save me (from yourself)

— Хэй, Бэкки. Он думал, что привык к оскорблениям и тупым прозвищам, но по неизвестной причине именно от этого варианта своего имени в венах начинает бурлить кровь. Злость и ненависть просто мешаются где-то внутри, затягиваясь в один огромный ком в горле. Бён чувствует подрагивающие руки в кармане слишком огромной для него толстовки и старается успокоиться, раздирая пальцами небольшую дырку в правом кармане. Лучше не становится. Злость только достигает отметки: "Убил бы. Но не хватит сил." — Чего тебе? — паренёк не успевает прикусить свой острый язык, прежде чем эти слова вылетают наружу. И сейчас, глядя на то, как на лице его "собеседника" появляется ухмылка, он понимает: снова попал. За слегка отросшие русые волосы его дёргают внезапно, вызывая протяжный болезненный стон. — Бэкки, — намеренно тихо, с неприкрытой издёвкой, растягивая каждую букву, произносит парень с ярко-красными волосами прямо в лицо своей любимой жертве, — а у тебя точно яйца-то есть?... Ой, что-что говоришь?..."Точно"? Тогда у меня больше нет идей, почему ты выглядишь, как смазливый транс, — безэмоциональные глаза щурятся, а с губ слетает насмешливый хмык. Сильные пальцы на затылке сжимаются до обжигающей боли. Слышится будто бы разочарованное: — Всё же ты настоящий урод, Бэкхён. Ещё, поди, и тупой, как пробка. Прямо двойное попадание, да? Над головой русый слышит глубокий и такой неискренний смех. — Он сейчас от страха описается, Чанёль, — в стороне усмехается старшеклассник, облокачиваясь о светлую стену и наблюдая за этим. Случайные прохожие, одноклассники Бэкхёна, люди, которые никогда его не видели, останавливаются, чтобы посмотреть на эту сцену, занимают место поудобнее. За волосы всё ещё тянут со всей силы, а в глазах начинает неприятно щипать. Бён сразу зажмуривается и пытается не дышать слишком громко. Ему нельзя больше давать поводов мучителю и всем остальным ублюдкам порадоваться и поиздеваться. Нельзя. Нельзянельзянельзянельзянельзя, чёрт его подери. Только вот непрошеные слёзы-таки срываются из-под ресниц, пока Бэк проклинает грёбанного Чанёля и весь его род. Да чтоб это всё! — Наша девочка плачет? — с притворным ужасом говорит Пак, с силой отталкивая младшего паренька к стене. Он не очень вовремя тормозит и нехило прикладывается виском о светло-бежевую стену коридора. Прямо рядом с другом Пака, — ах, я должен быть помягче? Ноги не держат. — Пошёл нахуй, Пак Чанёль, — в отчаянии хрипит Бён, обкусанными ногтями пытаясь вцепиться в бетон. Думает, что плевать. Плевать, как на это отреагирует этот панк. А затем Бэкхён видит. Видит, как у старшеклассника темнеют от злости глаза. Страх мгновенно окутывает худое тело паренька. Он безумно боится своего мучителя. Боится до той самой дрожи в руках и коленках, до слёз в, и без того вечно красных и опухших, глазах. Боится всем своим естеством. Так, как умеет бояться лишь жертва, чувствуя приближающегося хищника. — Ох нет, Бэкки. Холодная, почти безумная улыбка проявляется на лице Чанёля. Предвестник того, что какому-то нахальному подростку сегодня не поздоровится. Прошу, Господи... — Это твоя прерогатива. с п а с и м е н я Бэкхён подхватывается с пола и бежит. Бежит куда подальше, чтобы больше не видеть насмешливого тёмного взгляда старшеклассника и не слушать его мерзкий басистый голос. Бежит, чувствуя, как соленая вода из глаз льётся нескончаемым потоком, скатываясь за ворот белоснежной рубашки. Он врывается в мужской туалет, залетая в кабинку, и плачет навзрыд. В голос, размазывая слезы по всему лицу, ощущая, как подкатывает настоящая истерика, как хочется кричать в голос о том, как же он заебался, как же ему просто хочется прекратить всё это. Потому что не может остановить это всё. Почему Бог к нему так не справедлив? Почему он вынужден проходить через весь этот ёбанный ад, если за всю жизнь и мухи не обидел? Руки трясутся, судорожно пытаясь нащупать в кармане штанов хоть что-то. Телефон, успокоительные, приём которых относительно недавно стал частью его повседневной рутины, да даже обычный платок. Но в них пусто. И всё, что остаётся Бэкхёну — это устало опуститься на крышку унитаза, прикусывая плотный рукав толстовки, чтобы хоть как-то приглушить свои страдания. Терзая зубами ни в чем не повинную ткань. Скуля от бессилия, как побитый щенок. — На, страшилище, освежись! — раздаётся где-то совсем рядом, будто бы над самым ухом, стоит ему немного успокоиться. Заплаканные