Рисунки на обоях

            Рен думал о быстротечности жизни. Его эмоциональность пугала его. Он рисовал, стена уже почти полностью отражала невидимые рисунки в акварели, он чувствовал себя старым. Он чувствовал, что его захватывают болезни усталости. Он смеялся над словами, которые говорили окружающие, он чувствовал запах банальности, ему хотелось ненавидеть этих людей, но он не умел их даже ненавидеть. Он вспоминал прошлое и любовь к жизни, которую он некогда знал и которая оборвалась струнами души.       С уходом Криса он будто бы снова остался один, впрочем, Крис был эпизодом, незначительным, небольшим опьянением, фантазией о возможности любви. Он всегда был честен с ним, как и с другими, он был честен с собой. Тяжесть не имеющего значения прошлого казалась неимоверной.       Вошла Лера, робко обняла его за шею руками, стало теплее. Ему захотелось уткнуться ей в плечо и уснуть, но он только обнял её, прижал к себе с нежностью.       Ему хотелось возвращения, чтобы переписать сюжет своей жизни. Он осознавал прекрасно, что это невозможно, заражался тоской и улыбками. Лера... по-прежнему была далеко, но порой ему казалось, что она всё понимает, к тому же он привык к ней.       Освободившись из его объятий, она смотрела на рисунки, изображавшие воду, и удивлённо улыбалась, наверное, делала вид, что чувствует черты несовпадения.       Рен бросил взгляд на письмо Эрволя, скомканным листочком трепещущее от сквозняка на столе. «Всё было прекрасно, пока мы сами всё не испортили. Хотя я не уверен, что мы были неправы. Знаешь, Крис для меня – это навсегда, а мы с тобой – такая долгая и путаная история. Я не уверен, что мы можем построить новое на старом фундаменте. Наверное, мне проще потому, что я не шокирован, а для тебя это может быть важнее. В общем, позже мы увидимся и поговорим об этом. А сейчас я прощаюсь. Мы с Крисом уезжаем». Рен нашёл письмо сбивчивым и совсем не в духе Эрволя, он понял, что вызвал у него слишком глубокие эмоции. А ему было уже наплевать на все эти истории, на скомканную страсть, с привкусом соперничества и притяжения. Он застыл между оставленной позади, перечёркнутой жизнью и неясно замаячившей впереди перспективой будущего. И чёткость и яркость круга между оставленным и ожидаемым не шла ни в какое сравнение с блёклым и тусклым настоящим.       Когда Лера уехала куда-то на недельку, Рен забыл запомнить куда, его атаковала тишина. Она была живой и щемящей. Она была на редкость стойкой, все обыденные звуки, шум, доносившийся с улицы, и даже включённое радио не могли нанести ей никакого урона. Рен пытался изгнать её, трогая струны оставшейся от Криса гитары, листая радиоволны, слишком шумно передвигаясь по квартире, но она не исчезала. Она подавляла его, сковывала движения и мысли, тишина смотрела на него, безразлично и пугающе, как стихия, которая вот-вот уничтожит всё, что так долго не менялось, и которой нет никакого дела до того, что она разрушит. На третий день Рен не справился и сбежал от неё. Он садился в случайные трамваи, ездил по городу, пока не перестал ориентироваться, после чего путём долгих поисков обнаружил небольшой, но уютный сквер, с ещё не окончательно окрепшими молодыми деревьями. Там он улёгся на ковёр вянущих опавших листьев и стал глядеть на небо. В нём родилось и нарастало ощущение встречи, и он терпеливо ждал, когда явится тот, кто должен явиться.       Наконец появилась тень, и кто-то почти невежливо уселся рядом с ним.       – И что же ты пытаешься там разглядеть, – спросил грубоватый женский голос. – Для человека, смотрящего в никуда, у тебя больно осмысленный взгляд.       – А у тебя больно оригинальный способ знакомиться для девушки с таким маникюром.       По представлениям Рена, так выглядели девушки, регулярно посещающие салоны красоты, – хорошо одетая, причёсанная и ухоженная, – такие не садятся в парке на траву с незнакомыми парнями.       Рен приподнялся на локте. Она была очень, очень юная, скорее всего ещё школьница.       – Это моё дело, - ответила она обиженно. – Меня зовут Лиза.       – Я Рен.       – Интересно, какое тут полное имя?       – Полнее некуда.       – О да, целых три буквы. Ты, наверное, сбежал из дома, потому что тебя достали предки? Или, может, с девушкой своей поссорился?       Она сидела рядом с ним, глядя на него в упор и заставляя удивляться её юности, свежести её кожи, ясности взгляда. Она была не красивая, не хорошенькая даже, пожалуй, многие девушки опечалились бы, надели их природа столь неприметными чертами лица. Рен ждал какого-нибудь ещё знака, что не просто так она нашла его здесь, но Лиза болтала о всякой ерунде, и он разочарованно покинул её, даже не спросив номера телефона. Вернувшись домой, он понял – тишина отступила.       Он погрузился в картину с головой, он обрёл внезапно вдохновение, которого прежде не ощущал. Он слушал лёгкие темы Моцарта в классическом исполнении, но часто забывал об игравшей музыке. Он водил кистью по своему холсту, добавляя всё новые и новые штрихи, которых так не хватало, а он и не замечал прежде, и море оживало под его мазками, и небо оживало, и становилось настоящим, настолько настоящим, что, казалось, сделай шаг, и окажешься далеко, по ту сторону, и оставишь следы на воде и облаках. Рен ощущал необычайно близким конец своей работы. Он был уже почти уверен в том, что картина станет его дверью.