save me (from yourself)

Бэкхён тонет. Медленно опускается на дно, не пытаясь выплыть или сделать хоть что-то для своего «спасения». Ведь всё уже предрешено. Пустая, вакуумная тишина не напрягает, наоборот, чудится ему самой прекрасной на свете мелодией. Вода ласково обнимает, успокаивает, приносит небывалое умиротворение. Качает, словно собственное дитя. Тепло. Перед глазами играют светлые блики от лучей солнца. Они с трудом проникают сквозь плотную поверхность воды, и Бён медленно поднимает руки, чтобы попробовать прикоснуться к миражным пятнышкам кончиками пальцев. Но вместо этого на кистях резко сжимаются чужие огромные ладони, выдёргивая его из-под воды. Туда, где жизнь и необходимый людям воздух. Где он захлёбывается. *** Протяжный писк будильника заставляет поморщиться, но всё равно разлепить глаза. Плечи и шею ломит, поскольку они затекли от сна на не самом удобном кресле. Мужчина привычно потягивается и разминает кисти рук, на миг прислушиваясь к хрусту суставов. Морозный воздух в помещении вынуждает Бэкхёна, зябко поёжившись, укутаться в белый халат и встать с нагретого телом места, чтобы закрыть окно. Только после этого он широко зевает и направляется в встроенную в кабинет ванную. Из зеркала на него смотрит растрёпанный брюнет с слегка покрасневшими карими глазами. Забавно фыркнув, он умывается, смывая с лица выступивший во сне пот, и пытается привести себя в порядок: через десять минут начинается его рабочий день, надо выглядеть поприличней – ещё с пациентами работать. Но стоит ему ступить за пределы своего кабинета, как Бён слышит: — Опять ночевал здесь? — недовольно проговаривает мужчина чуть старше его в, как обычно, идеально выглаженном халате с надписью синими буквами: "Ким Чунмён". Вопрос больше риторический, поэтому Бэк усмехается и просто протягивает руку. Прекрасно ведь знает, что Мён недоволен лишь как друг, а вот как глава отделения хирургии счастлив — порой брюнет необходим в самое неожиданное, даже не рабочее время. В любом случае, нет смысла возвращаться домой, где никто тебя не ждёт. Поэтому он может себе позволить оставаться на работе неделями, в отличие от других профессионалов, у которых семьи: жёны и супруги, дети, родители, братья и сестры. Никто не станет осознанно отказываться от всего этого. Хорошо, когда тебя это не касается. Тонкие длинные пальцы сжимают несколько полученных листов бумаги с историями болезней. Врач понимает, что едва ли большинству из них проведут операции сегодня: ночью лил дождь, а утром температура сильно упала и, как следствие, — гололёд. Срочных вызовов будет столько, что к концу смен все будут просто валиться с ног. Во вторую, свободную, руку ему подают чашку совсем не ароматного американо. Он ненавидит кофе, но это вынужденная мера. — Кстати, у нас пополнение, — с улыбкой тянет глава отделения, пока Бён делает глоток и тут же давится кофе, заходясь в кашле. Чунмён смеётся, понимая, что подобрал правильные слова. — Сколько? — хрипит сквозь кашель брюнет. В отделении достаточно людей, но недостаточно настоящих специалистов, с опытом за плечами. Стоящих профессионалов можно пересчитать на пальцах одной руки. А затем сжать эти самые пальцы и хорошенько врезать остальным за тупость. Потому что больница — не детский сад, а операционная – далеко не детская площадка, на которой могут "играться" все подряд. — В общей сумме шестеро. Из них пять интернов. Пять интернов. С ума сойти. Пять словесных груш для Бён Бэкхёна. Пять непроходимых тупиц, которые только выпустились из медицинского и думают, что готовы лечить людей. "Великолепные" новости однако. Обычно Бэкхён присутствует на отборе новичков, потому что Чунмён доверяет его чутью и непредвзятости. Только есть маленькая, малюсенькая проблема: в последние три раза они не взяли никого, а рук стало не хватать "вот прям совсем". Так что в этот раз отбор происходил без него. Иначе прошлые истории точно бы повторились. — Кто шестой? — устало произносит Бэкхён, отправляя уже пустой бумажный стаканчик в мусорку. — Готовый хирург. Он раньше