глаза широко распахиваются. В следующую секунду c волос уже стекает ледяная вода. Толстовка, школьные брюки — всё постигает одна участь. Ткань мокнет, пропитывается жгущей водой. Она темнеет и моментально тяжелеет, начиная тянуть и без того ломающееся тело к полу. Туда, где ему и место. Лишь на мгновение узкое пространство освещается фотовспышкой от какой-то моторолы, а из соседней кабинки слышится чьё-то хихиканье. Истерика подкатывает заново. Это бесконечный круг слёз и издевательств. Этому нет конца. В тринадцать всё ещё чертовски больно. *** — Вы не представляете, насколько я счастлив, что могу произносить эту речь сегодня. Это настоящая честь для меня — быть представителем выпускников. В пятнадцать всё, что он чувствует — это бесконечное безразличие. К чужим словам, к действиям. Ко всему. Пустой взгляд впивается в форменный серый пиджак с нежным бутоном пиона в верхнем кармане. Пепелит его. Люди смогли сломать Бэкхёна. А точнее, лишь один человек. — Я провёл здесь, в нашей с вами школе, казалось бы, всю жизнь. Бывали нелегкие времена, бывали чудесные. Но, так или иначе, все они были незабываемыми, — громко произносит рыжеволосый фрик с ностальгической улыбкой. Пак Чанёль. — ...И я рад, что могу с гордостью сказать себе: все трудности были не зря... Даже теперь, когда видит, что монстр, несколько лет подряд устраивавший ему личный ад, выпускается, то есть, навсегда покидает школу, Бэкхён не чувствует радости или облегчения. В его крови течёт лишь холодное равнодушие вперемешку с долей ненависти. Русый надеется, что выпускник где-то, например, на тех прелестных ступеньках, навернётся и свернёт себе шею. Или галстук случайно затянется потуже, чтобы этот дьявольски довольный красноголовый начал задыхаться, умирать в муках от недостатка кислорода прямо на сцене, прямо во время своей речи. Потому что Пак уйдёт в свою счастливую студенческую жизнь за счёт богатеньких родителей, в тот же момент забудет о каком-то мальчишке с чёрными очками наперевес. Он не сможет вспомнить своими крошечными мозгами о человеке, над которым так тщательно измывался много лет. А вот в школе-то совсем ничего не изменится. Совсем. Ничего. Бён знает, что над ним не перестанут издеваться. Не перестанут красть его вещи. Не перестанут поливать грязью, иногда для интереса бить и топтать всё, чего он когда-либо коснулся или назвал своим. Он уже стал жертвой, над которой забавно "подшучивать" и срывать свои эмоции. Словно на нём оставили клеймо раба и бросили в людном месте. — ...Мне было очень весело с вами, ребята! Я правда отлично повеселился. Бэкхён даже не вздрагивает от мерзких усмешек вокруг него. *** В семнадцать Бэкхёну никак. Он практически теряет родителей с помощью одного ответа. Слово «теряет» слишком пафосно и жалко, но его это не ебёт. Парень ощущает это остатками изодранного сердца. Тем вечером известный ведущий новостей ровным голосом вещал о гей-параде в Амстердаме. Кажется, говорил о количестве людей. Кажется, упоминались даты. Кажется, рассказывалось о поддержке от корейских знаменитостей. Кажется. — Такой "мусор" надо отправлять на смертную казнь, — морщится отец, беря палочками немного риса из тарелки, — отношения между парнями и все эти мероприятия...меня сейчас стошнит от этой мерзости. Переключите канал. Ничто не предвещало, что его молчаливый сын ответит. Он привычно тихо ел ужин. Привычно слабо реагировал на вопросы о школе и успеваемости. Привычно отказывался от твердой пищи, предпочитая ей ту, что легко проскальзывает в горло. И очень привычно покусывал палочки. Ничего не предвещало, что парень с каким-то ненормальным блеском в глазах и дикой улыбкой на губах неожиданно вздернет голову. И произнесёт то, о чём адекватный сын, по его мнению, пожалел сразу же. — Ой, пап, а я, кстати, гей. Разве не рассказывал? Но не Бэкхён. Выжженные из сердца чувства, вроде страха или волнения, исчезли без какого-либо намёка на пепел, указавший бы на то, что они когда-то существовали где-то глубоко внутри русоволосого мальчишки. Создавалось ощущение, что их никогда и не было. И больше никогда не появятся. Поэтому когда отец орёт долго и со вкусом, Бэк даже на минуту восхищается выдержке его родителя, после чего кривит искусанные до крови губы в ухмылке. За что и получает. Губа кровоточит сильнее, чем должна, но Бёну до лампочки. Ему давно не больно. А горький металлический привкус во рту даже кажется приятным. Рано или поздно привыкаешь. А уж времени привыкнуть у него было дохуя. — Дорогой, это же всё ещё наш Бэкхённи…он наш… — Нет. Мой сын не был этим! — на последнем слове он морщится так, как будто перед ним, действительно, огромный кусок дерьма, — а он, — короткий кивок на светловолосого парня в кресле, — чёртов педик! Вдруг кто-то из знакомых увидит, когда он будет трахаться с каким-то отморозком? Как нам тогда людям на глаза показываться?!