Мы не будем друзьями

      Прийти в себя после знакомства с великосветской дамой высшего общества, а по совместительству матерью Ильи было непросто. Вот хоть кто она, но матерью её язык просто не поворачивался назвать. Я понимаю, творческие люди все не совсем от мира сего — сами с этими кругами очень тесно связаны, но от этой дамочки просто дрожь по коже и ощущение такое, будто в террариуме побывал. Красивая, холодная, сытая и ленивая королевская кобра, и сын её под стать ей.       Сын, да только вот считает ли она его сыном?       Илай просто копия своей матери, и ей, судя по всему, это безумно нравится. Не она ли сама своими руками сделала это с ним?       Я ёжусь от этой мысли, а Паха шумно вздыхает и спрашивает:       — Ты видал эту картину? У меня мурахи по всей спине табуном прошлись. Как можно рисовать своего сына в таком образе?       — Писать, Паха, — машинально поправляю его я, а он только отмахивается:       — Да похер, как это называется. Вот скажи, у тебя не встало от этой картины? Она кому такое продаёт? Я представляю — кому. Если от этого ангела хочется дрочить не переставая, то я боюсь представить, что было на другой картине. Она, конечно, талант, но это извращение полное, она больная на всю голову. Теперь не удивительно, почему Илай такой отмороженный.       Да уж, говорить про своего сына, какой он красивый, когда с тобой рядом стоит не парень, а девчонка, и наряжать его в чулочки, и рисовать, блядь — писать, его в этом шлюшьем образе, нет, что-то не так с этой женщиной, что-то не в порядке у неё с головой.       И это вальяжное безразличие к его судьбе, ах, он живёт где-то в городе, и неопределённый взмах рукой — всё это вымораживает просто невъебенно.       Беспокойство же за Фролова становится сильнее, а я тут вспоминаю, что он мне звонил как-то. Роюсь в журнале входящих звонков, да, так и есть, нажимаю на вызов:       «Данный абонент недоступен или находится вне зоны действия сети».       Блядь.       Это было бы слишком просто.       — Что делать? — я растерянно смотрю на Пашку, а тот лишь пожимает плечами.       Мы добираемся до нашего района и устраиваемся возле фонтана напротив нашего универа, где по вечерам можно встретить всех, кого хочешь, да и кого не хочешь, тоже можешь встретить. Фонтан — место свиданий и надежд. И хотя он уже не работает, всё-таки уже далеко не лето, да уже скоро и не осень, всё равно народ по привычке коннектится именно тут.       — Смотри, — Пашка кивает в сторону аллеи: прямо по направлению к нам, уткнувшись в телефон, идёт розоволосое чудо Витенька, эта ошибка реинкарнации, этот кусочек сахарной ваты, это полнейшее «мяу», по ошибке попавшее в тело человека.       Идея приходит в голову моментально, и я хватаю за плечо этого дивного эльфа, как только он оказывается напротив нас. Витенька испуганно вздрагивает, а я доверительно улыбаюсь ему:       — Помнишь меня?       Он отрицательно и очень быстро трясёт головой в такой надежде, что мы его с кем-то перепутали, что это на его лице отражается       Я продолжаю:       — Мне нужен адрес Фролова.       — Я не знаю, — еле слышно шепчет Витенька и громко икает от испуга.       — Нехорошо врать, — я укоризненно хмурю брови. — Тебе придётся сказать мне адрес, хочешь ты этого или нет. — Для усиления эффекта я ещё сильнее сжимаю его плечо.       Он охает:       — Илай убьёт меня.       — Ну, это когда ещё будет, — улыбаюсь я. — И будет ли — вообще неизвестно. Да и он тебя убьёт потом, а руку я тебе сломать могу сейчас.       Витенька снова икает:       — Хорошо, я скажу, только не говорите, что это я — он звереет, когда про него что-то рассказывают.       — А есть что рассказать? — встревает в разговор Мальцев.       Витенька вздрагивает и косится на Пашку:       — Нет, нет, это я так.       — Успокойся, мне только адрес нужен, — я записываю адрес и отпускаю его плечо. — Беги.       Витенька мгновенно испаряется, будто его и не было.       — Погнали? — спрыгнув с борта фонтана, спрашивает Мальцев.       Я качаю головой:       — Нет, Паха, я, наверное, один поеду.       — Точно? — недоверчиво косится Пашка.       — Точно, — убеждённо отвечаю я.       Я по-прежнему чувствую себя не в своей тарелке — отношения у нас с Фроловым любовью и доверием не блещут, да и вообще мы с ним ходим по грани ненависти, и что я вообще могу сказать ему при встрече — в голове ни единой мысли. Но сейчас я об этом не думаю, я просто увижу его, пойму, что я зря чего-то там себе накрутил, а ещё лучше будет, если он с порога пошлёт меня куда подальше, и я пойду себе спокойненько.       Зачем я вообще переживаю о человеке, который сам ни о ком не переживает? Ну не ходит он в универ, да и не ходит, что тут необыкновенного — у нас в каждой группе таких по пять штук, и никто не парится. До недавнего времени и мне было по барабану, сколько там этот чокнутый Фролов пропустил.       Что изменилось? А изменилось ведь, так много всего изменилось во мне за эти несколько недель, что я сам себя не узнаю.       Где ты сейчас, Ренатик из Томска? Вот ты бы обалдел, увидев меня сейчас, как я не бегу, ломая ноги, прочь от своих фантазий, а сам, напролом, очертя голову, с ослиной упёртостью прусь в логово к идолищу поганому.       Звонок входящего сообщения отвлекает меня от моих псевдофилософских размышлений. Мальцев жить без меня не может просто:       «А я ведь зафотать успел»,       — и прикрепленное фото ангела с картины Анны Аркадьевны. У меня тут же потеют ладони, телефон грозит выскользнуть из них и разлететься вдребезги, ударившись об асфальт.       Увеличиваю фотографию, провожу пальцами по страдальчески поджатым губам Ильи, тело моментально реагирует мгновенным ознобом, я чертыхаюсь и закрываю картинку — не хватало ещё прямо посреди улицы зависнуть, залипая на полуголое тело другого парня. Это всё равно, как с балкона прокричать: «Люди-и-и, я гей… Э-ге-гей… блядь».       Добравшись до места, я уже совсем не удивляюсь, что передо мной снова район не из самых бедных, да и дом построен чуть ли не по индивидуальному проекту. Сверяюсь ещё раз с адресом и поднимаюсь на лифте на десятый этаж, затерявшись с входящей в это время в дом большой группой живущих тут, скорее всего, подростков. Судя по расположению, квартиры тут огромные, по меньшей мере, на четверть этажа, а может, и больше.       Стою перед дверью, сердце бьётся как бешеное, хочется убежать, сорвавшись в галоп вниз по лестнице, как бывало в далёком детстве, я глубоко вдыхаю полные лёгкие воздуха и нажимаю на звонок. Мелодичная трель раздаётся внутри квартиры, слышу, как изнутри долго возятся с замком и, наконец, дверь распахивается:       — Какого хрена тебе ещё… — на пороге стоит Илай со смазанной вдоль капризно искривившегося рта красной помадой, потёкшей с ресниц тушью и синевато-лиловым синяком на правой скуле. — А, это ты… — он поворачивается и идёт вглубь квартиры. — Проходи.       Я неуверенно прохожу внутрь, закрывая за собой дверь. Илай в коротком, выше колен, чёрном кимоно, из-под которого выглядывают белые, очень похожие на те, с картины, ажурные чулки. Я смотрю на его ноги в этих чулках, меня сейчас хоть застрелите, а не смотреть я не могу. Тут Илья резко поворачивается ко мне и, словно сейчас до него что-то дошло, спрашивает:       — Ты зачём пришёл?       — Тебя давно не было в универе, — говорю я, чувствуя, как же глупо это звучит.       — Тебе не похрен? — усмехается он.       — Видимо, не похрен, — отвечаю я и вглядываюсь в его лицо. — Кто тебя ударил?       — О, мой смелый рыцарь прискакал на своём верном коне, — зло смеётся Илай и демонстративно заглядывает мне за плечо. — А, кстати, где же твой верный конь? Как это он тебя одного отпустил?       Я пропускаю его замечание мимо ушей и подхожу ближе. Он замирает и прижимается спиной к стене. Я трогаю пальцами припухший синяк на его скуле и повторяю вопрос:       — Кто это сделал?       Он дёргается под моими пальцами:       — Не трогай меня, — тут его губы кривятся. — И вообще вали нахуй отсюда, что тебе вообще надо? — Голос его дрожит, и я понимаю, что Фролов просто мертвецки пьян или качественно обдолбан — зрачки его плавают, а сам он пытается справиться с эмоциями и не может.       — Ванная где у тебя? — спрашиваю я, и он неопределённо машет рукой куда-то в сторону.       Знакомый жест, сразу вспоминаю его мать — фамильная черта семьи Фроловых, махать руками на свои проблемы.       Тащу его на себе в ванную, она действительно обнаруживается в направлении, указанном Ильёй — размер у ванной приблизительно как половина моей квартиры, вот же живут люди, и нафига в ванной столько места. Усаживаю Фролова на мягкий пуфик, мочу полотенце и осторожно стираю с его лица размазавшуюся косметику.       Он снова дёргается:       — Какого хуя вообще… — но тут же успокаивается и закрывает глаза, уже добровольно подставляя мне своё лицо, лишь страдальчески морщится, когда я задеваю синяк на скуле.       Без косметики он уже похож не на дорогую, использованную кем-то шлюху, а на несчастную, зарёванную и обиженную кем-то девчонку, которую хочется защитить от всего мира. Я собираю его волосы в хвост, закручивая его найденной тут же, на полу, резинкой.       — А теперь нам надо кое-что сделать, — говорю я ему и тащу его к унитазу.       — Отвали, — вяло сопротивляется он, но он пьян, а я полон решимости привести его хоть немного в адекватный вид.       Нагибаю его над унитазом и сую пальцы в рот. Он отплёвывается, выгибается всем телом:       — Да какого хера, что за мания, всякое говно в рот пихать, — но сопротивление подавлено в корне, и Фролова долго и натяжно рвёт несколько минут, а я держу его пепельный хвост, чтобы тот случайно не испачкался.       Потом я снова умываю Фроловскую мордаху, и, обняв его за талию, отправляюсь в путешествие в поисках спальни. Илья уже откровенно виснет на мне, а я стараюсь не думать ни о его ногах, по-прежнему затянутых в капрон или нейлон — один хрен, я вообще не секу эту тему, ни о его дыхании на своей шее, да ни о чём вообще.       В спальне он валится на кровать, край и без того короткого кимоно задирается и, да, это чулки, а потом открытый участок кожи, скрывающийся под тонким шёлком. Я сажусь рядом, а он тянет меня за руку к себе:       — Полежи со мной, — просит он, не открывая глаз.       Я ложусь, он прижимается ко мне всем телом, и через минуту я слышу его прерывистое, но глубокое дыхание.       У меня полный сумбур в голове — такого развития событий я предусмотреть не мог, я не знаю, что мне делать, но в моих руках сейчас совершенно невыносимый Фролов, всеобщая заноза в заднице, и он так сладко сопит мне в плечо, что у меня всё внутри сжимается.       Я вздыхаю и, будь что будет, кладу руку на тот самый стык между ажурной тканью и голым участком кожи на его ноге.