работал в Гонсай, стаж есть, да и навыки, судя по проведённым операциям, неплохие. Будучи одним из самых опытных хирургов Сеула, Ким всегда выбирал хирургов тщательно. Задирал планку для новеньких похлеще своего друга. Оно и не удивительно: ему с ними ещё работать бок о бок, а им — спасать драгоценные жизни. Худших лучше отсеивать сразу, отбросив всякую жалость. Брюнет что-то для себя решает, но не делится мыслями с заведующим. — Понятно. По ходу дела разберусь. Времени на бессмысленные разговоры, действительно, нет, поэтому Мён никогда не обижается на резкость друга и отправляется по своим делам, засунув руки в карманы. Анестезиолог секунды смотрит ему вслед и возвращается обратно в кабинет. Взгляд не сразу падает на кресло, в котором он совсем недавно спал, но, когда это происходит, врач невольно напрягается. Что за муть ему сегодня снилась? *** Звонкий щебет медсестёр и санитарок вызывает головные боли у темноволосого шатена под метр девяносто. Создаётся впечатление, что за пять минут у стойки регистрации, он узнал все возможные сплетни про отделение, в котором ему предстоит работать. Мужчина мог бы просто взять и попросить их замолчать, но тогда поступил бы грубо. Портить отношения с коллективом в планы хирурга точно не входило. Гораздо проще, когда тебе широко улыбаются и симпатизируют в обществе, а не косо смотрят и шепчутся за спиной. Лицемерие — жизненно необходимая ступень на пути. — …Доктор Пак, а вы уже знакомы с нашим гениальным анестезиологом? Чанёль едва заметно вздрагивает, вырвавшись из собственных мыслей, и очаровательно улыбается компании девушек и женщин. Интересно, сколько всего он прослушал? А, да неважно. — Ещё нет. Он так уж хорош? Они точно преувеличивают. — Доктор Бён, лучший в своём деле, — важно делится одна из старших медсестёр, — заведующие на него едва ли не молятся. Чудо, что он работает именно в нашей больнице. Я слышала, что ему предлагали работу заграницей, но он отказался. Чанёль не особо удивлён. В глазах этих людей это показатель «качества», умений. Как будто единицам предлагают стажировку, а уж тем более работу за пределами Кореи. Но это касается только обычных больниц. Его прежним местом работы была элитная клиника. «Гонсай». Деньги и связи, коих там было немерено, решают всё, так что шатен уже успел поработать в Америке. Получить место было проще простого. Один звонок — и ты уже отправлен по обмену в шумный Нью-Йорк. Истина проста: мир крутится вокруг толстых пачек банкнот. — Знаете, доктор Пак, мой вам совет: лучше не злите его. Он как-то вызверился на нашу Соён, до слёз бедную довёл и не извинился. Специалист он отличный, но вот человек… Взглянув на очень печальное лицо ранее упомянутой, хирург не дослушивает. Моментально принимает решение найти с этим гением общий язык любой ценой. Лучше иметь хорошие отношения с такими личностями. А в качестве бонуса, для остальных он будет своеобразным героем, что, надо сказать, совсем неплохо. План выстроен. Осталось только познакомиться с тем человеком. На самом деле, первый день начался спокойней, чем ожидал Чанёль. Перед этим днём шатен сильно разнервничался, как подросток перед экзаменом. В Гонсай он проработал ни день и ни два, а шесть лет. Долгий срок, не так ли? А здесь новый коллектив, заведующий...тяжело вливаться во всё это так сразу. Ещё и без поддержки со стороны. Глава местного отделения плевал с высокой колокольни на угрозы начальства и отказался принимать некого Пака Чанёля без собеседования. Как врач, Пак был рад, что тут признали не состояние его папочки, а его собственные реальные заслуги. Но вот тот факт, что, если ошибётся, то вылетит сразу, и отец не поможет – по-настоящему пугает. Неужели все люди живут в таком подвешенном состоянии? Кошмарно. Он к такому не привык. Слишком неясно. Даже в свои тридцать два Чанёль, надо признать, был зависим от влияния отца. Вчера это изменилось. И теперь как-то некомфортно. Из глубоких размышлений мужчину вырывают громкие голоса, выкрики, и звуки каталок. Привычная ситуация, поэтому Пак не начинает