… "Чёртов педик" — в голове отзывается почему-то омерзительным и столь ненавистным голосом Пака. Впрочем, он и не ожидал ничего другого. Дальше не слушает. Просто выскальзывает из дома под громкий спор родителей. Тихо, незаметно. Лишь хлопок входной двери оповещает взрослых об уходе их противного сына-гея и словно ставит жирную точку в разговоре. В их отношениях. Бэкхен всё уже понял. Он бредёт по улице, вытирает распухшую губу своей футболкой со смешным и детским принтом, уродуя её красными пятнами. Косые взгляды прохожих не волнуют, как и осознание, что он только что ушёл из дома. Идти вообще-то некуда. Дорога перед ним долго не заканчивается. Русый останавливается только на мосту, что в часе езды от его бывшего дома, и плюхается на землю прямо в светлых джинсах. Странно, но людей вокруг нет. То ли это из-за обещанного прогнозом дождя, то ли из-за того, что уже почти полночь. Но так даже лучше. "Ты — мусор". Бэкхён закидывает голову назад, закрывая глаза и больно ударяясь об ограждение. Позволяет себе рассмеяться. Громко, свободно. Руки немеют от пронзительного холода майской ночи, а губа от холода болит пуще прежнего. Вообще-то он не гей. Наверное. Просто подумал, что будет забавно ляпнуть что-то подобное. А отец не понял шутки. Не оценил. Конечно, школьник может вернуться и объясниться, раз так неловко получилось. Ещё не поздно: кротко склонится и попросит прощения — не исключено, что всё наладится. Только вот он совершенно не видит в этом смысла. Его жизнь уже давно оборвалась. Вокруг плотнится сплошная тьма, которая никогда не рассеется. Нет смысла вытягивать себя из пучины. Бэкхён усмехается, лопатками чувствуя железные ограждения. Перелезть через них – раз плюнуть. Сделать один шаг – ещё проще. — Эй, парень, ты в порядке? — совсем рядом звучит приятный мужской голос. — В полном, аджосси, идите дальше. Просто уйдите. Люди не приносят с собой ничего хорошего. Он думает, что прохожий ушёл и полностью расслабляется, лениво поведя плечом назад. Однако в закрытые глаза резко ударяет яркий свет небольшого фонарика, отчего Бён в растерянности распахивает их. — И это "в порядке"? Парень, ты хоть промыл губу? Ащ, пойдём, — мужчина берёт его за предплечье и дергает на себя. Резко, но не так, чтобы причинить боль. Касания мужские, но почему-то нежные. Это вызывает странное недоумение. Возможно, впервые кто-то так бережно держит русоволосого, словно он – хрупкая ваза эпохи Чосон. Парень не вникает в причитания взрослого, потому что толком то их и не слышит: шум от машин перекрывают все звуки, но почему-то Бэку кажется, что кто-то, действительно, решил позаботиться о нём. Ага. Как же. Мысль сгорает в голове так же быстро, как и появилась. На её место приходит новая, менее радужная: вероятно, его просто хотят напоить и использовать. Что ж. Так тому и быть. Незнакомец тащит его недолго: буквально через мост и десяток шагов после они оказываются перед огромным зданием. Бён решается осмотреть его, но взгляд тут же натыкается на вывеску: "Больница Ёхан". Глаза распахиваются ещё шире, и он глядит в спину «похитителя»: какого чёрта? Прекрати надеяться, — вкрадчивый шёпот красноголового хулигана в голове, — такому отбросу, как ты, точно не собираются помогать. Новые неожиданности не заставляют себя ждать: их никто не останавливает у поста охраны, наоборот, все вежливо улыбаются и кивают, не обращая внимания на, мягко говоря, неподобающий вид подростка. Бэкхёна спокойно заводят в лифт и нажимают на десятый этаж. Створки лифта тихо закрываются и лишь тогда хватка на руке ослабевает и его отпускают. Он не поднимает взгляда, рассматривая свои грязные белые конверсы и алые смазанные пятна на когда-то любимой футболке. — Зачем? Слово слетает с губ настолько тихо, что парень не уверен, услышат ли его вообще. Тем не менее всё ещё незнакомый мужчина неопределенно хмыкает, оставляя вопрос без ответа. Нужен ли он вообще? Лифт останавливается на нужном этаже, и Бэкхёна снова тащат в неизвестном направлении. Кто-то здоровается с