сопоставимых разве что с кровавыми лепестками розы или с небом, горящим огненно-красным из-за лучей уходящего в закат солнца.  — Ладно… Я тоже буду по тебе скучать! Очень-очень! — сложив руки на груди, проводница наблюдала за ними, раздражённо вздыхая и поторапливая пассажирку. С трудом Дане удалось ослабить хватку и выпустить маленького и такого родного человечка из своих объятий. В последний раз потухшие глаза цеплялись за каждую мелочь в образе уходящей всё дальше и дальше, к вагону, женской фигуры, чтобы навсегда отпечатать её в памяти такой. Когда она слабо улыбнулась и начала неуверенно махать ладошкой на прощание уже из тронувшегося поезда, органы Дани будто сдавило. Больно. Но легко. Он поступил правильно. Так, как считал нужным.