волноваться и суетиться, как когда-то, в самые первые дни. Несколько пациентов провозят дальше по коридору, мимо регистратуры, настолько быстро, что он не успевает заметить характер повреждений. Последнюю каталку везут медленнее, но зато останавливают совсем не далеко от того места, где стоит Чанёль. В паре метров. — Попал в аварию, осколок от переднего стекла машины застрял предположительно рядом с сердцем, если и вовсе не задел его, — громко вещает один из неотложки, оглядываясь, а руки у самого от нервов подрагивают. Шатен понимает это чувство. С ним знаком каждый врач. Страх. Не обычный, разумеется. Не тот, который люди испытывают при страхе высоты или пауков. Ощущения хуже в сотни раз. Этот страх не за себя. Будто садят на часовую бомбу, которая вот-вот взорвётся и унесёт за собой множество жизней. Ведь человек, как правило, не умирает один. С ним погибают и близкие люди: будь то родная мать или самый лучший друг. С каждым погибшим исчезают миры. — Я займусь им, — звучит слегка хрипловатый голос, — позовите Кима. Пак видит быстро подходящего к каталке невысокого брюнета, который, совсем не церемонясь, проверяет реакцию пострадавшего на какие-либо внешние раздражители и, когда не замечает таковых, хмурится. Любое его действие сквозит уверенностью и профессионализмом. Он знает, что и как нужно делать в таких ситуациях. — Доктора Ким, Чхве и Ли заняты другими пациентами из этой же аварии, — испуганно отвечает та самая медсестра Соён, быстро проверяя что-то по базе. Ответ она получает незамедлительно. — Тогда прекрати тормозить, живо найди мне другого хирурга. Или предлагаешь мне это сделать? Мгновение. Словно очнувшись, Чанёль поспешно делает несколько шагов к цели, вмиг оказываясь позади этого мужчины. Хочется сказать пару "ласковых", потому что уж девушке можно было и не грубить, но всему своё время. Сейчас важно, что под описание "другой хирург" Пак подходит идеально. Самое время, чтобы показать, чего он стоит. Как, однако, всё удачно складывается. — Я могу провести операцию. Несколько удивлённых взглядов и один недоверчивый. Стоит ли говорить, кому принадлежал последний? — Это наш новый хир… — взволнованно начинает старшая медсестры Им, потому что Бён должен знать; потому что просто так он не подпустит к пациенту человека. Но, по правде говоря, халат их больницы с ровной вышивкой объяснил анестезиологу всё быстрее, чем женщина успела сформулировать мысль в своей прелестной голове. — Справишься? — резко перебивает он девушку, обращаясь к высокому шатену. Уверенный кивок. — Справлюсь. Но для начала нам требуется получить разрешение на эту операцию от какого-либо родственника пострадавшего или хотя бы заведующего. Ти ши на. Чанёль отрывает взор от осматривания раны ещё совсем юного паренька и пытается понять, что такого сказал. Воздух вокруг будто наэлектризовывается, становится тяжело дышать. — Ага, ещё консилиум тут собери. У нас же навалом времени, мальчишка же тут подремать прилёг. Слащаво-ядовитый голос проникает под самую кожу. — …Ты совсем тупой, Дамбо-переросток? Все мозги в рост ушли, а? — шипит брюнет, — если у тебя есть время на эти глупости, то у него, — короткий кивок на жертву аварии, — совсем нет. Пак мрачнеет. — Я не имею права… — Тогда пошёл вон из этой больницы, — анестезиолог не кричит. Даже не повышает тон: отчеканивает каждое слово, скрипит зубами. А в глазах плескается такой шторм, что Пака передёргивает. Абсолютная ярость. Совсем не вовремя Ёль смотрит на имя, выведенное на левой стороне груди грубияна. "Бён Бэкхён". Блять. Как ему там говорили? «Не злить доктора Бёна»? Так кто ж знал, что великий и ужасный окажется молодым мужчиной, а не дряхлым вредным профессором за семьдесят. Ха. Утро первого рабочего дня Чанёля всё-таки не задалось. — Операционная готова, — как бы, между прочим, сообщает какой-то интерн. Шатен смотрит в тёмные глаза поджимающего губы от злости врача и понимает: ему не дают выбора. Или вылететь сейчас, или нарушить правила и вылететь позже. Если что пойдёт не так, ответственность за смерть ещё