мужчиной, но русый слышит всё словно сквозь толщу воды: слишком шумно и людно, все кричат, носятся туда и сюда, пару раз чуть не сбивая парня с ног. Но незнакомец идёт быстро, весьма уверенно, как будто попал в свою среду. Как будто, наконец дома. Школьника затаскивают в одно из множества помещений и заставляют сесть на стул. Пока незнакомец отходит, чтобы взять что-то с полок, Бён осматривает кабинет: светлый, просторный, вокруг сотни папок с документациями, кружка с недопитым кофе на столе. Всё как и должно быть в кабинете важных и занятых людей. Странно, но здесь парень чувствует себя вполне комфортно. Лучше, чем в родной квартире. Даже смешно. Продолжения долго ждать ему не приходится. Стул Бэкхёна разворачивают на девяносто градусов, а его подбородок попадает в плен чуть мозолистых пальцев. Школьнику едва удаётся узнать в человеке перед ним того самого незнакомца: теперь на нём длинный белый халат и чёрные очки в изящной оправе. Серые глаза сосредоточено рассматривают опухшую губу, а рука помогает осмотреть повреждённое место со всех сторон. Наконец, явно что-то для себя решив, он задумчиво кивает. — Зашивать-таки придется, — цокает мужчина. Хён особенно не реагирует на "страшный" приговор, просто приподнимает бровь и опускает взгляд. Это не укрывается от острого взгляда врача. — Не переживай, я сделаю аккуратно, потом только шов надо будет снять. "Ким Сонхо" — синими буквами выведено на чужом халате. Всё происходит слишком быстро. Бэкхён не чувствует боли, как замечает мужчина, "от шока", а уже не совсем незнакомец аккуратными и отточенными движениями зашивает его рану. Так легко и естественно, будто он просто попить чай присел. Стоило бы поблагодарить его, но паренёк просто не находит в себе сил. Как давно он говорил слова благодарности? Кто знает. Вместо этого просто шепчет: — Вы врач? — такой глупый вопрос. — Да, хирург. Кажется, он хочет ещё что-то сказать, но не успевает: в кабинет влетает нечто рыжее. — Эй, Сонхо, там пациента привезли. Три ножевых. Срочно! Мужчина будто бы обречённо вздыхает и откладывает нить с иголкой. Не сказать, что Бэкхён замечает сильное разочарование в глазах взрослого, но, видимо, операция должна быть не из лёгких. Спасать жизни в принципе нелегко. Это даже логично. Тут хирурга словно осеняет и он, сщурившись, смотрит на паренька с идеально зашитой губой. — Парень, а хочешь посмотреть на настоящую операцию? Ступор. С этим человеком явно что-то не то. Кто вообще предлагает незнакомому парню просто посмотреть на то, как у кого-то копаются в органах? Что с этим врачом не так? Да он же ненормальный. Одно дело смотреть на это в сериалах и в фильмах, а другое — на реалии всего происходящего. Делать такое предложение подростку...господи, почему он такой нелогичный? Но голова опускается вниз, неуверенно возвращаясь на место. В руки тут же всовывают белый халат без надписей и две пары бахил для неприлично грязных кед. Как удачно, что Бэкхён тоже вконец странный. *** Он жадно всматривается в ловкость чужих рук, в сосредоточенность на лице хирурга. Даже стоя за стеклом, он ощущает странное напряжение и, кажется, может прочитать каждую эмоцию на лице Сонхо. Капля страха за человеческую жизнь тонет в море решимости этого человека. Не в уверенности, а именно в решимости. Ассистент, медсёстры…все они были единым целым с хирургом. Целая команда, которая готова пойти на всё, чтобы заставить сердце продолжать биться, а кровь течь по венам. Этим людям не всё равно. Парень околдован происходящим, зачарован плавными движениями, если так вообще можно сказать про серьёзную операцию. Он подходит ближе к стеклу и судорожно выдыхает. Почему же его так задевает происходящее за толстым стеклом? Почему сердце пропускает удар каждый раз, когда слышит писк кардиомонитора и приглушённые голоса? Руки впервые в жизни подрагивают не от страха, а от какого-то неведомого предвкушения. Безразличие ко всему, преследовавшее его последние годы, чуть отступает. Да, ненависть к Паку, к людям ещё молчаливо греется в районе сердца, но уже не шипит, оглушая. Невидимая рука, что сдавливала его шею столько лет, ослабевает на секунду и тогда он делает глубокий вдох. Бэкхён будто бы чувствует, что жив. Мягко проведя пальцами по стеклу, парень идёт к выходу из небольшой комнатки. На мгновения он останавливается у двери и бросает взгляд на операционную. Странно. Почему-то он уверен, что ещё вернётся сюда. Чего бы это ему ни стоило.