и несовершеннолетнего повесят на него. Ибо он был главным хирургом. Он проводил операцию. Легко этому мелкому говорить. — Я сделаю это, — на языке. В голове: "Я об этом ещё пожалею". *** Бён не просто так получил признание и звание «гений». Пак осознаёт это в тот момент, когда сам тщательно моет руки, а краем глаза видит его за работой. С виду он с лёгкостью подготавливает бессознательное тело к дальнейшей анестезии, но опытные специалисты прекрасно знают, что ничерта это не легко. Нужно учесть множество факторов: вес, возраст, есть ли аллергия на какие-то медикаменты, хронические заболевания, а у брюнета нет никакой возможности узнать точные данные. Каждое лекарство в его руках — оружие. И только время покажет: был ли это водяной пистолет или АК-47. Однако, если Бэкхён и волнуется, то уж точно не показывает это команде: трём медсестрам, ассистирующему хирургу, одному интерну и особенно ему. Глубоко вдохнув, Чанёль ступает в операционную. Если уж лекарство — оружие, то это место — поле боя. И сражение уже началось. Медсестры тут же подскакивают к нему, надевая на руки перчатки. Он благодарно кивает им, подходя к пострадавшему. Анестезиолог уже установил интубационную трубку и подключил дыхательный аппарат, поэтому ждать больше не приходится. Брюнет отходит от пострадавшего, чтобы наблюдать за его жизненными показателями. Он слушает равномерный писк кардиомонитора, параллельно следя за действиями хирурга. Операция должна быть не очень сложной. Судя по всему, стекло вошло недостаточно глубоко, чтобы задеть жизненно важные органы. Мальчишку спас слой жировой прослойки на груди. Будь он похудей килограмм на двадцать, то, вероятнее всего, скончался бы ещё по пути в больницу. Везунчик. Чанёль пытается понять под каким углом вошло стекло и затем немаленьким пинцетом максимально аккуратно вытаскивает осколок. В его глазах на секунду мелькает облегчение: всё, как он и предполагал. Самое сложное — это остановить кровь. С этим тоже не должно возникнуть проблем. Анестезиолог изредка сообщает об изменениях в показателях, но ни разу не вмешивается в работу хирурга. Лишь незаметно усмехается, прикрыв на секунду глаза. Пока хирург не гробит пациента — всё хорошо. *** Шатен устало опускается на скамейку рядом с операционной и свободно выдыхает. Всё прошло легко и относительно быстро. Единственное, что ему остаётся: ждать пока юнец придёт в себя. Ощущение, что всё идёт слишком хорошо не покидает и через две минуты. Вскоре операционную покидает и доктор Бён, чтобы снять медицинскую шапку и бросить её в ближайшую урну. На его лице ни следа усталости. Однако он всё-таки подходит к раковине, чтобы умыться. Хирург смотрит ему в спину и молчит. Вопросов масса, но ни один он не задаёт. Не время. Чуть позже, когда они убедятся, что мальчишка выживет и не придётся записывать дату и время смерти. — Ты слишком громко думаешь, Дамбо. "Дамбо" — на редкость дурацкое прозвище. Будь Чанёль подростком, он бы даже скривился и ответил нелестным высказыванием. Или нет. — Почему вы зовёте меня так? У меня есть нормальное имя. Шум воды лишь немного заглушает его, поэтому он уверен: врач его услышал. Не так уж и сильно открыт кран. Открыв рот, чтобы сказать что-то едкое, Бэкхён вдруг замирает, так и не выключив воду. По затылку словно с размаху ударяют чем-то тяжёлым, приводя его в чувства. Заставляя мозги работать. В голове бьётся мысль: Да быть не может. Когда жизни мальчика перестало что-либо угрожать, туман в голове рассеялся. В той ситуации он полностью сосредоточился на работе, на спасении жизни ребенка, а сейчас на время расслабился и стал видеть полную картину. Ту самую, которую должен был заметить с самого начала. Он переводит взгляд на мужчину, сидящего на скамейке. Блять. Блятьблятьблять. Почти не изменившийся глубокий басистый голос. Эльфийские уши. Рост под метр девяносто. Большие руки, которые, какая ирония, так обожали причинять боль. Тёмные глаза, что вгоняли в страх мгновенно. Всё это... Пак, ёбанный, Чанёль. — Верно, — протягивает брюнет, — есть. Пак. Чанёль.